Алик Черняев жил на другом конце города, телефона у него не было, и единственным средством связи с ним был автобус. На остановке бурлила толпа. Судя по тому, как оживленно подпрыгивали отдельные граждане, можно было понять, что автобуса нет уже давно.

В загончике, неподалеку, стояла, правда, одна девятка — как раз то, что нужно, но шофер, развалившись в кабине на моторе, казалось, не собирался никуда ехать в ближайшие две недели. Какая-то бабка, видимо, уже ходила к нему ругаться, и теперь громогласно докладывала на всю остановку:

— Лежит себе, песни поет. «Чтоб вином наполнялся стакан…» Только об одном и думают. Тоже мне Кикабидзе…

Все шло как обычно. Никто из этих людей и не подозревал, что город, возможно, уже наполнился невероятными событиями, что завтра, может быть, они не узнают своего города и самих себя. Судя по тому, что уже произошло, теперь с каждым может случиться все, что угодно…

Шофер наконец зашевелился. Он сел на свое место, не торопясь закурил, долго скрипел, как положено, ручным тормозом и только после этого подъехал к остановке. Я попал в удачную струю, меня внесли в автобус, поставили в уголок и размазали по стеклу. Шофер предложил своевременно «оплатить за проезд», и автобус тронулся.

Первую половину пути вся публика в салоне представляла один сплошной монолит, потом стало немного свободнее. На одной из остановок в переднюю дверь вполз изрядно поддавший парень и в изнеможении остановился на нижней ступеньке. Я узнал его. Это был Антоха Таращук из нашего дома. В детстве мы даже дружили, но потом что-то случилось. Антоха слетел с нарезки, то кидался куда-то на заработки, то неделями торчал во дворе, в основном возле нашего гастронома, пару раз пробовал жениться, но жены его скоро бросали. Сейчас исчерпывающей характеристикой на Антоху могла служить надпись на стене дома возле его подъезда: «Антоха-выпивоха».

Он стоял прислонившись к двери и мутным взглядом окидывал публику. Публика, как всегда, возмущенно отводила глаза и с вызовом отходила в сторонку.

— Х-хоть бы одна зараза место уступила, — выдавил Антоха. — Видят же, что человек мается.

На передней площадке спиной ко мне стояла девушка в белой шубке и пушистой шапке. Она обернулась и с удивлением посмотрела на Антоху. У меня перехватило дыхание. Это была Лена!

Если бы наш автобус неожиданно взлетел и стал набирать высоту, я не был бы так поражен. Уж Лену-то я совершенно не ожидал встретить здесь!

Антоха заметил ее взгляд и снова заговорил:

— Ну, чего уставилась, лупоглазая? Познакомиться хочешь? Так это мы враз…

Он стал карабкаться на следующую ступеньку, а я уже проталкивался через толпу на переднюю площадку.

Неслыханная удача! В этот момент я был почти благодарен Антохе, ведь Лена могла так и не обернуться и вышла бы где-нибудь, а я об этом и не узнал бы. То ли дело теперь! Я поставлю на место распоясавшегося хулигана, предложу даме свои услуги… Ну и так далее, по известному сценарию.

Однако ничего этого не произошло. И вообще ничего не произошло. Автобус остановился, открылись двери, и Лена, пройдя по тому самому месту, где только что стоял Антоха, спокойно вышла и скрылась в толпе на остановке. Антохи не было. Могло показаться, что какой-то ловкий фокусник просто спрятал его в своем рукаве. Никто ничего не заметил.

Двери закрылись, и мы поехали дальше. Я стоял, уставившись в одну точку, и, кажется, ни о чем не думал. Может быть, померещилось? Может быть, не было никакого Антохи, и Лены не было, и, вообще, все это мне просто приснилось?

Только когда шофер объявил конечную остановку, я пришел в себя и вспомнил, что еду, собственно, к Черняеву, чтобы рассказать ему о вчерашних и сегодняшних событиях, к которым только что прибавилось еще одно.

Открыл мне сам Алик. Он ужасно обрадовался, втащил меня в квартиру и весело накинулся:

— Ты где бродишь? Я уже два раза бегал тебе звонить! — Он был какой-то возбужденный, взлохмаченный, ему не терпелось что-то мне рассказать.

— Что-нибудь случилось? — спросил я.

— Случилось, — ответил Алик. — Я слегка тронулся. В остальном — все нормально.

Я наконец разделся, и мы прошли в комнату.

— Представляешь, — начал Алик, — я вдруг сдуру вообразил себя гением. С утра сегодня сочинил уже две вещички и задумал третью. Мне теперь очень нужно, чтобы кто-нибудь все это выслушал и сказал бы мне, наконец, что это — гадость, иначе я не знаю что будет.

Сам я этого почему-то не чувствую и кропаю одну за другой. И знаешь, мне кажется, что все это — так, игрушки, в голове уже зреет что-то глобальное, такое, что самому страшно.

Я хотел бы что-то спросить, но Алик не дал мне раскрыть рта.