Теперь Ларри стал открывать по одному ящики того самого комода, пытаясь вспомнить, что было на Дженни в тот день. Синие тренировочные брюки. Футболка "Батлер Буллдогс". Ярко-розовые носки – он помнил ее ноги, поднимающиеся по лестнице впереди него. Он нашел пару похожих носков, свернутых в плотный клубочек. Шелковые трусики, нежно-голубые. Нашел красную пушистую резинку для волос, которую она надевала, собирая их в хвост. Маленькие серьги с фальшивыми рубинами в керамической ракушке. Он понюхал духи из флакончиков, стоящих рядом с косметическим набором, нашел те, которые помнил и любил, и как следует побрызгал ими одежду: со временем они выветрятся, и если сейчас запах слишком сильный, через десять лет он уже таким не будет.

Все это он сложил в пакет, взятый на кухне.

Потом он присел на кровати, закрыл глаза и просидел неподвижно несколько долгих минут. Он слышал свое собственное дыхание. Ему кололо глаза. Он посмотрел на тыльную сторону рук и сосредоточился, стараясь успокоиться. Он вспомнил, как звучал голос Уэйна, когда он позвонил. Она ждет тебя, Ларри, – такая сексуальная.

При этом воспоминании желание заплакать сменилось другим.

Взяв себя в руки, он осмотрел ящики столов и тумбочек около кровати. Глянул на часы: было еще только восемь.

Он прошел в комнату для рукоделия и сел за рабочий стол Дженни. Комната пахла Кадьяком – старой собакой и каплями, которые капали ему в уши. На стенах вразнобой висели фотографии детей и родителей Дженни. Кое-где попадалось и лицо Уэйна в очках, но редко: надо было присмотреться, чтобы его заметить.

Ларри покопался в ящике под столом. Потом открыл корзину, в которой Дженни держала принадлежности для шитья.

Он не знал, что ищет, но нашел это здесь, в корзине. Он открыл шелковую, мягкую изнутри коробочку с запасными пуговицами и увидел приколотый к крышке листок бумаги. Он сразу узнал его по зеленому тиснению: этот листок был вырван из блокнота, найденного им в уэстоверском мотеле, которым они с Дженни иногда пользовались. Он развернул листок. Его руки дрожали, теперь он и впрямь заплакал: она сохранила его, сохранила что-то.

Это случилось год назад, в четверг вечером – Уэйн повез детей в гости к своим родителям. Ларри встретился с Дженни в мотеле после того, как она закончила дела в школе. Они легли, а потом Дженни захотела поспать часок-другой, но Ларри торопился домой, да и вообще им было лучше приходить и уходить по отдельности, так что он тихо оделся, пока она дремала. Он долго смотрел на нее, спящую, а потом написал записку. Он помнил, что подумал в тот момент: улика. Но все равно не удержался. Бывают вещи, которые просятся на бумагу, вещи, под которыми ты должен поставить свою подпись, чтобы они действительно что-то значили.

Поэтому Ларри нашел в комнате блокнот и написал: Моя милая Дженни, и на глаза его навернулись слезы. Он присел на кровать рядом с ней и поцеловал ее теплое ухо. Она шевельнулась и пробормотала что-то, не размыкая век. Он дописал записку и оставил около ее руки.

Через неделю он спросил у нее: Ты получила мою записку?

Нет, ответила она. Но тут же поцеловала его, улыбнулась и положила свои маленькие ладони ему на щеки. Конечно, получила, дурачок.

Он и так помнил написанные им слова – про себя он повторял их много раз, – но теперь развернул сложенный листок и прочел их снова: Моя милая Дженни, все это так трудно, и я бы не стал этого делать, если бы не любил тебя.

А потом он прочел дальше. Он уронил листок на столешницу и уставился на него, зажав рот рукой.

Он подписался: твой Ларри, но его имя было зачеркнуто. А над ним было выведено крупными дрожащими буквами: Уэйн.

Если бы Дженни довелось рассказать кому-нибудь – сочувствующему незнакомцу, посещение которого она иногда себе представляла, кому-то вроде странствующего психолога, наделенного властью утверждать разводы, – что значит быть замужем за Уэйном Салливаном, она рассказала бы ему о сегодняшнем вечере. Она сказала бы: Уэйн позвонил мне в шесть, когда мои родители приехали на ужин, когда я одела мальчиков в праздничные костюмы для рождественского снимка, и сообщил, что приедет только через пару часов. Ему еще надо напоследок кое-что купить, сказал он.

Дженни мыла посуду. Остатки индейки были уже убраны в пластиковый контейнер и спрятаны в холодильник. Из гостиной доносились голоса Дэнни и ее матери. Отец был с Алексом в игровой: она слышала, как малыш взвизгивает каждые несколько минут и распевает какую-то тарабарщину. Было восемь сорок. Прошло уже почти три часа, мысленно сказала она незнакомцу, а о нем ни слуху ни духу. В этом весь Уэйн. Гостиная набита подарками. Всем нужно от него только одно – его присутствие за праздничным столом. А он считает, что мало купил, и в результате наш ужин испорчен. Абсолютно типичный поступок.

Ее мать читала вслух для Дэнни; она тоже была учительницей, и Дженни слышала тщательно произносимые фразы, характерные модуляции, означающие, что она разыгрывает историю в лицах. Сегодня ее мать вела себя героически; она прекрасно умела изображать хорошую мину при плохой игре, и здесь, видит Бог, ее таланты пришлись как нельзя более кстати. Когда Дженни сказала, что Уэйн задерживается, ее отец принялся ворчать: честное слово, Дженнифер, приличные люди так не поступают, что-то здесь нечисто, – но мать встала, опершись на трость, подошла к отцу, положила руку ему на плечо и сказала: он хочет сделать приятное, дорогой, он покупает подарки. Он старается, как может.