– Смотреть на меня! – гаркнула я, останавливаясь в двух шагах от топчана.

– Вы не смеете! – пискнуло в ответ.

Лысина дернулась, откинулась назад, и на меня глянули водянистого цвета глазки.

– Смею!

Пятерней я ухватила его за щетинистый подбородок, сдавила и вздернула кверху.

– Скот!

Не то чтобы попытаться освободиться, он даже не шевельнулся. Только смотрел на меня, не отрываясь, часто помаргивая лишенными ресниц веками. Ничего, даже страха не увидела я на его скомканном моими пальцами лице. К псовой вони, исходившей от него и в прошлый раз, теперь примешивался новый, тошнотворный запах грязного сортира.

Не в силах больше противиться омерзению, я плюнула в эту поганую харю и поспешно отошла в сторону. И не остановилась бы так скоро, если б не стол, заваленный объедками и ломаными кусками хлеба. Я громыхнула по нему. Сдвинулась убогая посуда, опрокинулись бутылки, покатился стакан.

– Водка! – воскликнул Сергей Иванович.

Расправился, однако, ублюдок! Водки ему жалко стало! Я взяла за горлышко лежащую на боку, выбулькивающую из себя прозрачную жидкость бутылку и шагнула к нему.

– Водочки захотел?

– Чего тебе надо? – ожил он окончательно.

Я вылила на его плешь добрую половину остатков пойла. Он, как умылся, стер ладонями с лица вонючую жидкость.

– Откуда ты взялась на мою голову? – прогундел плаксиво мохнорылый и спустил ноги на пол.

Я отошла, чтобы не поддаться порыву, не шарахнуть наполовину пустой посудой по его макушке.

– Так вы, твари, псов человечиной кормите?

Эти слова я выдавила из себя, как тугой комок, и сразу стало легче дышать. Ярость, переполнявшая меня, пошла на убыль, и в глазах посветлело.

– Нет! Нет! – заторопился он. – Они привозят нам трупы!

– Кто? Трегубов?

– Нет, – он скривился, как от подступивших рыданий, – Стихарь.

Я подняла стул и поставила его на середину комнаты, села напротив топчана. Мохнорылый, обняв себя за тщедушные плечи, весь колотился в мелкой, нервной трясучке.

– Трегубов скоро приехать должен, – сообщил он как себе во спасение прыгающими губами.

Это меня еще более успокоило. И мобилизовало. Ох, непросто все на белом свете! Непросто!..

– Ты помнишь, кто я?

– Да, – кивнул он, – следователь. Знаете, мы ни в чем не виноваты. Мы только выполняли распоряжения. Ну, должны же вы понять, в наше время так непросто найти хорошую работу. А если еще и с документами проблемы...

Он привстал, загоревшись желанием объяснить мне все до последней мелочи тут же.

– Сиде-еть! – прорычала я, тоже привставая.

– Конечно, конечно! – пролепетал он и сгорбатился, с опаской посматривая на бутылку в моих побелевших от напряжения пальцах.

«Нет, это не дело! – осудила я свое поведение. – Если так будет продолжаться, то я убью его за первое же неосторожное слово. Надо брать себя в руки».

Неожиданно для него, а для себя еще более, я поднесла стеклянное горлышко ко рту и сделала большой глоток жидкости без запаха и вкуса. Только слезы, выступившие на глазах, свидетельствовали, что пью я не воду. Глотнув еще, стерла со стекла губную помаду, перевела дух и поставила водку на пол, перед собой, на расстоянии вытянутой руки. Медленно достала сигареты, закурила и сразу почувствовала себя лучше.

– Пей! – разрешила Сергею Ивановичу, показав на бутылку носком сапога.

– Спасибо!

Он сполз с топчана, с опаской поглядывая на меня, взял водку и вернулся на место. После принятой порции полегчало и ему.

– А сигареточку? – осторожно попросил с заискивающей улыбкой.

Я щелчком бросила ему под ноги окурок.

– Выкладывай дальше! – мой голос остановил его руку, потянувшуюся было вниз. – Что произошло здесь с Илларионом Борисовым?

Он непонимающе воззрился на меня.

– С вашим соседом, хозяином тепличного хозяйства?

Брови мохнорылого сдвинулись от напряжения, с каким он пытался вникнуть в смысл моих слов.

– Ну? В субботу вечером! – крикнула я, подаваясь вперед.

– Можно? – он пальцем показал на бутылку.

– Говори! – потребовала я, чувствуя, что еще немного – и сорвусь, искалечу его к черту! Ненадолго же хватило моей выдержки.

– С Борисовым мы совсем ни при чем. С ним как получилось? С ним случайно все вышло, – зачастил он, и я поняла, что вот она, правда, и сейчас я ее узнаю. – Илларион появился здесь поздно. Весь в снегу, замерзший. Пешком добирался. И нетрезвый. Да что там, пьяный был крепко. И с собой принес, здесь выпил. Можно, а? – Он опять бутылкой встряхнул, но я не позволила, приказала продолжать. – Илларион сказал, что шел со стороны поселка, по полевой дороге, вот тут, вы знаете, ну и завернул на огонек, чтобы согреться. Он полбутылки мне оставил и вышел. И, как ты сегодня, перепутал двери. Я же говорю, нетрезвый был. Попал в тот двор, к собакам. А когда я подоспел, уже поздно было. Вы знаете, к собакам в такой момент подходить нельзя – разорвут.