По четвергам вечером родители уходили играть в боулинг, и мы, дети, оставались дома одни. В один из таких вечеров я посмотрел оригинальную версию «Звездного пути» Джина Родденберри. Эта программа произвела на меня неизгладимое впечатление. Я согласился с ее идеей о том, что у человечества есть будущее в космосе, на манер вестернов — с великими героями и приключениями. Представление Родденберри о будущих столетиях было наполнено твердыми моральными ценностями, выраженными в таких закодированных посланиях, как «главная директива» — не вмешиваться в судьбу цивилизаций с менее развитой технологией. Это намерение казалось мне необычайно привлекательным, потому что получалось, что будущее будут определять люди с определенными духовными ориентирами, а вовсе не роботы. Так что мечта Родденберри стала и моей.

Учась в средней школе, я преуспел в математике, а поступив в Мичиганский университет на инженерный факультет, я записался на продвинутый курс высшей математики. Решение математических задачек было захватывающим испытанием для меня. Однако когда я открыл для себя компьютеры, то нашел нечто более интересное — машину, в которую можно было заложить программу. И уже программа пыталась решить задачу, после чего машина быстро проверяла решение. У компьютера было четкое понимание правильного и неправильного, истинного и ложного. Были ли мои идеи верными? Машина могла бы ответить на этот вопрос. Это было очень соблазнительно.

Мне повезло, и я получил работу, связанную с программированием первых суперкомпьютеров, и открыл поразительную способность больших машин к числовому моделированию сложных систем. Когда в середине 1970-х я поступил в аспирантуру Калифорнийского университета в Беркли, я начал поздно ложиться спать и часто просиживал всю ночь, изобретая новые миры внутри машин. Решая задачи. Сочиняя программы, которые так и напрашивались на то, чтобы их написали.

В биографическом романе о Микеланджело «Муки и радости», принадлежащем перу Ирвинга Стоуна, автор очень ярко описал, как Микеланджело высекал свои статуи из камня, «разбивая чары мрамора», следуя за образами, которые были у него в уме. [186] В мои самые экстатические моменты программа возникала на компьютере так же, как статуя под рукой Микеланджело. Однажды мне показалось, будто я ощущаю, что программа уже в машине и ждет, чтобы ее выпустили на волю. Бессонные ночи казались малой ценой, которую надо было заплатить для освобождения программы — для того, чтобы придать идеям конкретную форму.

Стоун так описывает протекание творческого процесса у Микеланджело: «Он работал не на основе набросков или глиняных моделей; они все отставлялись в сторону. Он высекал скульптуру по образу, который был у него в голове. Его глаза и руки знали, где должна пройти каждая линия, каждый изгиб и возникнуть масса и на какой глубине в сердце камня нужно высекать барельеф» (Stone, p. 144).

После нескольких лет обучения в Беркли я стал отсылать некоторые написанные мною программы — учебную систему для Паскаль, утилиты для UNIX и текстовый редактор под названием «vi» (который, к моему вящему удивлению, все еще используется, хотя с момента его создания прошло больше двадцати лет) — другим людям, у которых были похожие на мой небольшие миникомпьютеры PDP-11 и VAX. Эти достижения в области программного обеспечения в конечном итоге привели к созданию в Беркли своей версии операционной системы UNIX, ставшей личным «успешным бедствием»: так много людей жаждало ее, что я рисковал никогда не закончить свою докторскую. Вместо этого я получил работу в DARPA, [187] отладив берклийскую версию системы UNIX для работы с Интернетом и сделав так, чтобы она заслуживала доверия и хорошо поддерживала большие исследовательские приложения. Все это доставило мне немало удовольствия и было по достоинству вознаграждено. И, честно говоря, роботы не встречались мне ни там, ни где бы то ни было поблизости.

И все-таки к началу 1980-х годов я находился в кризисе. Релизы UNIX были очень успешными, и вскоре мой небольшой проект получил деньги и кое-какой персонал. Однако в Беркли всегда было больше проблем с офисным пространством, чем с финансированием. У них не нашлось вспомогательного помещения, необходимого для реализации проекта. Так что, когда на горизонте появились другие учредители будущей Sun Microsystems, я не упустил этот шанс. Благодаря долгим часам работы в Sun рождались первые рабочие станции и персональные компьютеры. Я наслаждался тем, что принимал участи в разработке технологий, позволяющих создавать усовершенствованные микропроцессоры, и таких Интернет-технологий, как Java и Jini.

Надеюсь, что благодаря всему вышесказанному понятно, что я не луддит. Скорее, наоборот. Я всегда верил в ценность научно-исследовательского поиска, стремящегося к истине, и в способность великих инженерных разработок способствовать материальному прогрессу. Промышленный переворот неизмеримо улучшил повседневную жизнь людей за последнюю пару столетий, и я всегда ожидал, что моя собственная карьера будет связана с выработкой результативных решений реальных проблем.

И я не был разочарован. Моя работа оказалась даже более плодотворной, чем я когда-либо мог надеяться, и ее результаты использовались гораздо шире, чем я мог объективно ожидать. Последние двадцать лет я потратил на поиск способа, при помощи которого можно сделать компьютеры настолько надежными, насколько мне это необходимо (пока они еще не совсем соответствуют этому представлению). Кроме того, я пытался сделать их простыми в использовании (здесь я добился еще меньшего успеха). Несмотря на некоторый прогресс, проблемы, остающиеся на повестке дня, кажутся еще более устрашающими.

Но хотя я и осознавал моральные дилеммы, связанные с последствиями использования технологии в таких областях, как разработка вооружения, я не ожидал, что столкнусь с теми же затруднениями в области своих исследований. Или, по крайней мере, столкнусь так скоро.

Пожалуй, всегда трудно разглядеть отдаленные последствия, когда ты находишься в самом вихре перемен. Неспособность осознать последствия наших изобретений, пока мы пребываем в восторге от своих открытий и новаторских разработок, похоже, является обычной ошибкой ученых и технологов; нас так долго подталкивало всеохватное желание познать природу, что у нас не оставалось времени заметить, как технологический прогресс начал жить своей собственной жизнью.

Мне потребовалось немало времени на осознание того, что крупные прорывы в области информационных технологий происходят не благодаря работе специалистов по вычислительной технике, разработчиков архитектуры вычислительных машин или электротехников, а благодаря труду физиков. Физики Стивен Уол-фрам и Бросл Хасслакер познакомили меня в начале 1980-х с теорией хаоса и нелинейными системами. В 1990-х из разговоров с Дэнни Хиллисом, биологом Стюартом Кауффманом, лауреатом Нобелевской премии физиком Мюрреем Гелл-Манном и другими я узнал о сложных системах. Совсем недавно Хасслакер вместе с электротехником и физиком-экспериментатором Марком Ридом просветили меня насчет невероятных возможностей молекулярной электроники.