Пошли-пошли.

Ну пошли так пошли…

Кто-то придерживает его за локоть, остальные толкутся вокруг. Ладно, говорит Сэмми. Ведут к двери. Долдонят чего-то без умолку. Он закрывает глаза. Нормально. Все нормально. Куда-то ведут, ноги его покамест держат, его, значит, ноги, все путем, топ-топ-топ делают ноги, все путем, куда-то ведут, а куда топ-топ, ни хрена не понятно. Не хера меня волочить, говорит он, что вы меня волочете, не хера меня волочить, волокут, на хер, господи-исусе, я ж вам толкую, я же не вижу ничего.

Отвяжись ты от нас, бурчит один.

Толкаете меня куда-то, а куда толкаете-то!

Этот хмырь желает остаться здесь!

Все!

Сэмми пропихивают в открытую дверь, и никто его больше никуда не толкает. Дверь захлопывается. Тут были ступеньки. Он шарит ногой справа от себя, слева, исусе-христе, друг, вот здорово, справа и слева, ладно, делай, блин, что делаешь, ладно; бочком вниз по ступеням, теперь направо, ладони похлопывают по стене, шаг, еще шаг, вроде ладушек, когда ты был малышом, шлеп-шлеп по чьим-нибудь ладоням и все быстрей и быстрей. Очень-то быстро у Сэмми не получалось, если честно, получалось только медленно, медленно-медленно, шлеп, шлеп, шлеп, шлеп, шлеп; ладно, раз уж пошел, так нечего на месте стоять, и отлично, потому как больше тебе ничего и не требуется, даже старина лягушонок или кто там, на что уж копуша, и то добрался, куда ему нужно было, добрался, друг, да еще и этого торопыгу, зайчика, обскакал, все путем, ты, главное, не волнуйся и будь доволен

за угол, а там вдруг такой ветрюга, исусе-христе, как будто его посадили весной, а выпустили в середине зимы. Когда его сцапали-то, такая стояла теплынь! Уж это он точно помнит, тепло было, тепло. Может, они его и не брали! Может, какого другого дрочилу! Может, это был вовсе не он, а он вот он

Исусе-христе, выдумал тоже, псих, надо за ним присматривать, нет, правда, надо присматривать за этой чертовой штуковиной, за черепушкой, а, ладно, ты давай, пошевеливайся.

Ладно.

Исусе-христе.

Ладушки-ладушки, где были? у бабушки. Исусе затраханный. Вот и все, что тебе осталось – ладушки-ладушки, и топать, топать. А после, раз, и получшело, в одну минуту. Все прошло. Как ветром сдуло. Тебе же нужен счастливый конец. Щас получишь. Значит, так, ты попал в трудное положение. Ослеп. На несколько дней потерял зрение, веселого мало. Но ты справился, на хер, ты справился

Я чего хочу сказать, друг, с Сэмми было неладно, точно тебе говорю, да так, что куча мудаков на его месте сыграла бы в ящик. А он не сыграл. Он выжил. Потому как оставался в здравом уме. Туго ему пришлось. Но теперь все позади. И там он побывал, и тут побывал, где только не побывал, а теперь свободен. Кошмар закончился. Так почему же он все еще ни хрена не видит?

Я чего хочу сказать

Исусе-христе.

Ладно. Ладно. Не дуньди.

Спокойнее. Все путем, друг, спокойнее. Дыши глубже. И размеренно. Ты добрался до сути проблемы, вот что ты сделал, точно тебе говорю, это так, давай ее решать. Ты приглядываешься к ней и видишь, ее можно решить так, а можно этак, а можно и на хер послать, все, решение найдено.

Сэмми останавливается. Собственно, он давно уже никуда не идет. Стоит, подпирая стену. Вот что он делает. Подпирает стену за ближайшим к полицейскому участку углом. Может даже, это участок и есть, еще одна стена их говенного здания.

Но это ничего, это нормально, ты, главное дело, не переживай. Не переживай, и все. Какого хрена, друг, давай. Теперешняя ситуация, вот эта самая, в которую он попал, вот ее и необходимо обдумать; и не давай мыслям разбредаться, тут тебе не тюряга, это твоя хлебаная башка, друг, твоя голова, в которой пусто, хоть шаром покати, так что валяй, обдумывай ситуацию.

И ни о чем больше не думай. Все происходит сейчас, не на прошлой неделе и не на следующей.

Так, ладно, эту улицу он хорошо знает.

Покурить бы, друг, курить хочется до смерти; ну, суки

Значит, так: от участка он свернул за угол. Они небось свесились все из окон, наблюдают. Только этого ему и не хватает, чтобы они ему на голову нахаркали. А, ладно, не волнуйся. Храбрец Сэмми. Не волнуйся.

Так, значит, вот тут он и стоит

Исусе-христе. Топай же, мать твою. Ладно, он отлепился от стены, правда, не очень далеко, не очень. Ладушки-ладушки. Но только правой рукой, левую он сунул в карман штанов, потом вынул опять, понадобилась, для равновесия, ну, не так чтобы она прям позарез, просто на случай, если голова закружится, пусть будет свободной, вот так… По крайности, он не видит мудаков, которые на него пялятся. Потому как пялятся наверняка. Думают, он пьян в лоскуты. Думают-думают. Они всегда так думают. Таковы люди, и так они думают, худшее, только самое худшее – о тебе, – если им вообще охота о тебе думать, они думают худшее, друг. Ладно, с этим все ясно. Он остановился. Вздохнул. Скрестил на груди руки. Потому как плечи уж очень болят, надо бы малость передохнуть. Самую малость. Исусе-христе, сигаретку бы, это ж помереть можно. Там, внутри, не помирал, а теперь вот подперло. Просто подперло.

Да, но сколько еще перекрестков до главной улицы? Сколько улочек надо пройти, чтобы попасть на большую! Вот умора-то, он не знает. Думаешь, у тебя в памяти и то сидит, и это, а сидит ли? Ни хрена там не сидит. Надо у кого-нибудь спросить, да как он, к черту, узнает, что кто-то идет мимо, когда он никого не видит, а вокруг такой шум – движение, да еще этот чертов ветер, друг, холодный, как черт.

Шум, гром, похоже, грузовик проехал. Они иногда заезжают сюда, по пути к автостраде, а по ней в долгий рейс на юг или к восточному побережью. Один как-то раз подбросил его до самого Данди. Обычная его дерганая везуха. Добрался туда и обнаружил, что ни хера там работы нет, друг, – мудак, который наговорил ему с три короба, просто плел, что в голову взбредет, обычное дело. Господи, покурить бы. Будь у него деньжата на десяток сигарет, он зашел бы в магазинчик, купил их, а там, глядишь, рассказал бы о своих передрягах, и продавец, всякие случаются чудеса, взял бы из кассы хрусты и ссудил бы ему на такси, чтобы до дома добраться. А то еще там был бы телефон, и он позвонил бы Элен. Хотя у нее все равно телефона ни хера нет, так что если бы он и нашел монету в десять пенсов, то все едино остался бы в жопе. Если только Элен не в пабе. Можно было бы и туда позвонить.