Разные берега

Аннотация

Элизабет Шор всю жизнь, сколько себя помнила, старалась быть примерной женой и матерью. Но когда дочери выросли и покинули родительский дом, между Элизабет и ее мужем Джеком возникло отчуждение.

Неужели любовь и привязанность прошли безвозвратно? Или их все же можно еще вернуть?

Глава первая Сиэтл, штат Вашингтон Все началось со второго мартини. – Да ладно, давай еще по одному! – уговаривала ее Меган. – Нет, мне хватит. Элизабет знала, что с алкоголем ей лучше не связываться. В этом она убедилась еще в 1976 году, когда училась в Университете штата Вашингтон. – Ты не можешь не выпить за мои сорок два. Помнишь, как я прошлой весной напилась на твоем сорокапятилетии? Да уж, празднование было бурное! Меган подняла руку, подзывая официантку: – Пожалуйста, еще два мартини и начос с фасолью. Элизабет улыбнулась: – Как бы мы об этом не пожалели. Официантка вскоре вернулась с коктейлями и убрала пустые бокалы. – Ну, мое здоровье! – сказала Меган, чокаясь с Элизабет. Они дружили больше двадцати лет. После окончания колледжа их жизнь сложилась по-разному: Элизабет полностью посвятила себя семье, мужу, воспитанию детей, а Меган сделала блестящую карьеру юриста по бракоразводным делам. Однако дружба их сохранилась. На протяжении всех этих лет Элизабет переезжала из города в город, но они с Меган поддерживали отношения, переписываясь по электронной почте, часто перезванивались. Теперь наконец-то они поселились неподалеку друг от друга и могли время от времени встречаться. Для Элизабет это было самым приятным результатом недавнего переезда в штат Орегон. Когда официантка принесла им по третьему коктейлю, Меган уже громко хохотала. Она взяла начос, на котором было больше всего сыра, и взглянула на Элизабет: – Птичка моя, в чем дело? Элизабет отодвинула свой бокал и откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди. В последнее время это стало ее любимой позой. – Птичка! – повторила Меган. – Да все в порядке, не обращай внимания. Меган понизила голос: – Нет, я же вижу, с тобой что-то происходит. Я твоя подруга. Я люблю тебя. Выкладывай. Именно поэтому Элизабет старалась не пить. Под действием спиртного ее неудовлетворенность жизнью переходила все возможные пределы. Она взглянула на свою лучшую подругу и поняла, что больше не может молчать. Ее брак был на грани распада. Об этом тяжело думать, а рассказывать еще тяжелее. Они с Джеком любили друг друга, но это чувство все больше напоминало привычку. Былая страсть уже давно прошла. Но Элизабет не могла говорить об этом. – В последнее время я что-то не очень довольна своей жизнью. Вот и все. – А чего тебе не хватает? – спросила Меган. – Тебе это покажется глупым. – Я достаточно выпила, так что мне уже ничего не покажется глупым. – Я хотела бы... стать такой, какой я когда-то была. – Милая моя... – вздохнула Меган. – С Джеком ты, конечно, об этом не разговаривала. – Каждый раз, когда доходит до серьезного разговора, я чего-то пугаюсь и говорю ему, что все в порядке. – Я и понятия не имела, что тебе так плохо. – А хуже всего, что я и несчастной себя не чувствую. – Элизабет облокотилась о стол. – Я просто чувствую себя опустошенной. – Тебе сорок пять, дети уехали в колледж, отношения с Джеком уже не те, и ты хочешь начать все заново. Среди моих клиенток много таких, как ты. – Ну вот! К тому же выясняется, что я такая же, как все. – А что в этом страшного? Стереотипы как раз и отражают правду жизни. Ты хочешь уйти от Джека? Элизабет посмотрела на обручальное кольцо с бриллиантом, которое не снимала вот уже двадцать четыре года. – Да, я хочу пожить одна. – Послушай, Птичка моя, каждый день я слышу от клиенток, какие они несчастные. Большинство из них в конце концов меняют замужество на работу с девяти до пяти и массу неоплаченных счетов. А их дорогие муженьки очень скоро снова женятся – на какой-нибудь молоденькой официантке. Отсюда первый совет: в том, что ты чувствуешь душевную пустоту, Джек не виноват. Сделать Элизабет Шор счастливой может только она сама. – Я не знаю, как это сделать. – Птичка, дорогая, давай начистоту. Я помню тебя талантливой, независимой, артистичной, умной девушкой. В колледже все думали, что ты станешь известной художницей. А теперь ты только тем и занимаешься, что украшаешь ваш очередной дом. – Ты ко мне несправедлива. – Я адвокат. Категория справедливости меня не интересует, – сказала Меган. – Кроме того, я знаю, что тебе было трудно с Джеком, когда он играл в футбол. Я знаю, что тебе хотелось где-нибудь осесть и пустить корни. – Нет, ничего ты не знаешь, – перебила Элизабет. – С начала нашего замужества мы поменяли с десяток домов в разных городах. Ты-то сама постоянно живешь в Сиэтле. Ты не представляешь, каково это – вечно переезжать. Да, я помешалась на обустройстве и домашнем уюте. Но это потому, Мег, что здесь, в Эко-Бич, я чувствую себя дома. Впервые с детства. – Хорошо, – ответила Меган. – Забудем про дом. Давай о другом. Что-то я не припомню, чтобы ты в последнее время рисовала. Или я не права? На эту тему Элизабет уж точно не хотела говорить. – Когда появились дети, на это не осталось времени. – А сейчас? Меган была доброжелательна, но настойчива. Она тактично напомнила Элизабет о том, что дочери уже больше не живут дома. Они ведь всегда были для Элизабет главным оправданием ее существования. Но только женщина, у которой нет детей, может подумать, что все легко начать сначала. Мег не знает, что значит посвятить два десятка лет жизни детям, а потом понять, что они покинули дом навсегда. И все же Элизабет вынуждена была признать, что мысли снова заняться живописью ее посещали. Несколько раз она даже принималась за наброски. Но результаты были неутешительными. Именно поэтому она посвятила все свои художественные задатки обустройству дома. – Для того чтобы писать картины, необходима страсть, – сказала она. – Или просто молодость. – Ерунда. Меган покопалась в сумочке, достала блокнот и ручку. Что-то написала, вырвала страницу и протянула ее Элизабет. – Я почти год ждала момента, чтобы рекомендовать тебе вот это. Элизабет прочла: «Женская группа взаимной поддержки. Четверг, 19.00. Колледж «Астория». Аудитория 106». – Мег, но я... – Послушай меня, Птичка. У меня много клиенток в округе Грейс, и я рекомендую им посещать эту группу. Там собираются женщины, большинство недавно разведенные, чтобы поговорить друг с другом. Элизабет сидела, уставившись на листок бумаги. Одно дело – выпить и откровенно поговорить с лучшей подругой, но совсем другое – войти в комнату, где полно незнакомых женщин, и заявить, что потеряла смысл жизни. Она надеялась, что ее улыбка не выдавала горечи и сомнения. – Спасибо, Мег. Она подозвала официантку и заказала еще мартини. Эко-Бич, штат Орегон Будильник на тумбочке у кровати отсчитывал улетавшие в ночную темноту часы и минуты. В шесть тридцать, за целых полчаса до времени, когда ему нужно было вставать, Джек выключил его. Он лежал, наблюдая за первыми лучами света, пробивавшимися сквозь шторы. На улице явно шел дождь. Стояла обычная для начала декабря погода. Элизабет еще спала, ее светло-пепельные волосы разметались по подушке. Раньше они всегда спали, прижавшись друг к другу. Но со временем это стало обоим неудобно. Однако теперь все должно пойти по-другому. Наконец, в сорок шесть лет, у него появился шанс начать новую жизнь. В Сиэтле запускается еженедельная программа, освещающая главные спортивные события на северо-западе страны. Если удастся получить должность ведущего, три дня в неделю ему придется проводить в Сиэтле. Но это не страшно – все-таки шаг наверх по сравнению с мелочевкой, которую он освещает сейчас. Он снова добьется успеха. Последние пятнадцать лет Джек изо всех сил тянул лямку. Ему приходилось дорого расплачиваться за ошибки прошлого, переезжая из одного заштатного городка в другой. Но сегодня у него появился реальный шанс снова вернуться в большую игру. Он поднялся с постели и поморщился от боли. Из-за постоянной влажности колени разболелись еще сильнее. Превозмогая боль, он побрел в ванную. Как обычно, кругом были разложены образцы ковровых покрытий и отделочных материалов. Птичка уже несколько месяцев «ремонтирует» спальню. То же самое и в столовой. Джек уже принял душ и побрился, когда Элизабет заглянула в ванную. – Доброе утро, – сказала она, зевая. – Что-то ты сегодня рано встал. Ему стало обидно, что она обо всем забыла. – Птичка, сегодня очень важный день. Я еду на собеседование в Сиэтл. Она с недоумением приподняла брови, но потом вспомнила: – Да, конечно... Уверена, тебя возьмут. В прежние времена она наверняка постаралась бы подбодрить Джека, внушить, что все у него в конце концов получится. Но она уже устала от всего этого. За последние годы ему столько раз отказывали в работе. Немудрено, что она окончательно потеряла веру в него. Джек делал вид, что ему нравится здесь, в Орегоне, что мечтой его жизни было освещать в местных новостях игры университетских команд. Но Птичка знала, что он с трудом мирился с жизнью в захолустье. – Джек, думаешь, новая работа все поправит? Ему стало тошно. Боже мой, как он устал от подобных разговоров. Ее бесконечные поиски ответа на вопрос, почему что-то разладилось в их жизни, были невыносимы. – Элизабет, не надо об этом хотя бы сегодня. Как он и ожидал, она с обидой посмотрела на него: – Извини. Я понимаю, для тебя сегодня многое решается. – Для нас, – поправил ее Джек, с трудом сдерживая раздражение. Улыбка Элизабет была слишком лучезарной, чтобы быть искренней. – Я уже придумала, где мы отпразднуем твое новое назначение. Резкая перемена темы стала обычным ее приемом сгладить острые углы. – И где же? – На Аляске. Там есть лагерь, около которого водятся медведи. Ты живешь в палатке и наблюдаешь за жизнью медведей гризли в естественных условиях. – Она неуверенно подалась к нему: – Я думала, хорошо бы сбежать от всего этого, пережить настоящее приключение... Он понимал, что она имеет в виду. Понимал он и то, что из этого ничего не получится. На новом месте разыграется все та же старая пьеса. Тем не менее Джек погладил Элизабет по щеке, надеясь, что она не заметит, насколько скептически он настроен. – На словах очень заманчиво. А спать-то мы хоть будем в одном спальном мешке? – Это можно организовать, – с улыбкой сказала она. Он привлек ее к себе и обнял. – Может, когда я вернусь, мы отпразднуем это событие прямо здесь, в нашей спальне? – Я надену белье, которое ты тогда мне подарил. – Ну вот, теперь я целый день не смогу думать ни о чем другом. Отстранившись, он продолжал смотреть на ее прекрасное лицо. Когда-то, не так уж давно, они были без ума друг от друга. Как же ему хотелось вернуть те дни и те чувства! Дай бог, чтобы сегодня все изменилось к лучшему. Джеку нравилась круговерть Сиэтла, города, в котором он уже давно не бывал. Припарковавшись перед зданием из стекла и бетона на углу Мейн-стрит и 106-й, он еще с минуту посидел в машине, прежде чем решительно направиться к подъезду. На семнадцатом этаже он поправил шелковый галстук и вошел в приемную. Не забывай, что ты – Джек Молния, подбадривал он себя. – Чем могу вам помочь? – доброжелательно улыбнулась ему секретарша. – Меня зовут Джек Шор. У меня назначена встреча с Марком Уилкерсоном. – Подождите минутку. Несколько мгновений спустя в приемную вышла женщина и протянула ему руку: – Рада познакомиться, мистер Шор. Я Лори Хансен. Мой отец говорил, что вы лучший разыгрывающий за всю историю Национальной футбольной лиги. – Спасибо. – Пойдемте в кабинет. Джек последовал за ней по широкому, выложенному мрамором коридору. В конце коридора женщина, постучав, распахнула дверь. Сидевший за столом мужчина оказался старше, чем ожидал Джек. На первый взгляд ему было около семидесяти. – Здравствуйте, – встав со стула, поприветствовал его хозяин кабинета. – Садитесь, пожалуйста. Они обменялись рукопожатиями, и Джек сел. Марк Уилкинсон остался стоять по другую сторону стола. Одетый в черный костюм от Армани, он как бы олицетворял власть и мощь большого бизнеса. Он был владельцем самой крупной телекомпании на северо-западе страны. Через минуту он тоже сел. – Я просмотрел записи ваших программ, Джек. Вы прекрасный ведущий. – Спасибо. – Сколько времени прошло с тех пор, как вы играли за «Джетс», лет пятнадцать? – Да. Я серьезно повредил колено. Как вы, наверное, помните, наша команда тогда уверенно шла к финалу кубка. – Я помню, что вы получили приз как лучший разыгрывающий, – заметил Марк. – Ваши прежние достижения впечатляют. То ли Джеку показалось, то ли Марк действительно подчеркнул слово «прежние»? – Спасибо. Как вы знаете из моего резюме, я веду передачу на местном телевидении. За то время, что я проработал в Портленде, ее рейтинг заметно вырос. – А как обстоят дела с наркотиками? Джек понял, что все кончено. – Пока я лежал в больнице, я незаметно для себя пристрастился к болеутоляющим средствам. Позже, когда крупная телекомпания предложила мне вести понедельничное футбольное обозрение, я подвел их. Больше подобных инцидентов не повторится. – Джек, мы не можем позволить себе скандалов, вроде тех, что случаются на общенациональных каналах. Должен вам честно сказать: я не хочу рисковать из-за вас. Джек думал когда-то, что самым несчастным в его жизни был день, когда он повредил колено и понял, что никогда больше не сможет играть. Именно поэтому он и позволил себе привыкнуть к пилюлям. Но он ошибался. Оказалось, что медленный, необратимый процесс потери самоуважения выносить еще тяжелее. Джек встал и, собрав все силы, улыбнулся: – Спасибо, что уделили мне время. На протяжении многих лет Элизабет смотрела по телевизору дневные ток-шоу. Участвовавшие в них психологи утверждали обычно, что не стоит отчаиваться, если любовь отступает перед чередой повседневных домашних забот, что ее еще можно возродить. Она очень надеялась, что все эти психологи правы, потому что их с Джеком отношения дали серьезную трещину. После двадцати четырех лет брака они забыли, что такое любить друг друга. Она уже не могла притворяться, что ситуация изменится к лучшему сама по себе. Чтобы это произошло, надо что-то предпринять. В этом единодушно сходились все психологи. Для того чтобы добиться результата, нужно что-то сделать. Сегодня Элизабет постарается вдохнуть новую жизнь в их отношения. Она весь день думала об этом. Придя домой, она приготовила на ужин любимое блюдо Джека – курицу в винном соусе. Элизабет разожгла камин в гостиной, поставила свои любимые свечи с ароматом корицы, притушила верхний свет. Желтые стены сразу приобрели мягкий золотистый оттенок. На столики из красного дерева, стоявшие по обе стороны от дивана, падали красные и золотые отблески огня. Убедившись, что все в полном порядке, она приняла душ, а потом достала из ящика комода кружевную белую рубашку и трусики, которые много лет назад Джек подарил ей на день Святого Валентина. Она ни разу их не надевала. Элизабет нахмурилась. Они выглядели такими маленькими! А бедра у нее уже не такие стройные, как раньше. Белье было сорок четвертого размера, на размер меньше, чем надо. Не так уж и намного... Если, конечно, не вспоминать, что в молодости она носила сороковой. Она надела рубашку, трусики и с облегчением вздохнула. Немного тесноваты, но вполне ничего. Она достала из шкафа и накинула голубой шелковый халат, тоже подарок давних лет. Материя ласкала ее гладкую кожу, и она вдруг почувствовала себя очень сексуальной. На часах было уже половина седьмого. Джек опаздывает. Элизабет налила себе бокал вина и расположилась ждать в гостиной. Допив второй бокал, она начала беспокоиться. К восьми ужин остыл и был безнадежно испорчен. И тут она услышала, как он отпирает дверь. «Ты опоздал», – чуть не вырвалось у нее. Но она сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться. Хотя бы на один сегодняшний вечер она хотела быть для Джека любовницей, а не женой. Она налила ему бокал вина и пошла навстречу. Джек с мрачным видом стоял в дверях. Элизабет сразу все поняла. – Извини, я опоздал, – сказал он, даже не пытаясь улыбнуться. Джек словно бы не замечал ни камина, ни свечей, ни ее наряда. Она почувствовала себя глупо в этом халате. – Меня не взяли. – Почему, что случилось? – Уилкерсон решил не рисковать и не брать на работу бывшего наркомана. – Джек улыбнулся так горько, что у нее заныло сердце. – Это, наверное, так и будет преследовать меня всю жизнь. Элизабет видела, как ему тяжело, но, когда она захотела его обнять, он отстранился. Она смотрела на мужа и не знала, что делать, что сказать. В конце концов она протянула ему бокал: – Выпей вина. Джек взял бокал и прошел в гостиную. Сев за стол, он открыл портфель и достал оттуда кипу бумаг. Не поднимая на нее глаз, сказал: – Зажги свет, а то ни черта не видно. Она отвернулась, чтобы он не заметил, как ей обидно. – Я принесу тебе поесть. – Я люблю тебя, Птичка, – машинально произнес он ей вслед. – И я тебя тоже, – тихо ответила она. Глава вторая На следующее утро Элизабет сидела на стуле у кухонной стойки, крепко обхватив кружку с горячим чаем из ромашки. – Хочешь кофе? – спросил Джек, наливая себе чашку. – Нет, спасибо. Я стараюсь употреблять поменьше кофеина. – Опять? – Да, опять. Джек выглядел уставшим. И немудрено. Она слышала, как он всю ночь ворочался без сна. – Может, останешься сегодня дома? – предложила она. – Съездим в город за покупками к Рождеству. Там сейчас так красиво! Все магазины уже украшены к празднику. – Слишком холодно. Элизабет замолчала. Когда-то им не мешали ни дождь, ни снег. Главное, что они были вместе. А теперь их разъединяла даже погода. – Извини, – сказал он, погладив ее по плечу. Его виноватый взгляд растрогал ее. – Джек, не переживай, в конце концов все у тебя получится. – Я люблю тебя, Птичка. Она почувствовала, что на этот раз он сказал это искренне. – Я тоже тебя люблю. – Тогда почему же тебе этого недостаточно? Элизабет спросила, невольно отводя от него взгляд: – Что ты имеешь в виду? – Дорогая, ты ведь давно хочешь серьезно со мной поговорить, не так ли? Обсудить мучающий тебя вопрос: что стало не так в наших с тобой отношениях? Ну что ж, теперь и я хочу спросить тебя: почему тебе недостаточно того, что у нас есть? Они так редко решались коснуться вопроса, почему они больше не счастливы вместе. Но не могла же Элизабет вот так прямо заявить ему, что ей кажется, что они больше не любят друг друга. – Не знаю, – только и сказала она. Джек сидел ссутулившись, с мрачным лицом. – Элизабет, пойми наконец, что ты мучаешь меня. Ты постоянно жалуешься, что тебе плохо, что между нами что-то не так, но, когда я наконец пытаюсь выяснить, что же тебя все-таки не устраивает, ты уходишь от ответа. – А что толку? Ты меня все равно как будто не слышишь. Они смотрели друг на друга, не зная, что же дальше сказать. – Ну ладно, – проговорил наконец Джек. – Я еду на работу. Может, сегодня удастся сделать неплохой репортаж. И опять их жизнь покатилась по накатанной колее. Джек чуть было не осмелился докопаться наконец до истинных причин ее недовольства, но в конце концов решил оставить все как есть. Джек стоял у стадиона, поеживаясь на ветру. – Вот мы и на месте событий, – произнес он, улыбаясь в камеру отработанной улыбкой телеведущего. – Эти две команды ведут борьбу в чемпионате штата среди университетов. В эфире полуденная спортивная программа и я, Джексон Шор. Когда наконец красная лампочка на телекамере погасла, Джек отдал микрофон оператору. – Черт! Как же я продрог! – сказал он, застегивая пальто на все пуговицы. Быстро попрощавшись, Джек пошел в сторону офиса. Он мог бы поехать на студийном автобусе со всеми вместе, но техники еще долго будут разбирать и грузить оборудование. В фойе здания, где находился офис компании, он купил кофе с молоком и направился к себе в кабинет. Закрыв дверь, он уселся за свой дешевый металлический стол. Раздался стук в дверь. – Войдите, – сказал Джек. Это была Салли, недавно принятая на должность помощника редактора. Она была молода, хороша собой и амбициозна. – Я хотела поблагодарить тебя за тот вечер во вторник. Джек на секунду задумался, соображая, о чем речь. – А, ты имеешь в виду поход в бриджпортский бар? Тогда они с компанией продюсеров решили после работы зайти в бар. В последний момент Джек пригласил Салли присоединиться к ним. – Было очень мило с твоей стороны пригласить меня, – улыбнулась она. – Я подумал, что тебе будет полезно пообщаться с продюсерами в нерабочей обстановке. Она подошла ближе: – Я хочу отблагодарить тебя. – И как же ты собираешься это сделать? – Знаешь Дрю Грейленда? – Центрового «Пантер»? – Да. В субботу моя младшая сестра встретилась с ним на вечеринке. Она говорит, что он пил и принимал наркотики, а потом уединился с какой-то девушкой. Через некоторое время она появилась вся в слезах, платье было разорвано. Тем же вечером выпивший водитель задавил собаку на Каскейд-стрит. Говорят, что за рулем был Дрю. Однако служба безопасности кампуса замяла это дело. Ведь в четверг предстоит важный матч. У Джека давно – по правде говоря, никогда – не было такой сенсационной информации. – Это может обернуться крупным скандалом. На секунду он дал волю воображению и представил, как выступает с этой новостью на общенациональных каналах. – Может, если будешь расследовать эту историю, возьмешь меня в помощники? – попросила Салли. – Конечно. Первым делом надо выяснить, не выдвинула ли эта девушка обвинение против Грейленда. Нам нужно что-то более существенное, чем университетские сплетни. Салли тут же открыла блокнот и начала записывать. – Я поговорю с директором новостной службы. А ты проверь информацию. Давай встретимся в фойе. Он взглянул на часы: было без четверти час. – Через полчаса. Хорошо? – Прекрасно. Салли улыбнулась ему, и от ее улыбки он почувствовал былую уверенность в себе. Вечером домой Элизабет вернулась страшно усталой. Она бросила сумку на кухонный стол, вышла на крыльцо и опустилась в кресло-качалку. Равномерное поскрипывание кресла понемногу успокаивало ее расшатавшиеся нервы. Перед Элизабет раскинулся океан, бронзовый в лучах заходящего солнца. Трава на лужайке блестела от капелек недавно прошедшего дождя. Вот бы... – мелькнуло у нее в голове. Но она тут же отогнала эту мысль. Время, когда она рисовала, давно прошло. Но если бы Элизабет не бросила живопись, она бы написала этот пейзаж. Она подождала, пока солнце сядет в быстро темнеющий океан, поднялась и вернулась в дом. Пора готовить ужин. Тут зазвонил телефон. Она подняла трубку: – Алло? – Привет, Птичка. Как дела, как там твой любимый океан? Элизабет улыбнулась: – Привет, Мег. – Она обессиленно опустилась в кресло с желто-голубой обивкой. – А как у тебя? – Сегодня ведь четверг. Я решила напомнить тебе о группе поддержки. Женщины, потерявшие вкус к жизни. Улыбка сошла с лица Элизабет. – Да, я помню. – Хотя она, конечно же, забыла. – Так ты пойдешь? – Расскажи, как там все будет происходить. – Ну, соберутся женщины и станут говорить, скорее всего, о том, каково это – оказаться одинокими в зрелом возрасте. – Ты уверена, что это мне поможет? – Предупреждаю, если ты не пойдешь сегодня, я за неделю тебя так достану, что следующего четверга ты будешь ждать как избавления. Элизабет не сдержала улыбки. Много лет назад, когда Меган переживала мучительный развод, Элизабет проявляла к ней такое же настойчивое участие. Иногда подруга должна быть настойчивой. Такова жизнь. – Хорошо. Я поеду на эту встречу. Повесив трубку, Элизабет включила автоответчик и выслушала сообщение от Джека: он был занят какой-то важной новостью и предупреждал, что вернется поздно. – Это ваше дело, господа спортивные фанаты, – произнесла она вслух. – А я еду на встречу. Элизабет приняла душ, потом подошла к шкафу и внимательно рассмотрела аккуратно развешанную там одежду – по большей части ярких цветов. Но сегодня ей не хотелось выделяться. Она надела коричневые шерстяные брюки и кремовую кашемировую водолазку. Потом туго зачесала светлые волосы, заплела их в косичку, сменила длинные серьги из серебра с бирюзой на маленькие сережки с крошечными жемчужинами. Элизабет критически осмотрела себя в зеркале. – Прекрасно, – пробормотала она. – Похожа на учительницу. На кухонном столе она оставила записку Джеку на тот случай, если он вернется домой раньше ее. Хотя это и было маловероятно. Двадцать пять минут спустя она подъехала к стоянке колледжа. Нервно сжимая сумочку, вошла в здание и вскоре нашла аудиторию номер 106. Аудитория была небольшой. В центре полукругом стояли металлические стулья, некоторые уже занятые на вид не очень неуверенными в себе женщинами. Слева на столе стоял кофейник и блюдо с печеньем. – Не стесняйтесь. Проходите. Элизабет повернулась на звук голоса и оказалась лицом к лицу с необыкновенно красивой женщиной в ярко-красном костюме. – Меня зовут Сара, – широко улыбаясь, представилась она. – Добро пожаловать. – А меня – Элизабет. – Все поначалу чувствуют себя здесь не в своей тарелке, – сказала Сара, дотронувшись до ее плеча. Она подвела Элизабет к стульям. Элизабет села. Рядом с ней оказалась миниатюрная женщина, одетая в джинсовый комбинезон и далеко не новые ковбойские сапоги. – Меня зовут Джои, – представилась соседка. – Мой муж предпочел меня рок-группе. Он играет на гармонике. Можете себе такое представить? – Она рассмеялась. Элизабет сдержанно кивнула в ответ. А вокруг тем временем завязывался разговор. Подходили все новые и новые женщины. Одни присоединялись к общему разговору, другие, как и Элизабет, сидели молча. Наконец Сара закрыла дверь и расположилась в центре полукруга: – Добрый вечер. Приятно видеть много новых лиц. У нас здесь группа взаимной поддержки женщин, потерявших вкус к жизни. – Она улыбнулась. – Наша цель – помочь друг другу. У нас есть нечто общее, и это нечто – чувство утраты. Мы все вдруг обнаружили, что потеряли часть себя. За неимением более подходящего определения я буду называть утраченное «вкусом к жизни». А теперь давайте по очереди поделимся нашими проблемами. – Сара обратилась к женщине, которая сидела к ней ближе всех: – Мина, вы уже не первый раз приходите на наши встречи. Может, начнете? Мина, полная рыжеволосая пожилая женщина, чувствовала себя совершенно спокойно: – Я начала ходить сюда примерно полгода назад, когда обнаружилось, что у моего мужа болезнь Альцгеймера. Сначала я не могла думать ни о чем другом и, конечно, даже не помышляла, что у меня возникнут какие-то новые интересы. Но сейчас я хожу на курсы вождения. Через несколько дней у меня выпускные экзамены. Надеюсь, что на следующую встречу нашей группы я сама приеду на машине. Все захлопали, а Мина захихикала. Когда аплодисменты стихли, слово взяла другая женщина: – Меня зовут Фрэн. Мой муж ушел от меня к секретарю. Да, да, вы не ослышались, не к секретарше, а именно к секретарю, мужчине. Какое-то время у меня было лишь одно страстное желание – купить пистолет. К сожалению, я так и не решила, в кого из двоих стрелять. – Она нервно улыбнулась. – Это, конечно, шутка. – Что вам нравится делать? – спросила Сара. – Мне нравилось быть его женой, – пожав плечами, ответила Фрэн и замолчала. – А ну-ка подумайте получше, – настаивала Сара. – Чем бы вам хотелось заняться, если бы не боялись, что у вас это не получится? Отвечайте, только быстро. – Пением. – Фрэн сама удивилась тому, что сказала. – Я раньше пела. – Я пою в женском хоре, – вступила в разговор Мина. – Мы даем концерты в домах инвалидов, в больницах. Почему бы вам не присоединиться к нам? Мы все получаем от этого огромное удовольствие. – Я подумаю об этом, – нерешительно ответила Фрэн. Несколько женщин заговорили одновременно. Многие из их желаний были совершенно неожиданными: летать, прыгать с парашютом, заняться марафонским бегом. Все сошлись на том, что любое занятие хорошо – лишь бы чем-нибудь заняться. – Именно для этого мы здесь и собираемся, – сказала Сара. – Для того, чтобы вы открыли для себя свой настоящий внутренний мир. Тот, который вы похоронили ради интересов других. Она кивнула женщине, сидевшей рядом с Фрэн. Та с готовностью рассказала о своих проблемах. За ней еще одна, а потом и другие. И тут Элизабет поняла, что настала ее очередь. Она глубоко вздохнула: – Меня зовут Элизабет. Я домохозяйка, мать двух дочерей. Стефани почти двадцать один, а Джеми – девятнадцать. Я не разведена и не вдова. Если в моей жизни что-то не так, то в этом виновата только я сама. – Мы здесь собрались не для самобичевания, – заметила Сара. – Нам интересно, что вы хотите получить от жизни, о чем вы мечтаете. – Раньше я занималась живописью. – Элизабет вдруг почувствовала, что ей трудно говорить. – Я работаю в художественном салоне «Мир картин» в Чадвике, – откликнулась одна из женщин. – Приходите в субботу, и я помогу вам подобрать все, что надо. У Элизабет были все принадлежности для занятия живописью. Краски и кисти не самое необходимое для художника. – Все это ни к чему. – Просто купите краски и посмотрите, что получится, – посоветовала Сара. – Вы счастливая, – сказала Джои. – У вас есть настоящее увлечение. А я вот уже несколько месяцев хожу в группу и до сих пор не могу ничего придумать. – Как бы я хотела уметь рисовать, – добавила другая. Элизабет оглядела присутствовавших. Они искренне верили, что помогают ей. Она же почувствовала себя еще хуже. – Хорошо. Я попробую, – согласилась Элизабет только для того, чтобы поскорее закончить свое выступление. Всю следующую неделю Джек и Салли работали по восемнадцать часов в сутки, расследуя дело Дрю Грейленда, беседовали со множеством людей, проверяли десятки версий. Они услышали массу рассказов, сплетен и самых разных предположений. Все указывало на то, что Дрю не очень умный молодой человек с завышенной самооценкой, который плевать хотел на окружающих и полностью уверен, что принятые в обществе правила на него не распространяются. Одновременно он был лучшим баскетболистом в Орегоне. Многие надеялись, что его усилиями не очень удачливые в последние годы «Пантеры» наконец пробьются в общенациональный чемпионат. Неудивительно, что никто из команды не захотел разговаривать с Джеком и Салли. И никто, казалось, кроме сестры Салли не видел, что произошло между Дрю и той девушкой. Короче говоря, у них не было доказательств. Было ясно, что все недолюбливали Дрю Грейленда, но никто не хотел говорить о нем с журналистами. После очередного потраченного впустую дня Джек с Салли пошли поужинать в ресторан. – Что будем делать дальше? – спросила Салли. Джек не знал. Он понимал только, что снова потерпел поражение. – Может, тебе лучше продолжить это расследование с кем-нибудь еще? – предложил он Салли. – Нет, Джек, мы вместе доведем это дело до конца. Ты и я. Уверенность не покидала Салли. Джек не мог припомнить, чтобы кто-то в последнее время так верил в него. Он посмотрел на нее. Даже сейчас ее темно-карие глаза искрились оптимизмом. А почему бы и нет? Ей всего двадцать шесть. Пройдет еще немало лет, прежде чем она узнает горький вкус разочарования. В ее возрасте Джек был таким же. После трех лет удачных выступлений за Университет штата Вашингтон он был признан лучшим разыгрывающим в чемпионате университетских команд и попал в драфт профессиональной лиги. Он работал изо всех сил и отдавал себя игре без остатка. Через три года его приобрели «Джетс». В четвертой игре сезона основной разыгрывающий получил травму, и настал час Джека. В той игре он сделал три голевых паса. К концу сезона никто уже не вспоминал имени разыгрывающего, которого он заменил. Все говорили только о Джеке Молнии. Болельщики скандировали его имя, его повсюду сопровождали вспышки фотокамер. Он привел свою команду к нескольким победам в суперкубке. На протяжении нескольких лет он был звездой. Героем. Потом он получил травму. Игре конец. Конец карьере. – Джек! – Голос Салли вернул его в прокуренный зал ресторана. – Что с тобой? Он вздохнул. Ну вот, сейчас начнет расспрашивать. Она внимательно всматривалась в его лицо: – Когда я была маленькой, мы с отцом часто вместе смотрели футбол по телевизору. Ты был его любимым игроком. Он всегда говорил, что ты лучший разыгрывающий за всю историю. А теперь ты работаешь здесь, в Портленде. Что случилось? Он вдруг почувствовал опасность. Так можно и переступить черту. У каждого мужчины его возраста бывали такие моменты, но он к тому же очень давно ощущал себя очень одиноким, и теперь эта тяжесть давила особенно сильно. – Все началось в больнице. К его собственному удивлению, он рассказал ей абсолютно все. Как пристрастился к обезболивающим, как с треском провалился, когда ему предложили комментировать футбольные матчи на общенациональном канале. Все это сейчас возвращалось к нему острыми, сверкающими осколками ранящих воспоминаний. Джек рассказал, как убеждал себя, что может прожить и без футбола. Но игра стала неотъемлемой частью его жизни. Он пытался притупить боль потери таблетками и спиртным. Его выходки были у всех на устах. Из звезды он превратился в прожигателя жизни. – После курса лечения, – продолжал он, – я смог найти работу только на местной станции в Альбукерке. Началась долгая дорога назад к нормальной жизни. Джек взглянул на Салли и почувствовал, что в их отношениях что-то изменилось. Он постарался отвести глаза и не смог. Она положила свою руку на его, и ее прикосновение было как удар тока. – Нынешнее расследование определит дальнейшие карьеры нас обоих. Надо действовать, решил он. Все лучше, чем сидеть здесь вот так и мучиться от близости женщины, которая тебе не принадлежит. – Кампус сегодня закрывается на зимние каникулы, – заметил Джек. – Почему бы нам не наведаться туда еще разок? Администрация и служащие уже разъехались. Может, без этих надсмотрщиков кто-нибудь и согласится откровенно поговорить с нами. – Давай попробуем. Джек расплатился, и они направились к выходу. В кампусе они в который раз разговаривали с людьми, которые могли бы помочь расследованию. Убеждали, предлагали встретиться еще раз. Никаких результатов. Теперь они молча сидели в машине на стоянке под одиноким ярким фонарем. Серебряные капли дождя барабанили по ветровому стеклу. – Ну что ж, вот и все, – сказал наконец Джек. Стрелки показывали час ночи. Вдруг кто-то постучал в боковое стекло. Джек опустил его. Рядом с машиной стоял сотрудник охраны кампуса, которого они уже пытались разговорить раньше. – Вы ищете компромат на Дрю Грейленда? – понизив голос, поинтересовался тот. – Я больше не могу смотреть на все его безобразия и молчать. Возьмите. – Он протянул Джеку большой желтый конверт. На конверте никаких надписей не было. Когда Джек выглянул наружу, полицейский уже ушел. Джек с нетерпением открыл конверт и принялся вынимать бумаги, мельком просматривая их. – О боже! – Что там? – спросила Салли. – Протоколы. Четыре женщины обвиняют Дрю в изнасиловании во время свидания. – И его ни разу не задержали? – Ни разу, – повернулся к ней Джек. Элизабет в последний раз сверилась со списком запланированных дел. Завтра в это время она уже будет дома у отца, где они с девочками и Джеком отметят Рождество. Еще раз зачем-то обойдя дом, она взяла сумочку и направилась к машине. Она довольно быстро доехала до Портленда. Поставила машину у здания телекомпании и вошла внутрь. Наверху, в офисе Джека, никого не было. Взглянув с беспокойством на часы, она направилась в студию. Джек сидел на подиуме за большим столом. Он был слегка загримирован и в ярких лучах софитов походил на кинозвезду. Несправедливо, вдруг подумалось ей, что он все еще так молодо выглядит, гораздо моложе ее. – За последние два года, – говорил Джек, – обращаясь к нацеленным на него камерам, – четыре женщины подавали заявления об изнасиловании или попытке изнасилования, совершенных Дрю Грейлендом. Однако администрация университета не передавала их заявления в полицию Портленда. Билл Сигел, курирующий спортивные программы университета, отказался прокомментировать эту информацию, заявив лишь, что, насколько ему известно, против Дрю Грейленда не выдвигалось никаких обвинений. Тренер Риверс подтвердил, что Грейленд на следующей неделе будет играть против Калифорнийского университета. По мере поступления информации мы будем информировать вас о развитии событий. Джек отключил микрофон и встал. По пути к выходу он заметил Элизабет. Он провел ее в свой офис, захлопнул дверь и громко рассмеялся: – Ты можешь поверить в это, Птичка? Я наконец чего-то добился! Он закружил Элизабет в объятиях. Она смеялась вместе с ним. Никто так не умел радоваться успеху, как ее муж. В подобные минуты он был как бурный поток, все увлекающий за собой. Джек разжал объятия и опустил ее на пол. Они смотрели друг на друга, и постепенно улыбки сходили у них с лиц. После неловкой паузы она спросила, бросив взгляд на часы: – Ну как, ты готов? Наш самолет через два часа. – Мы ведь летим завтра, – нахмурился Джек. Опять он забыл. Но она взяла себя в руки и спокойным тоном сказала: – Нет. Мы летим сегодня, двадцать второго декабря. Тут дверь широко распахнулась. В комнату влетела молодая женщина. – Ты не поверишь!.. – возбужденно выпалила она, бросившись к столу. Только оказавшись посреди комнаты, она заметила, что Джек не один, и, застыв на месте, любезно улыбнулась Элизабет: – Извините, что я так ворвалась. Но это действительно потрясающая новость. Меня зовут Салли. – Здравствуйте, Салли, – с натянутой улыбкой произнесла Элизабет. Она была слишком сердита на мужа, чтобы расточать любезности. – Джек, еще три женщины подали заявления с жалобами на Грейленда. Одна из них только что позвонила мне. Она согласна дать тебе интервью. – Давай через полчаса встретимся внизу и обсудим план дальнейших действий. – Хорошо. Кивнув на ходу Элизабет, Салли выбежала из кабинета. Элизабет посмотрела на Джека: – Как я понимаю, ты не летишь. Джек обнял ее. – Послушай, Птичка, – ласково прошептал он ей на ухо, – мне необходимо остаться здесь. «Твои интересы всегда важнее всего, не так ли, Джек?» – подумала Элизабет. – Я сделаю все, что ты пожелаешь, дорогая, вот посмотришь, – говорил он. – И конечно, я прилечу к твоему отцу заранее, до Рождества. Стоя так близко, они могли бы поцеловаться, но Элизабет показалось, что их разделяет огромное расстояние. – Ну смотри же, Джексон! – сказала она. – Я же обещал. – Ну ладно, дорогой. Я полечу без тебя. – Я люблю тебя, Птичка, – сказал Джек, крепко поцеловав ее. Элизабет хотела ответить тем же, но не смогла. Он все равно ничего больше не замечал, мысленно он уже был где-то там, с молоденькой Салли. Элизабет не любила летать одна. Все время полета до Теннесси она просидела, уткнувшись в какой-то любовный роман. В Нашвилле она взяла напрокат белый «форд-таурус» и поехала на юг. Каждый оставленный позади километр успокаивал ее нервы. Элизабет снова была в своем любимом штате Теннесси, единственном, кроме Эко-Бич, месте на земле, где она чувствовала себя как дома. У поворота на Спрингдейл она сбавила скорость. Через пару километров дорога сузилась до двух полос. По обе стороны от нее до горизонта простирались поля, еще не засаженные табаком. Она повернула на проселочную дорогу, которая шла по границе владений ее отца. По правую руку все принадлежало Эдварду Роудсу – десятки гектаров пахотной земли рыжеватого цвета. Скоро будут сажать рассаду. Наконец Элизабет оказалась на подъездной дорожке. Над ней возвышалась ажурная металлическая арка. На столбе висела медная табличка с надписью «Суитуотер». На тщательно ухоженной лужайке возвышался старинный кирпичный дом. По периметру росли аккуратно подстриженные вечнозеленые кусты. Их строгий ряд кое-где разрывали старые каштаны. Элизабет остановилась у конюшни, переоборудованной в гараж, и выключила двигатель. Вытащила сумку с одеждой, подошла к входной двери и позвонила. Спустя несколько мгновений ей открыл отец. На нем была голубая рубашка и брюки из саржи. Густые седые волосы торчали у него в разные стороны, как у Альберта Эйнштейна. Он широко и приветливо улыбнулся. – Доченька моя любимая! Мы тебя не ждали раньше чем через час. Ну, скорее иди обними своего старика. Элизабет поспешила к нему навстречу. Его большие сильные руки обхватили ее так, что на мгновение она почувствовала себя снова маленькой. Когда она освободилась от его объятий, он погладил ее по щеке. – Мы очень скучали по тебе, – сказал он, оглядываясь назад. – Поторопись, мама. Наша дочка приехала. Элизабет услышала стук высоких каблуков по мраморному полу. Затем до нее донесся запах гортензии – любимые духи ее мачехи. Анита быстро вошла в прихожую. Она была на высоких тонких каблуках, в вишневых шелковых брюках и золотистой кофточке со смелым вырезом. Ее длинные платиновые волосы были так сильно начесаны, что казалось, у нее на голове колпак. При виде Элизабет она защебетала: – Птичка, мы думали, что ты приедешь не раньше чем через час. Анита пошла к Элизабет, словно собираясь обнять ее, но в последнее мгновение остановилась и прислонилась к отцу. – Птичка, как хорошо, что ты снова дома. Мы так давно не виделись. – Да уж, это точно. – Ну... – После неловкой паузы Анита сказала: – Пойду-ка проверю, как там мой сидр. Папочка, проводи нашу Птичку в ее комнату. Элизабет по-прежнему улыбалась, стараясь не выдать досады. Из всех привычек мачехи, которые ее страшно раздражали, одна была хуже всех: она почему-то называла ее отца – своего мужа – папочкой. Отец подхватил сумку Элизабет и повел ее на второй этаж, где была ее старая спальня. Там все оставалось как раньше: бледно-лимонные стены, дубовые половицы, белая кровать. – А где же Джек? – поинтересовался отец. – Ему попался прекрасный сюжет, и нужен еще день, чтобы с ним закончить. Он будет завтра. – Жаль, что он не смог прилететь вместе с тобой, – медленно проговорил отец. – Да, мне тоже жаль, – сказала Элизабет, не решаясь встретиться с ним глазами. Отец знал, что между нею и Джеком разлад. Конечно, он знал. Он видел ее насквозь. Но он не вмешивался. – Твоя мама приготовила для нас горячий сидр. Пойдем посидим немного на крыльце. – Она мне не мама, – вырвалось у Элизабет. Она тут же пожалела об этом и сказала: – Извини. Элизабет могла бы произнести еще много разных фраз, пуститься в объяснения, но это было бы напрасной тратой времени, и они оба об этом знали. Элизабет и Анита никогда не ладили между собой. Сейчас было слишком поздно пытаться изменить это или делать вид, что все нормально. Отец глубоко вздохнул и предложил: – Не хочешь пойти прогуляться? Расскажешь мне о своей захватывающей жизни. Они спустились по лестнице из красного дерева, пересекли прихожую, пол которой был выстлан черными и белыми мраморными плитками, и направились на кухню. Элизабет внутренне приготовилась к фальшиво-оживленной беседе с мачехой, но той, к счастью, на кухне не оказалось. На столе стояли две кружки с сидром. – Она помнит, что ты у нас сластена, – заметил отец. – Иди на улицу, я прихвачу кружки, – кивнула Элизабет. Заднее крыльцо на самом деле не было крыльцом, а просторной террасой с мощеным полом. Дальше, теряющийся сейчас в сумерках, угадывался садик, который когда-то разбила ее мать. У стены террасы стояли два черных железных стула. Элизабет передала отцу его кружку с сидром и села рядом. – Хорошо, что ты выбрала время съездить домой, – сказал он. Что-то в его голосе вызывало беспокойство. Она внимательно посмотрела на отца: – У тебя все в порядке? Ты здоров? Он рассмеялся: – Перестань, Птичка, не делай из меня раньше времени древнего старика. Все в порядке. Я просто рад, что ты приехала. Я скучал по тебе и по внучкам. – Ты забыл упомянуть Джека, – сухо напомнила она. – Точно так же, как ты забываешь об Аните. Ладно, дорогая, в нашем возрасте уже можно не притворяться. Но если ты счастлива со своим красавчиком, я рад за тебя. – Он помолчал немного, отвел взгляд и спросил: – Ты ведь счастлива, правда? Элизабет засмеялась, но ее смех прозвучал ненатурально – как звук стакана, разбившегося о каменный пол. – Все прекрасно. Мы наконец обустроились в доме. Хорошо бы, если бы ты как-нибудь смог навестить нас. Отец вдруг резко повернулся к ней: – Я все-таки скажу тебе одну вещь, Птичка. А потом мы оба можем сделать вид, что я ничего такого не говорил. – Он понизил голос: – Мне кажется, жизнь проходит мимо тебя стороной. Этого Элизабет от него никак не ожидала. – С чего ты взял? – Послушай, дочка, если я ношу очки с толстыми линзами, это еще не значит, что я не вижу, что творится в сердце моей дочери. Я знаю, ты не очень счастлива в браке. – Да ладно тебе, папа. Ты был дважды женат, и оба раза без ума любил своих жен. Откуда тебе знать... – Ты думаешь, у меня обошлось без переживаний? Это совсем не так. Я чуть не умер тогда из-за твоей мамы. – Мамина смерть для всех нас была трагедией. Это не одно и то же. Он хотел было сказать что-то еще, но остановился. Элизабет показалось, что отец вот-вот откроет ей какую-то тайну. – Папа?.. Он улыбнулся, и она поняла, что он передумал и больше ей ничего не скажет. Элизабет откинулась на спинку стула и вгляделась в сад, который когда-то казался ей огромным. Она вспомнила себя шестилетней девочкой. Это было сразу после маминых похорон. Тогда она впервые осознала, что мама ушла от нее. Навсегда. Она сидела на траве, прислушиваясь к разговорам взрослых. Когда все разошлись, отец наконец подошел и присел рядом с ней на корточки. – Птичка, может, ты сегодня поспишь в моей комнате? Это было все, что он сказал. Никаких разговоров о маме, постигшем их горе, нескончаемой боли. Эта простая фраза завершила один этап их жизни и открыла другой. Сейчас, глядя на темный сад, Элизабет заметила: – Сегодня луна такая же, как в ту ночь. – В какую ночь? – В ночь после маминых похорон, – тихо сказала она и услышала, как отец тяжело вздохнул. Он решительно поднялся: – Все, Птичка, мне пора спать. Отец наклонился и поцеловал ее в лоб. Не надо было напоминать ему о маме. В таких случаях отец всегда замыкался и уходил. Он уже был у дверей, когда она, набравшись смелости, негромко сказала: – Ты никогда не хочешь поговорить о ней. Он остановился. Дверь скрипнула, отворяясь. Элизабет показалось, что отец снова горько вздохнул. – Да, это так. Некоторые раны так никогда и не заживают. Дверь закрылась, и она осталась одна. Глава третья Андреа Киннер, девушка, которая согласилась рассказать о Дрю Грейленде, жила недалеко от университета. Джек стоял перед ее домом. Вместе с ним были оператор Кирк и Салли. Ему не приходилось раньше брать интервью у жертвы насилия, поэтому он нервничал. Он постучал в дверь. Ему открыла невысокая бледная девушка с рыжей шевелюрой. Она была одета в хлопчатобумажную юбку и белую блузку. – Здравствуйте, мистер Шор. Джек представил ей Салли и Кирка. Андреа пригласила всех в небольшую гостиную, тесно заставленную мебелью, и опустилась на стул. Неестественно прямая осанка выдавала внутреннее напряжение. Джек уселся напротив. – Андреа, я вынужден задать вам несколько неприятных вопросов. – Он нахмурился. – Вы уверены, что сможете отвечать на них? – Это все так... унизительно. Салли коснулась плеча Джека и отступила назад. Это был сигнал, означавший, что камера включена. Джек подался вперед: – Андреа, вам нечего стыдиться. Она попыталась улыбнуться: – А своей глупости? Я ведь даже не была с ним знакома. Я увидела его и, конечно, узнала – его все знают. Я понимала, что недостаточно хорошенькая, да и вообще ничего особого собой не представляю, но я выпила пару коктейлей и осмелела. Я подошла к нему, и мы разговорились. Сначала он вел себя очень мило. Смотрел на меня так, будто ему действительно было со мной интересно. Когда подходили другие девушки, он давал им понять, что они нам мешают. – Андреа нервно теребила золотой крестик на шее. – Через некоторое время все начали расходиться. Осталось несколько человек. Дрю поцеловал меня. Он обращался со мной очень... бережно, как джентльмен. Поэтому, когда он пригласил меня к себе в комнату, я согласилась. – Ее нижняя губа задрожала. – Мне не следовало этого делать. – Вам всего девятнадцать. Не судите себя слишком строго. Доверчивость – это не преступление, – успокоил ее Джек. – А вот то, что он сделал, действительно преступление. – Что... что именно он сделал? – Сначала мы просто лежали на кровати и целовались. Но он становился все настойчивее. Он меня так прижал, что я не могла пошевелиться. А его поцелуи... я просто начала задыхаться от них. Я стала кричать, умоляя его отпустить меня. Джек видел, что она едва сдерживает слезы. – И тогда он ударил меня по лицу. Это было так больно, что я уже не могла кричать. А он тем временем начал стягивать с меня платье и нижнее белье. Я услышала треск материи. Потом... потом, – слезы покатились по ее щекам, – он изнасиловал меня. Джек протянул ей носовой платок. – Спасибо, – прошептала она, вытирая слезы, и через некоторое время продолжила: – Я даже не помню, как я вышла на улицу. Соседка по общежитию помогла мне добраться до клиники. Но там надо было слишком долго ждать. Я не выдержала и отправилась домой. Джек почувствовал, что невольно сжимает кулаки. – Вы рассказывали об этом кому-нибудь, кроме вашей приятельницы? Может быть, родителям? Она всхлипнула: – Я не могла. Наверно, придется рассказать им сегодня. Но на следующий день я обратилась в службу безопасности университета. – И как они прореагировали? – Один из сотрудников молча выслушал меня и вышел. Минут через пятнадцать в комнату вошел Билл Сигел. Он руководит командой «Пантеры». И он мне все выложил. Что у меня нет доказательств, нет свидетелей. Что в тот вечер я выпивала. Он заявил, что, если я не успокоюсь и выдвину обвинения против Дрю, это ему никак не повредит, а вот мою учебу в университете можно будет считать законченной. Он посоветовал мне помалкивать. – Почему теперь вы все-таки решились рассказать обо всем? – Я увидела ваш репортаж в новостях. И не хочу, чтобы он так же обошелся с кем-нибудь еще. – А затем вы обратились в полицию Портленда. – Наверно, это ни к чему не приведет. Я слишком долго принимала решение и наделала кучу ошибок. Но сейчас я чувствую себя лучше. По крайней мере я больше уже не боюсь. Как вы считаете, я поступила правильно? Джек понимал, что ему не следует отвечать на этот вопрос. Но она сидела напротив, ее глаза были полны боли и сомнений. Она выглядела совсем ребенком. – У меня дочь ваша ровесница. Ее зовут Джеми. Я молю Бога, чтобы с ней ничего не случилось в колледже. Но если с ней что-то случится, я хотел бы, чтобы она повела себя так же решительно, как вы сегодня. Вы поступили правильно. Только попрощавшись с ней, уже по дороге на работу, Джек понял, насколько он был потрясен. – Черт! – Он треснул кулаком по рулю. – Я был так же беспристрастен, как если бы на моем месте был ее отец. Когда интервью выйдет в эфир, моя карьера будет окончена. – Тот, кто разговаривал бы с Андреа беспристрастно, просто не имел бы права задавать ей все эти вопросы. Она заслуживает участия. Следующие четыре часа Джек с Салли провели в монтажной. Бедняга редактор, которому выпало дежурить в выходные, наконец не выдержал: – Все, Джек, больше не могу. Я еду домой. Джек взглянул на часы. Было десять часов вечера. Слишком поздно ехать к главному редактору новостных программ. Придется поговорить с ним завтра утром. Но ведь завтра в семь самолет. Нет, на самолет он никак не успевает. Элизабет убьет его. В аэропорте Нашвилла суматохи было меньше, чем обычно в праздничные дни. Элизабет приехала на час раньше – ей не терпелось увидеть девочек. Наконец в толпе пассажиров она разглядела Стефани. Как обычно, ее дочка была сама аккуратность – отутюженные брюки цвета хаки, белая водолазка, черный пиджак. Каштановые волосы стягивал черный бархатный обруч. Еще в детстве в Стефани угадывалась грация и благородство. Элизабет обняла старшую дочь: – А где сестра? – Мы в самолете сидели врозь. Джеми появилась в зоне выдачи багажа последней. Она выделялась в толпе ростом – примерно метр восемьдесят, прической – светлые, мягкие, волнистые волосы доставали почти до пояса – и, наконец, нарядом. На ней были черные кожаные брюки в обтяжку, черная рубашка и черные солдатские ботинки. Она продиралась через толпу, как нападающий футбольной команды. – Это был самый ужасный полет в моей жизни, – заявила Джеми, вместо того чтобы поздороваться. – Рядом сидел ребенок, место которому в исправительном заведении. – Она чмокнула Элизабет в щеку. – Привет, мам. Ты выглядишь какой-то уставшей. А где папа? Элизабет рассмеялась: – Привет, детка. Твой отец на день задерживается. Делает важный репортаж. – Вот это сюрприз! – Джеми едва перевела дух и тут же продолжила: – Они бы еще побольше кресел в самолет напихали! Прямо как будто на лилипутов рассчитывают. Когда они подъехали к дому, Джеми все еще что-то оживленно рассказывала. Отец с Анитой ждали их на крыльце. Джеми вылетела из машины с развевающимися волосами и с разбегу бросилась в объятия деда. Элизабет и Стефани забрали багаж и последовали за ней. В доме пахло Рождеством. Еловые ветки украшали камин, благоухал корицей свежеиспеченный тыквенный пирог. Весь день они болтали, играли в карты и заворачивали подарки в красивую бумагу. В полдень Стефани с Анитой скрылись на кухне, чтобы приготовить соус и овощи. Элизабет осталась в гостиной – они с Джеми и отцом играли в покер на спички. – Расскажи нам, детка, – потребовал отец, попыхивая трубкой и разглядывая свои карты, – как у тебя идут дела в Джорджтауне? – Непросто, – пожала плечами Джеми. Это удивило Элизабет. Когда Джеми бывало нелегко, она в этом обычно не признавалась. – В чем дело, что-то не так? – Мама, не драматизируй, пожалуйста. Просто трудный семестр. – А как твое плавание? – спросил отец. – Мы увидим тебя на следующих Олимпийских играх? Когда Джеми было одиннадцать, одержав свою первую победу на соревнованиях, она заявила, что когда-нибудь завоюет олимпийское золото. – Без всяких сомнений, – широко улыбаясь, заверила она. Но улыбка была какой-то странной. Неестественной. Элизабет хотела что-то сказать, но в этот момент в комнату вошла Анита. В руке она держала телефон. – Птичка, это Джек. Элизабет сразу поняла, что ее ждет невеселая новость. Элизабет спала плохо, всю ночь проворочалась с боку на бок. Наконец в пять утра она сдалась, встала, оделась и спустилась вниз. Вчера Джеку не удалось вырваться. Возникло какое-то важное препятствие. Репортаж получился великолепным. Я приеду завтра. Обещаю. Элизабет заварила себе чашку чая и пошла в гостиную. Там, на кофейном столике, стояла красная картонная коробка с елочными украшениями. Видимо, отец оставил ее для Элизабет со вчерашнего вечера. Она поставила чашку и достала из коробки первую игрушку. Это был прелестный белый ангелочек из фарфора. Мама подарила его Элизабет на четвертый день рождения. Насколько Элизабет помнила, это был последний подарок от матери. – Здравствуй, мамочка, – тихо произнесла она, с улыбкой глядя на ангела, лежавшего у нее на ладони. У Элизабет осталось так мало воспоминаний о маме, что каждое из них было для нее драгоценным. Она повесила ангела на вторую сверху ветку, зажгла гирлянду и отступила на несколько шагов. Елка выглядела прекрасно. В комнату вошла Анита. Она была в розовом пеньюаре и шлепанцах, как у куклы Барби. – Я еле нашла эту коробку. – Это ты ее для меня оставила? – спросила Элизабет. – Ты можешь представить себе отца роющимся на чердаке в поисках коробки с елочными игрушками? – Не могу. – Элизабет невольно улыбнулась. Анита уселась на диван, поджав под себя ноги. – Жаль, что Джек не смог приехать вчера. Элизабет снова повернулась к елке. Она не хотела продолжать разговор на эту тему. – Он занят каким-то важным репортажем. – Ты говорила об этом. – Так оно и есть. Анита нарочито тяжело вздохнула. Вот так они и общались с той самой поры, как отец привел в дом Аниту в качестве новой жены. Элизабет тогда было тринадцать. Трудный возраст. И Анита Бокнер была последней, кого бы Элизабет выбрала себе в приемные матери. – Птичка, это твоя новая мама, – объявил отец. Больше о ее родной маме он никогда не упоминал. Ни фотографии на каминной полке, ни рассказов, которые могли бы согреть ее осиротевшую дочь. Анита пыталась стать для Элизабет матерью, но у нее ничего не получилось. Они с самого начала были несовместимы, как лед и пламень. Чтобы не расстраивать Эдварда, они научились вести себя вежливо по отношению друг к другу. Когда намечалась очередная размолвка, одна из них меняла тему разговора. На этот раз очередь была за Элизабет. Но тут раздался звонок у входной двери. Она взглянула на Аниту: – Вы кого-нибудь ждете? Та в недоумении пожала плечами. Элизабет пошла открывать дверь. На пороге стоял Джек. Выглядел он помятым и уставшим. – Привет, малыш, – проговорил он и улыбнулся какой-то вымученной улыбкой. – Я посреди ночи разбудил главного редактора службы новостей, отдал ему пленку, а потом всю ночь добирался сюда на перекладных рейсах. Ты не сердишься на меня? Элизабет улыбнулась: – Я уже чуть было окончательно в тебе разочаровалась, а ты взял и совершил героический поступок. Она позволила Джеку обнять себя и, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее, поцеловала его в ответ. Обычно неделя после Рождества проходила довольно спокойно. Но не прошло и двадцати четырех часов с их возвращения в Эко-Бич, как Элизабет поняла, что в этом году все будет по-другому. Джеку позвонили в первый раз в аэропорту Нашвилла 27 декабря. В тот момент она не придала звонку особого значения, она еще не поняла, что за последнюю неделю в их жизни наметился крутой поворот. Пока она отдыхала с семьей в Теннесси, в Орегоне бурно развивались события. Джек снова стал героем. Сюжет про Дрю Грейленда вышел в эфир сразу после Рождества. На следующий день его арестовали по обвинению в изнасиловании. Новость тут же приобрела общенациональный масштаб. С того момента, когда Джек с Элизабет переступили порог дома, телефон не умолкал ни на минуту. Все хотели взять у Джека интервью. После долгих лет забвения он снова стал знаменитым. Историю с Дрю Грейлендом вынес на суд американской публики не абы кто, а Джексон Шор, который когда-то сам был звездой, а потом споткнулся и сбился с пути. Джек стал примером человека, восставшего из пепла. И этот новый образ накладывал отпечаток на все, что бы он ни делал. Он распрямил плечи, улыбался теперь шире, спал крепче. К своему стыду, Элизабет не могла заставить себя радоваться за Джека. Признаться, что она завидует счастью и успеху собственного мужа, было для нее совершенно невозможно. Поэтому, вместо того чтобы дать понять ему, что из-за его внезапного взлета она почувствовала себя еще более потерянной, Элизабет с исступлением принялась за перестройку столовой – вполне приличной, хотя немного скучноватой комнаты между кухней и гостиной. Как и большинство коттеджей на этом участке побережья, их дом строился как летняя дача для богатой портлендской семьи. На протяжении многих лет он переходил от одного хозяина к другому, его не раз перестраивали и перепланировали. Когда в 1999 году Джек с Элизабет впервые увидели его, Джек не нашел в нем ничего привлекательного, кроме цены. Действительно, это было неухоженное здание с облезшей краской и нуждавшимися в замене коммуникациями. Да и до Портленда от Эко-Бич неблизко. Но Элизабет сразу представила, как превратит этот дом в коттедж с террасой по всему периметру, с которой открывается потрясающий вид на океан. Впервые за годы их совместной жизни она проявила настойчивость, и Джеку пришлось согласиться на покупку. Она начала заниматься домом сразу же после переезда и за два года успела немало. Она сняла светло-зеленое ковровое покрытие и обнаружила под ним прекрасный пол из дубовых досок. Потом Элизабет удалила несколько слоев краски с кухонных шкафов и покрыла столешницы столов эффектной гранитной плиткой. Она не нанимала себе в помощь рабочих, поэтому дело шло медленно. С кухней и гостиной она закончила, но конца ремонту видно не было. Еще на прошлой неделе ей казалось, что столовая может и подождать, пока она не закончит со спальней, однако накануне вечером ее планы переменились. Они с Джеком смотрели в гостиной телевизор, каждые пятнадцать минут звонил телефон, Джек в который раз рассказывал об истории, которой были посвящены его последние репортажи, и о своей собственной жизни. Элизабет слышала, как его голос приобретает прежнюю уверенность. Это будило воспоминания о прошлом – часто очень приятные. В первые годы замужества она обожала футбол. Ей нравилось наблюдать за игрой Джека. А после каждого выигрыша он приносил домой частицу победной эйфории. И они предавались любви – необузданно, страстно, горячо. Но со временем все переменилось. Джек стал звездой, а звезды ведут себя иначе, чем обычные люди. Они празднуют ночи напролет и отсыпаются днем, напрочь забывая о своих женах и детях. Они спят с другими женщинами. Элизабет с Джеком едва пережили эти темные, тяжелые времена. Как ни парадоксально, но спас их закат его славы. Серьезно травмировав колено и пристрастившись к наркотикам, Джек вернулся к Элизабет. Накануне вечером, невольно выслушав очередной самозабвенный рассказ Джека о его жизни, она вдруг увидела их будущее. Оно будет зеркальным отображением их прошлого. Элизабет зашла в столовую, и ей вдруг пришло в голову, что стену надо пробить и установить в проеме створчатые двери. Утром, когда Джек уехал на работу, она отправилась в магазин, купила там кувалду и респиратор, а потом принялась за работу. Восемь часов спустя в стене гостиной зияла огромная дыра, через которую открывался вид на увядший зимний сад. Она рассчитала так, что ширина и высота вырубленного ею проема совпадали с размерами стандартной двустворчатой двери. Завтра надо будет ее заказать. Элизабет налила себе чашку кофе и вышла на крыльцо. Высоко над головой на серебристом небе сияла огромная бело-голубая луна. Элизабет спустилась по ступенькам на густую траву лужайки. Неожиданно она услышала какой-то звук и сначала решила, что это ветер завывает в ветвях деревьев. Но ветра не было. Она перевела взгляд на океанскую гладь. Печальный, какой-то неземной звук плыл над океаном. Наконец Элизабет поняла, кто издает этот звук. Она пересекла лужайку и остановилась у обрыва. Шаткая лестница вела вниз к песчаному пляжу – до него было метров десять. Элизабет решила не рисковать и не спускаться в темноте по скользким ступенькам. И вот она увидела их – по крайней мере дюжину косаток. Держась за перила, Элизабет сбежала все-таки вниз. Звук раздался снова – неземная, печальная музыка, зародившаяся в океане и усиленная волнами. Вдруг одна из косаток выпрыгнула из воды. Секундой позже послышался свистящий звук и поднялся фонтан брызг. Элизабет завороженно смотрела на китов, но вскоре они исчезли, и уже ничто не напоминало о их недавнем появлении. Ей было жаль, что Джека нет рядом. Она бы прильнула к нему, он бы ее обнял. Но Джек еще не вернулся домой. Глава четвертая Джек сидел за столом и изучал записи на разложенных перед ним листах бумаги. Неожиданно зазвонил телефон. Он поднял трубку: – Джексон Шор. Голос, который он не слышал уже несколько лет, произнес: – Джек Молния, как ты, черт тебя побери, поживаешь? – Уоррен Полководец! – Джек откинулся в кресле. – Ты совсем пропал с той поры, когда тебе вдруг понадобился шафер. Что, опять женишься? – Нет. Послушай. Я сейчас работаю на телекомпании «Фокс». Мои боссы задумали новую программу под названием «Чистый спорт». Это будет нечто среднее между «Реальным спортом» и шоу Опры. Я буду ведущим. Мы собираемся рассказывать об известных спортсменах, но по-новому, разбираясь в тех проблемах и неудачах, которые им приходится преодолевать. – На первый взгляд идея замечательная. Может, как-нибудь пригласите меня на одну из передач. – Мы хотели бы видеть тебя в другом качестве. Мои боссы – и я, естественно, – мы считаем, что ты был бы идеальным напарником для меня. Джек, подумай над этим. Мы бы снова стали одной командой. – Ты это серьезно? – Конечно, серьезно. Завтра тебя ждут на интервью в Нью-Йорке. Поручи своему секретарю позвонить Биллу Кэмпбеллу из «Фокс». Он закажет тебе билет на самолет. Потом сообщи моему секретарю время прилета. Я встречу тебя в аэропорту Кеннеди. – Я прилечу первым же рейсом. Спасибо тебе, Уоррен. – Это еще не окончательное решение. Но я уверен, тебя возьмут. До завтра. Положив трубку, Джек тут же позвонил Элизабет: – Привет, дорогая, ты не поверишь... Он замолчал на полуслове. А что, если и на этот раз он работу не получит? Недавно он уже разочаровал ее. Не стоило делать это еще раз. – Я должен завтра лететь в Нью-Йорк. Ты не могла бы собрать мне вещи в дорогу? – В Нью-Йорк? Зачем? Джек быстро придумал правдоподобную версию: – Один игрок университетской лиги подписал предварительный контракт с «Дакс». Мне надо взять у него интервью. – Странно. А долго ты пробудешь в Нью-Йорке? – Пару дней. Повисла пауза. – Джек, что происходит? – Ничего. Все прекрасно. И действительно, пока все шло прекрасно. Наконец-то все может решительным образом перемениться. Его примут на эту работу. Он вернется домой победителем. Элизабет, конечно, поворчит из-за того, что придется переезжать на Восточное побережье. Но в конце концов она примет правильное решение. У них появился шанс все исправить. Наконец-то. Элизабет стояла, в задумчивости сложив руки на груди. Джек уже был в дверях. На какое-то мгновение он показался ей таким красивым, что у нее перехватило дыхание. Она невольно вспомнила, как он в первый раз поцеловал ее. Это было так давно. Именно тогда она поняла, что вся ее жизнь резко изменилась, что она будет любить Джека до конца своих дней. Но разве этого достаточно? – Может, мне поехать с тобой? Джек перестал улыбаться и подошел ближе к ней. – Не сейчас, Птичка. Я буду страшно занят и совсем не смогу уделять тебе внимание. Она согласно кивнула: – Тогда в следующий раз. Хотя я вообще-то не люблю Нью-Йорк. – Я позвоню тебе. У меня забронирован номер в гостинице «Карлайл». Я на всякий случай оставил на холодильнике номер телефона. – Хорошо. Приятного тебе полета. Удачи. – Победителям не нужна удача. Еще долго после его ухода Элизабет стояла в прихожей, скрестив на груди руки. А потом приготовила себе завтрак и принялась планировать день. Элизабет обнаружила, что в местном магазине со скидкой продаются двустворчатые застекленные двери. Кто-то их заказал, а потом не выкупил. Она тут же купила их по вполне приемлемой цене. К сожалению, двери оказались шире, чем рассчитывала Элизабет. Ей пришлось на пятнадцать сантиметров расширить проем в стене, вставить и закрепить раму и только после этого навесить двери. На это ушло несколько часов. Плечи ломило, от усталости сводило пальцы, но двери наконец были на месте. Она с удовлетворением рассматривала результаты своей работы и вдруг вспомнила, что сегодня четверг – день встречи группы поддержки. Надо пойти. Все равно вечером ей нечего делать. Джеку нравилось летать первым классом – нравились просторные, удобные кресла, хорошая еда, бесконечные предложения чего-нибудь выпить. Когда самолет приземлился в Нью-Йорке, он почти с сожалением покинул салон. Уоррен, как и обещал, встречал его в аэропорту. Он выделялся в толпе, как двухсотлетняя ель среди мелколесья. На Уоррене был дорогой костюм, но это как раз роднило его с окружающими. Широко улыбаясь, он двинулся навстречу Джеку. Люди расступались, давая ему дорогу. Джеку показалось, что Уоррен этого даже не замечал. – Как поживаешь, дружище? – приветствовал его Джек. – Джек Молния! – воскликнул Уоррен, обнял его и повел к выходу. – Боже, как я рад тебя видеть. Пока они шли к его красному «вайперу», Уоррен говорил без умолку. Стоял серый зимний день. На лобовое стекло падал то ли дождь, то ли снег. – Помнишь, как мы играли в такую гадкую погоду? – спросил Уоррен. Джек улыбнулся. Они с Уорреном вместе играли за Университет штата Вашингтон. Он был уверен, что играть им приходилось и в солнечную погоду, но плохая погода почему-то запомнилась лучше. – Помнишь, Элизабет с Мэри брали на игру огромные пластиковые пакеты, чтобы прятаться от дождя? Уоррен засмеялся: – Единственное, что я помню о Мэри, так это то, что мне не следовало жениться на ней. В те времена, все университетские годы, они были неразлучны – Джек и Элизабет, Уоррен и Мэри. После подписания профессиональных контрактов Уоррен отправился в команду Денвера, а Джек – в Питтсбург. Спустя несколько лет их пути пересеклись в Нью-Йорке. К тому времени Уоррен был женат на Филис. Джек с Уорреном уже стали суперзвездами Национальной футбольной лиги. Джеку казалось, что слава его продлится вечно. – Как поживает Птичка? – Отлично. И девочки тоже. Обе сейчас учатся в колледже при Джорджтаунском университете. Стефани оканчивает его в этом году. По специальности микро... что-то в этом духе. – Похожа на свою мамочку? Из всех моих знакомых Птичка была единственной круглой отличницей. Джек уже и забыл, как нравилось учиться его жене. Несколько лет после окончания университета она все собиралась поступить в аспирантуру отделения изящных искусств. Но мечте не суждено было реализоваться. – Помнишь паб Калагана? Как мы там сиживали за кружкой пива? И клеили девчонок. Уоррен, правда, не произнес этого вслух. Но умолчание не меняло дела. Джек проводил в том пабе довольно много времени, флиртуя с футбольными фанатками. Многих ему удавалось затащить в постель. А Элизабет тем временем жила в несуразно большом доме на Лонг-Айленде, одна занималась воспитанием детей. Когда он приходил домой, благоухая спиртным, табаком и чужими духами, она делала вид, что ничего не замечает. Уоррен остановил машину у гостиницы «Карлайл». – Завтра у нас встреча с большими шишками. Проба запланирована на десять тридцать. Джек не успел ответить, как дверца автомобиля открылась, и швейцар с улыбкой поприветствовал его: – Сэр, добро пожаловать в «Карлайл»! Джек вышел из машины и передал сумку носильщику. Уоррен наклонился к опущенному боковому стеклу: – Я подъеду часов в восемь. Позавтракаем в гостинице. – Прекрасно. Уоррен, спасибо тебе за все. – Не благодари раньше времени. Если дело выгорит, расплатишься со мной сполна. Джек проводил взглядом отъезжающий «вайпер», зарегистрировался и поднялся в свой номер. Там он первым делом смешал себе коктейль, а потом посмотрел на телефон. Надо было позвонить Птичке, но что-то удерживало его – ведь придется притворяться, что он приехал сюда на встречу с каким-то футболистом, и выслушивать новости об обивке для мебели. Тем не менее Джек снял трубку и набрал номер. После четвертого гудка включился автоответчик. – Привет, дорогая, – сказал он. – Я в «Карлайле», в номере пятьсот один. Я люблю тебя. Последнюю фразу Джек произнес автоматически. В наступившей тишине он попытался понять смысл этих слов... Сколько же прошло времени с той поры, когда он вкладывал в них реальное значение. Джек подошел к окну и посмотрел на ночной, сверкающий огнями Манхэттен. В оконном стекле отражалось его собственное лицо. Он закрыл глаза и увидел себя молодым и жизнерадостным. Тот человек остался в другом времени и пространстве. Сиэтл. Сумерки. Холодный зимний день... Он заглянул в университетское общежитие, ко там сказали, что по воскресным вечерам Элизабет Роудс лучше искать в ботаническом саду. Джеку пришлось отправиться туда. Он был в безвыходном положении: запустил учебу дальше некуда. Он обнаружил ее на берегу озера Вашингтон. Она писала пейзаж. Ее волосы золотились в лучах заходящего солнца. Она была одета в голубой свитер и комбинезон, из заднего кармана которого торчали три кисти. Джек кашлянул и спросил: – Элизабет Роудс? Она повернула голову – и мгновенно сразила его своей красотой. – Ты кто? – Джексон Шор. Мне посоветовал обратиться к тебе наш преподаватель, Линдблум. Он сказал, у тебя, может, найдется время позаниматься с отстающим студентом, – сказал он с виноватой улыбкой. – У меня появились хвосты. Ее глаза цвета океанской волны сузились. – Ты, никак, спортсмен. – Футболист. Элизабет вежливо улыбнулась: – Знаешь, я и хотела бы тебе помочь, но... – Прекрасно. Когда начнем? Она вздохнула и, выдержав паузу, выразительно сказала: – Сегодня вечером. – Сегодня? Заниматься в воскресенье? Это уж слишком. – Тогда извини. Поищи кого-нибудь другого. Я занимаюсь только с теми, кто серьезно относится к учебе. Он подошел к ней поближе: – Ну пожалуйста. Она внимательно посмотрела на него и вдруг покраснела. – Ладно. Встретимся завтра в библиотеке. В десять сорок. Если тебе правда нужна помощь, не опаздывай. Так все началось. Джек быстро влюбился в Элизабет. Ему не пришлось долго стараться, чтобы очаровать ее. Он клялся ей в вечной любви. Он не обманывал. Он верил в это сам. Они не обманывали друг друга. Они просто не знали, как долго длится вечность. Элизабет секунду помедлила перед дверью и вошла в аудиторию. На этот раз она увидела знакомые и доброжелательные лица. Мина стоя разговаривала с внимательно слушавшей ее Фрэн. Сара громко хлопнула в ладоши: – Добрый вечер. Приятно видеть так много знакомых лиц. Женщины расселись по местам. Сара начала объяснять, чем они займутся сегодня, но Мина прервала ее. Вскочив и широко улыбаясь, она заявила: – Я приехала сюда сама. Я теперь могу ездить, куда захочу. Все бурно зааплодировали. Элизабет удивилась, насколько эти простые слова тронули ее. Я теперь могу ездить, куда захочу. Когда аплодисменты стихли, Сара предложила продолжить тему предыдущей встречи. Хорошенькая миниатюрная Джои, которая работала официанткой в ресторане «Поросенок под шубой», вызвалась говорить первой. – Один из моих клиентов оставил на столе вот это. – Она протянула Элизабет кисть. – Может, это судьба? Это была дешевая кисточка, скорее всего, из детского набора. Уважающий себя художник ее бы в руки не взял. Тогда почему Элизабет чуть не расплакалась? – Спасибо, Джои, – поблагодарила она, беря кисть. – Расскажите нам о ваших занятиях живописью, – попросила Сара. Элизабет глубоко вздохнула и начала: – В колледже преподаватели уверяли, что у меня есть талант. Меня даже приняли в аспирантуру. – И вы ее окончили? – с благоговением спросила Джои. – Нет. После рождения девочек времени на это не осталось. Позже я пыталась снова начать рисовать, но у меня ничего не получилось. Она окинула задумчивым взглядом сидевших в комнате женщин. По их лицам было видно: эти женщины хорошо понимают, о чем она говорит. И все же... когда она взглянула на кисть, что-то у нее в душе дрогнуло. Внезапно Элизабет поняла, что не может думать ни о чем другом. Приехав после встречи домой, Элизабет сразу же бросилась в спальню, открыла стенной шкаф и опустилась перед ним на колени. В самом низу стояла картонная коробка с принадлежностями для живописи. Она вытащила ее, вдохнула забытый запах засохшей краски. Потом она поднялась и подошла к застекленной двери, выходящей на балкон второго этажа. Элизабет приложила палец к холодному стеклу и долго вглядывалась в ночное море. Если ей суждено снова начать писать, то это будет здесь. Она закрыла глаза, пытаясь представить ожидавшую ее прекрасную новую жизнь. Джек медленно вел машину по извилистой дороге к дому. На протяжении километра вдоль нее не было никаких строений – с запада над дорогой возвышалась скала, а по другую сторону раскинулся Тихий океан. Он въехал во двор, выключил двигатель, взял сумку и направился к двери. В доме пахло ароматическими свечами с запахом корицы. – Элизабет? Никто не отвечал. Он направился в спальню. Она стояла спиной к двери и смотрела в окно. – Вот ты где! – воскликнул он. Она, вздрогнув, оглянулась: – Как ты меня напугал! – Я вылетел самым первым рейсом. – Тебе повезло. – Элизабет снова посмотрела на океан. Она больше не обращала на Джека внимания. Но ничего, сейчас он сообщит ей потрясающую новость. Джек открыл было рот, но она перебила его: – Такой прекрасный вечер. Как много оттенков темноты. Глядя на них, мне снова хочется взяться за кисти. – Элизабет повернулась к Джеку: – Сегодня я ходила на встречу... – У меня для тебя сюрприз. Помнишь Уоррена Митчела? – Конечно, помню. Он, по-моему, сейчас работает в телекомпании «Фокс»? – Ему предложили вести еженедельную часовую программу. Что-то вроде ток-шоу о спорте. – Кому нужны эти спортивные ток-шоу? Джека ее реакция несколько покоробила. – Это будет принципиально новое ток-шоу. Пока запланировано двадцать шесть выпусков. Их будут записывать на студии «Фокс» в Нью-Йорке. – Я рада за Уоррена. – Порадуйся и за нас, – усмехнулся Джек. – Меня пригласили вторым ведущим. – Что? – Именно поэтому я и летал в Нью-Йорк. На пробы. – Ты соврал мне? В ее устах это прозвучало серьезным обвинением. – Я не хотел тебе заранее говорить, боялся – а вдруг сорвется. Но на этот раз меня взяли. Представь себе, дорогая. Мы начнем новую жизнь. Мы будем жить в нескольких часах езды от Вашингтона. Ты будешь чаще навещать девочек в колледже. – Несколько часов от Вашингтона? О чем ты говоришь? Джек понимал, что приближается самая сложная часть разговора. – Нам надо переехать в Нью-Йорк. – Что? – Я знаю, я обещал, что больше мы переезжать не будем. Но мне предложили такую зарплату... Ты просто не поверишь. У нас будет все, что мы захотим. – Ты хотел сказать: все, что захочешь ты. – Она очень рассердилась. – Тебе наплевать на то, что хочу я. Я вложила в этот дом душу. – Птичка, но это же всего-навсего дом, – сказал Джек, приближаясь к ней. – Ты ведь знаешь, как давно я мечтал о таком шансе. – А ты знаешь, Джек, о чем мечтаю я? Когда же наконец тебе будет дело до моих интересов? – А как, по-твоему, мне догадаться о том, чего ты действительно хочешь? Ты хочешь, чтобы сбылись твои мечты? Тогда приложи усилия, как это делает все человечество. Действуй. Но не упрекай меня за то, что я пытаюсь чего-то добиться в жизни. Элизабет побледнела, и он понял, что перегнул палку. Она сделала шаг назад: – Мне надо подумать. Элизабет молча вышла из спальни. Джек подошел к окну. Через некоторое время он увидел, как она спускается с крыльца, подходит к границе участка и останавливается у лестницы к океану. Постояв там, она вернулась в дом. Джек развел огонь в камине и поставил в духовку лазанью. Элизабет повесила пальто и вошла в гостиную. Казалось, целую вечность она не отрываясь смотрела ему в лицо. На ее щеках были видны следы слез. – Наверное, мы можем на какое-то время переехать в Нью-Йорк, – едва слышно произнесла она. Джек обнял ее: – Я люблю тебя, Птичка. На этот раз все будет прекрасно. Вот увидишь. – Но я не хочу продавать этот дом. Давай сдадим его. Мы ведь переезжаем не навсегда. Иначе я не согласна. – Хорошо. – В понедельник я начну обзванивать нью-йоркские риэлторские агентства, чтобы нам к лету подыскали жилье. – В понедельник мне уже выходить на работу. Она высвободилась из его объятий: – Но мы не можем переехать к понедельнику. – Пока поживем в служебной квартире, а потом уж обзаведемся собственным жильем. Я лечу в Нью-Йорк в воскресенье. А ты подготовишь дом к сдаче в аренду и приедешь попозже. – Давай разберемся, правильно ли я все поняла. Ты хочешь сказать, что принял предложение сменить работу, не посоветовавшись со мной. Согласился поселиться в служебной квартире, которой я не видела, принял решение о переезде на другой конец страны, а я должна одна решать все остающиеся здесь проблемы. Элизабет ясно дала понять, что крайне раздосадована такой перспективой. Но ему все виделось по-иному. Ведь такое случалось в их жизни уже много раз. Она подошла к окну. Джек встал рядом, обнял ее за плечи и поцеловал в шею. – Поверь мне, Птичка. Все будет хорошо. – Да, ты прав, – наконец отозвалась она. – Мы будем счастливы. Вот увидишь. – Конечно, будем, – тяжело вздохнула она. Глава пятая Джек в плотном людском потоке шел по Бродвею. Со дня его приезда прошло всего две недели, но он уже чувствовал себя в Нью-Йорке как рыба в воде. Он всегда любил Нью-Йорк. Мальчиком он жил в провинциальном городке Абердин в штате Вашингтон и мечтал о двух вещах: играть в Национальной футбольной лиге и жить в большом городе. Теперь, после пятнадцати лет переездов, он вернулся наконец в Нью-Йорк. А впереди открывались еще более радужные перспективы. Программа «Чистый спорт» еще не выходила в эфир, но уже горячо обсуждалась в телевизионных кругах. Компания «Фокс» запустила рекламу «Смотрите на нашем канале: Джек Молния и Уоррен Полководец снова в одной команде». Их портреты были повсюду. Он повернул к дому на Пятидесятую улицу. Странно, но он уже воспринимал эту безликую служебную квартиру как свой дом. У парадного подъезда Джека поприветствовал швейцар. Он пересек мраморный холл и подошел к лифтам. В квартире на двадцать четвертом этаже Джек прошел мимо кухни, которая была меньше нормальной ванной комнаты, зашел в спальню, сбросил ботинки и опустился на неубранную с утра кровать. Впрочем, кровать он не застилал с того самого дня, как въехал в квартиру. Птичка бы этого не потерпела. Птичка. Ей бы определенно не понравились эти крошечные комнатушки. Она бы тут же занялась активным поиском нового жилья. Джек любил жену, но в последнее время лучше чувствовал себя вдали от нее. Наконец у него появилась возможность получить все, к чему он так стремился: жить в большом городе, зарабатывать большие деньги, добиться славы. Но его мечта не совпадает с тем, к чему стремится она. Все то неопределенное, чего Элизабет вроде бы хочет, – тот «поворот», о котором она постоянно говорит, – конечно же, несовместимо с этой крошечной квартирой, где даже нет места вешалке для полотенец. До сих пор Джек жил, как хотела она, провел два года в забытом богом дождливом краю. Он пошел на это, потому что Элизабет пожелала создать дом своей мечты. Неужели она решила, что они проживут там до конца дней? Во всех Соединенных Штатах климат хуже разве что на Аляске, у Берингова пролива. Когда Джеку удалось наконец избавиться от наркозависимости, он попытался вести жизнь респектабельного человека. Он жил в приличных домах с приличными школами поблизости, в таких скучных городках, что уже к восьми часам вечера на улице не попадалось ни души. Хватит. Теперь настало его время. В конце января, несколько недель прокрутившись как белка в колесе, Элизабет была наконец готова к отъезду в Нью-Йорк, в город, который пугал ее даже в лучшие времена. А нынешние времена далеко не так благополучны, как те, когда она жила в Нью-Йорке. Теперь она должна будет поселиться в квартире, которую не она выбирала, и спать рядом с мужем, которого разучилась любить. К сожалению, риэлторам пока не удавалось подыскать арендаторов. Желающих жить в таком уединенном месте было немного. Но представитель фирмы надеялся, что в конце концов кого-нибудь найти удастся. С Джеком Элизабет разговаривала по телефону каждый день. Он был доволен жизнью больше, чем когда-то за многие годы. Ему очень нравилась новая работа. Каждый раз, закончив разговор, она молила Бога: «Пожалуйста, помоги нам вернуть то, что было». По дороге из Портленда в Нью-Йорк она повторяла эту молитву много раз. Наконец такси остановилось у подъезда дома, где поселился Джек. Спину ломило от многочасового сидения. Она расплатилась с таксистом и быстро вошла в подъезд, мечтая больше всего о том, чтобы кто-нибудь размял ей спину и дал таблетку болеутоляющего. Держа в руке ключ, который Джек прислал ей по почте, она на лифте поднялась на двадцать четвертый этаж и нашла его квартиру. Отперев дверь, она позвала: – Джек! Никого. Она посмотрела на часы: пятнадцать минут седьмого. Он должен прийти через полчаса. Элизабет поставила сумочку на стол и огляделась. Квартира была элегантно безлична, как номер в дорогой гостинице. Она налила себе стакан воды, и тут зазвонил телефон. Она взяла трубку. – Птичка? Добро пожаловать в Нью-Йорк. Тебе понравилась квартира? – Да, конечно. Квартира замечательная. – Я так хочу поскорее тебя увидеть, – сказал Джек. – Но понимаешь, у нас через пятнадцать минут совещание. Буду дома через полтора часа. Ты там пока разберешься? Элизабет сделала над собой усилие, чтобы спокойно ответить: – Конечно, не волнуйся. – Ты у меня молодец. Я люблю тебя, Птичка. А теперь мне надо бежать. Увидимся. – Хорошо. Только положив трубку, она поняла, что не произнесла в ответ привычную фразу: «Я тоже тебя люблю». Вздохнув, Элизабет подошла к окну. Вот, снова она ждет, когда же Джек придет домой. Ей казалось, что в этом ожидании прошла вся ее жизнь. В половине девятого зазвонил ее мобильный телефон. – Алло? – Птичка? – спросил женский голос с характерным южным акцентом. – Анита? – Страх кольнул ее прямо в сердце. – Что случилось? – У папы инсульт. Срочно приезжай. Первым делом Элизабет позвонила Джеку. – Детка, мне очень жаль, – упавшим голосом проговорил он. – Буду дома через полчаса. Ты справишься, пока я доеду? Конечно, справится. В критических ситуациях от мужа никогда не дождешься помощи. Затем она позвонила девочкам. Стефани говорила с ней очень нежно и обеспокоенно. Скорее всего, еще за разговором она заказала по Интернету билеты на самолет. Джеми была немногословна. Новость буквально сразила ее. После этого Элизабет принялась собираться в дорогу. К приходу Джека она уже упаковала его чемодан. До аэропорта они добирались почти два часа. В ожидании рейса оба сидели молча. Наконец объявили посадку, и они заняли свои места в самолете. – Как ты, ничего? – спросил Джек. – Нет, очень плохо, – ответила Элизабет, крепко сжимая его руку. В Нашвилле они с Джеком сели в такси и поехали на север. Через сорок пять минут такси остановилось у огромного серого здания больницы. Элизабет вышла и ждала, пока Джек достанет из багажника чемоданы. Она была близка к тому, чтобы расплакаться, но не могла себе этого позволить. – Мы к Эдварду Роудсу, – сказала она сестре, сидевшей за стойкой у входа. – Он в реанимации. На шестом этаже, – ответила та. – Лифты вон там. Джек сжал ее руку. Элизабет взглянула на него: – Ты не против, если я сначала зайду одна? – Конечно, как будет лучше. Он обнял и крепко поцеловал ее. Она не оглядываясь направилась к лифтам. На шестом этаже Элизабет подошла к столику дежурной сестры отделения реанимации. Узнала, где лежит отец, и направилась к палате. Три стены палаты были стеклянными. Через стекло она увидела кровать, окруженную какими-то аппаратами на штативах. На кровати лежал мужчина. Он не двигался, руки были плотно прижаты к туловищу. Он не был похож на ее отца. Эдвард Роудс всегда пребывал в движении и, казалось, занимал все окружающее его пространство. Элизабет вошла в палату и приблизилась к кровати. – Папа?.. – позвала она дрожащим голосом и погладила отца по седой голове. – Папа, это я, Птичка. Он лежал неподвижно. В нос была вставлена трубка, а из вены на руке торчала игла, от которой к колбе на штативе тянулась еще одна трубка. Элизабет закрыла глаза, не зная, что сделать, чтобы он ей ответил. И тут она ощутила запах цветов. Гортензии. Она повернулась и увидела в дверях палаты Аниту. – Птичка, как хорошо, что ты так быстро добралась. – Анита подошла к кровати. – Папочка, – прошептала она, касаясь губами его щеки. – Как он? – спросила Элизабет. Когда Анита перевела на нее взгляд, ее серые глаза были полны едва сдерживаемых слез. – Врачи надеются, что он придет в себя. Элизабет испуганно посмотрела на Аниту: – Но сознание может и не вернуться? – Чем дольше он не придет в себя, тем опаснее. Врачи говорят, у него парализована левая сторона. – Боже, – прошептала Элизабет. Она подвинула себе стул и села рядом с кроватью. Анита тоже села, но по другую сторону. Несколько минут они обменивались отдельными подобающими в подобных случаях фразами, а потом замолчали. Они просидели так часа два, когда дверь палаты открылась и в нее вошел невысокий, коренастый мужчина в белом халате. – Здравствуйте, Фил, – сказала Анита. – Он все еще не приходил в сознание. Врач взглянул на Элизабет. – Меня зовут Филлип Клоуз, – назвался он, протягивая Элизабет руку. – Я врач Эдварда. А вы, должно быть, Птичка. Он постоянно о вас говорил. Элизабет встала и пожала ему руку. Она представила себе, как отец донимал врача рассказами о том, какая она у него хорошая. Филлип склонился над ним, проверил работу аппаратуры: – Нам остается только ждать. К сожалению, ничего более определенного я пока сказать не могу. – Анита говорила, что он, вероятно, парализован, – медленно произнесла Элизабет. – Да, это так. Возможно, поражен и мозг. Но, как я уже сказал, пока он не придет в себя, мы не сможем сказать ничего определенного. Больше всего меня беспокоит его сердце. Честно говоря, оно у него неважное. – Спасибо, Филлип, – сказала Элизабет, хотя ей показалось странным благодарить человека, сообщившего неутешительную весть. – На какое-то время я оставлю вас с ним наедине, – сказал Филлип, выходя из палаты. Элизабет посмотрела на мачеху. Никакая косметика не могла скрыть, как плохо выглядит Анита, как она переживает из-за отца. – Он поправится, – попыталась подбодрить ее Элизабет. – Он слишком силен духом, чтобы умереть. Анита ответила ей благодарным взглядом. – Да, он сильный. Это точно. – Не... так уж... и силен. Обе изумленно вскрикнули. А потом склонились над больным. Глаза отца были открыты. Но одна сторона лица оставалась совершенно неподвижной. – Папа, скажи хоть что-нибудь, – проговорила Элизабет. – Мы обе здесь, рядом с тобой. Анита крепко сжала его неподвижную руку. Слезы покатились у нее из глаз. – Я знала, что ты меня не оставишь. Он протянул здоровую руку и дотронулся до щеки Аниты: – Вот ты где, мама. А я искал тебя. – Я здесь, папа, рядом с тобой, – прошептала Анита, сдерживая рыдания. Элизабет знала, что это глупо, но все равно чувствовала себя лишней всегда, когда они бывали вместе и она видела, как они любят друг друга. Между ними были какие-то особенные отношения, все остальное по сравнению с этими отношениями как бы не имело значения, отодвигалось на второй план. – Видишь, и Птичка тоже здесь. Она, как только узнала, сразу села на самолет и прилетела, – сказала Анита, гладя его по голове. Он медленно перевел взгляд на Элизабет. В его глазах она увидела то, чего никогда не видела раньше. Это был взгляд человека, потерпевшего поражение. Ей стало страшно. – Папа, как ты нас напугал, – прошептала Элизабет. – Оставь нас на минутку одних, мама, я хочу поговорить с дочкой. Анита наклонилась и поцеловала его в лоб. – Я люблю тебя, – прошептала она и вышла из палаты. – А где твой... красавчик? И мои внучки? – Джек ждет внизу. А Стефи и Джеми скоро подъедут. Эдвард сделал несколько хриплых вдохов и дотронулся до ее руки: – Я неправильно себя вел, теперь-то мне ясно. Элизабет не могла понять, что он имеет в виду. Она хотела было спросить, но он сам продолжил: – Анита... Твоя мама... Надо было все сделать по-другому. Но твоя мама чуть не убила меня... Клянусь, я не знал, как тебе все это сказать. – Папа, о чем ты? – Я думал, тебе лучше об этом не знать. Вот и все. Хотел защитить тебя. Но Аните пришлось заплатить за это. Да и нам всем тоже. – Папа... – Ты у меня замечательная, Птичка. Ты всегда была такой. Надо было почаще тебе об этом говорить. – Ты и говорил. Он попытался приподняться, но снова рухнул на подушки. – Я хочу попросить тебя об одном одолжении. Но тебе это будет нелегко. – Я сделаю все, о чем бы ты ни попросил. Ты ведь знаешь. – Позаботься об Аните. Ты слышишь меня? – Не надо так говорить, – сказала Элизабет, услышав в его голосе нотки отчаяния. – Ты еще сам позаботишься о ней. – Не перебивай. Это важно. – Он начал задыхаться. – Пообещай, что позаботишься о ней. – Обещаю, – сказала Элизабет. Она наклонилась и поцеловала его в лоб. – Папа, я люблю тебя. Он смотрел на нее. Но взгляд его стал каким-то стеклянным, потухшим. Как будто его покидали последние силы. – Эта любовь поможет мне войти во врата рая. А теперь позови Аниту. – Нет... пожалуйста. – Пора, Птичка. Иди, позови маму. Элизабет через силу сделала несколько шагов. С порога она в последний раз улыбнулась отцу и вышла. – Он просит тебя зайти, – сказала она Аните. У мачехи вырвался не то вздох, не то рыдание. Она поспешила в палату и закрыла за собой дверь. Элизабет стояла у стекла, вне пространства их любви, и не отрывала от них взгляд. Про себя она заклинала отца: держись, держись, папа. Вдруг сработал звуковой сигнал одного из аппаратов. Анита ринулась к двери с криком: – Помогите! Помогите! В палату вбежали сестры и доктора. Элизабет плотно прижалась к стеклу. Папа, не умирай! Не смей умирать! В палату влетел Филлип Клоуз и, отстраняя всех со своего пути, подошел к отцу и приложил к его груди стетоскоп. Элизабет закрыла глаза. Боже, не забирай его. Подожди! Когда она открыла глаза, врачи и сестры неподвижно стояли вокруг кровати. Анита сидела рядом с отцом и рыдала. Элизабет медленно вошла в палату, приблизилась к постели отца, положила руку на худенькие плечи Аниты. – Папа, – прошептала она. Только через какое-то мгновение до нее дошло, что она ждет от него ответа. Но отец не отвечал. Его сердце, в котором она занимала такое большое место, перестало биться. По всему дому были расставлены фотографии отца. Каждый, кто приезжал в Суитуотер, привозил с собой что-нибудь из еды и его снимок. Все присутствовавшие на поминках вполголоса говорили об Эдварде и отмечали, что Птичка «хорошо держится». Но как она ни крепилась, нервы в конце концов сдали. Элизабет вышла на заднее крыльцо. Более неподходящее место, чтобы успокоиться, трудно было себе представить. Она так часто сидела здесь с отцом, слушая цикад и его рассказы. Здесь они сидели и после похорон мамы. – Держись, Птичка, – велела она себе и закрыла глаза. Вернувшись в дом, Элизабет заперлась в ванной. Она опустила крышку унитаза, села на нее и расплакалась, вспоминая время, которого уже не вернешь. Когда слез больше не осталось, она с трудом встала, умылась холодной водой, причесалась и пошла в библиотеку, где скрывались девочки и Джек. Стефани сидела на диване. Она, как всегда, была одета подобающим образом – простое черное платье с длинными рукавами обтягивало ее стройную фигуру. На фарфоровых щеках выступали красные пятна, а в серых глазах затаились слезы. Джеми специально одеваться не стала. Ссутулившись, она сидела на диване, грива светлых спутанных волос падала ей на лицо. Темно-синее платье было помято, глаза опухли от слез и покраснели. – Я больше не могу слушать воспоминания о нем, – тихо сказала Джеми, и ее глаза снова наполнились слезами. Элизабет понимала ее. Все любили отца, и все хотели сказать о нем что-нибудь хорошее. Но каждое слово, словно осколок стекла, глубоко ранило сердце. Джек поднялся с кожаного кресла, подошел к Элизабет и обнял ее. – Птичка, как бы я хотел помочь тебе, – произнес он, гладя ее по голове. Элизабет была признательна ему, но помочь в такой ситуации невозможно. – Мне легче уже от того, что ты рядом, – сказала она. И это было правдой. Она прижалась к нему, почувствовала, как ей передается сила его рук. На какой-то миг ей показалось, что они по-прежнему любят друг друга. Глава шестая Джек с огромным облегчением вернулся обратно в Нью-Йорк. Он знал за собой эту слабость – он просто не выносил все, связанное со смертью. Рыдания, толпы родственников и этот ужасный, варварский ритуал прощания с усопшим. Он любил свою жену и дочерей, но провести два дня в этой скорбной атмосфере было выше его сил. К счастью, Элизабет легко отпустила его со словами: «Возвращайся в Нью-Йорк, тебе с девочками здесь больше нечего делать». И вот он снова в своем офисе, свободный, как птица. На столе скопилась целая кипа бумаг и записок с сообщениями о телефонных звонках. Он успел забыть, как много народу тебе звонит, когда ты что-то из себя представляешь. Руководство обещало назначить ему секретаршу, по-хорошему ему был нужен личный помощник. Кто-нибудь, способный взять на себя каждодневные рутинные дела и помогать в подготовке вопросов для интервью. Для того чтобы на экране блистать остроумием и хорошо смотреться, нужна серьезная подготовка. Джек взял ручку и начал составлять список требований к будущему помощнику. Он должен быть умным, честолюбивым, преданным работе. Нужен кто-то наподобие... Салли. Как это раньше не пришло ему в голову? Они ведь прекрасно сработались в Портленде. А насчет того, согласится ли она, у Джека сомнений не было. Салли мечтала сделать карьеру. Конечно, она не упустит шанс получить работу на общенациональном телеканале. Он руководствовался исключительно интересами дела. А то, что в дополнение к замечательным деловым качествам она еще и очень привлекательна внешне, не имело абсолютно никакого значения. За последние пятнадцать лет он не раз подвергался соблазнам, однако же ни разу не изменил жене. Все его любовные похождения в прошлом. Элизабет никак не могла заснуть. Она надела теплый махровый халат, который Анита оставила ей в гостевой комнате, и потихоньку спустилась вниз. Половицы старого дома скрипели у нее под ногами. Она налила себе чашку чая, потуже затянула пояс халата и вышла на улицу. Элизабет шла по выложенной кирпичом дорожке, разделявшей сад на две части. Как часто в детстве она приходила сюда одна, как будто что-то разыскивая! Конечно, искала она свою маму, и здесь, среди цветов, за которыми так заботливо ухаживала ее мать, Элизабет чувствовала ее присутствие. Она пыталась представить маму в саду, представить, как она обрезала кусты роз, но все, что осталось у Элизабет от Маргерайт Роудс, – это черно-белые фотографии, сделанные на свадьбе, на выпускном вечере и прочих торжественных событиях. Благодаря этим снимкам у Элизабет создался смутный, бесцветный образ хорошенькой молодой женщины, которая никогда не смеялась. Элизабет присела на корточки у клумбы с розами и услышала скрип открывшейся двери, а потом звук шагов. – Привет, Анита, – сказала она, не оборачиваясь. – Просто не верится, что эти розы через несколько месяцев зацветут. – Я как раз тоже думала об этом. – Знаешь, – тихо сказала Анита, – я все эти годы сама ухаживала за розами, садовника к ним не подпускала. – Почему? Анита грустно улыбнулась. Ее густые платиновые волосы вились мелкими кудрями, она куталась в длинный голубой халат. Ей было шестьдесят два года, но выглядела она лет на десять старше. – Я как-то раз почувствовала здесь запах ее духов. По спине Элизабет побежали мурашки. – Маминых духов? – прошептала она. – Это случилось в один из тех дней, когда ты была в плохом настроении и огрызалась, что бы я тебе ни сказала. Я решила отвлечься и пришла сюда заняться розами. И тут до меня донесся аромат ее духов. Ничего сверхъестественного – не то чтобы мне послышался ее голос или еще что-то в этом роде... Я просто... поняла, что ругаюсь с ее маленькой дочкой, которая страшно переживает смерть матери. С тех пор, рассердившись на тебя, я всегда приходила успокоиться сюда, в сад. Элизабет расслышала в голосе Аниты боль и на этот раз ее поняла. – Неудивительно, что ты так часто сюда приходила. – Наверное, мне надо было вести себя по-другому. Я знала, как тебе не хватает мамы, как ты тоскуешь по ней. – Я тогда уже начала забывать ее. И это было хуже всего. Поэтому я все время расспрашивала о ней папу. Но он всегда отвечал: «Просто вспоминай ее, Птичка». Он, казалось, не понимал, что у меня о ней остались самые смутные воспоминания. – Наверное, сейчас твоя мама как раз выдает ему все, что она думает по этому поводу. – Знаешь, Анита, он никого не любил так, как тебя. – Как Элизабет ни старалась, в ее голосе все же прозвучала горечь. – Спасибо тебе за эти слова. – Анита задумчиво посмотрела вдаль, на вспаханные поля: – А почему ты не полетела в Нью-Йорк вместе с Джеком и дочками? Элизабет встала, скрестила на груди руки: – Дело в том, что я и сама этого не знаю. Видимо, я просто была к этому не готова. Анита сделала шаг ей навстречу. – Твой отец часто говорил: «Мама, если дочка не расправит крылья, она когда-нибудь совсем разучится летать». Его очень беспокоило, что ты совсем не думаешь о себе, что у тебя нет собственной жизни. – Я знаю. Элизабет не хотелось говорить на эту тему. Это было бы слишком больно. Вытерев слезы – она и сама не заметила, как заплакала, – Элизабет взглянула на Аниту: – А ты? Что будет с тобой? – Как-нибудь справлюсь. Эти слова ничего не значили, но других она от Аниты не дождалась. – Я позвоню тебе из Нью-Йорка, проведаю, как ты здесь. – Буду очень рада. Они замолчали. Элизабет вдруг страшно захотелось, чтобы ее отношения с мачехой сложились по-другому, чтобы они могли взяться за руки и утешить друг друга. Но было уже слишком поздно что-то менять. – Ты считаешь, что мы упустили шанс стать ближе? – спросила Анита. Элизабет кивнула. Она не знала, как еще среагировать на этот вопрос. – Как жаль! – сказала Анита. – Но обо мне ты не беспокойся, дорогая. Все будет в порядке. Когда я выходила замуж за человека, который был на четырнадцать лет меня старше, я ведь понимала, что он умрет раньше. Я всегда знала, что когда-нибудь останусь одна. – Мне так тебя жаль, – проговорила наконец Элизабет. – Позвони, если тебе вдруг станет очень одиноко. – Она сделала шаг в сторону, ей захотелось побыть одной. – Пойду-ка я спать. Завтра в шесть вставать. Она направилась к дому, пытаясь идти уверенно, не оглядываясь. Оказалось, это не так-то просто. Поднявшись к себе в комнату, Элизабет выглянула в окно. Анита по-прежнему стояла в саду, ее плечи дрожали. Даже при тусклом свете луны Элизабет увидела, что по щекам у нее катятся слезы. Анита смотрела на розы. Элизабет стояла перед табло в аэропорту Нашвилла. Рейс на Нью-Йорк отложили на два часа. Тяжело вздохнув, она зашла в ресторан, села у окна и принялась наблюдать за тем, как взлетают самолеты. Она изо всех сил гнала воспоминания, но они нахлынули на нее с новой силой. Ты не живешь своей жизнью, она проходит мимо тебя. Если бы только в ее власти было изменить это. Может, надо сесть в самолет и полететь в совсем незнакомые места? Но куда? В Париж? В Непал? У нее даже не было с собой паспорта. А в целом мире имелось только одно место, где ей хотелось бы сейчас очутиться. Дома. В ее доме на берегу океана. А она вот сейчас полетит в Нью-Йорк, где ей опять придется подстраивать свою жизнь к интересам Джека. – Я не хочу в Нью-Йорк, – прошептала она. Элизабет посмотрела на часы и приняла решение. Она встала из-за стола, расплатилась с официантом и направилась к газетному киоску, где купила конверт и пачку почтовой бумаги – единственной, какая там была, с шапкой наверху в виде фотографии поместья Элвиса Пресли и надписи: ЭЛВИС ПРИВЕТСТВУЕТ ВАС В ПРЕКРАСНОМ ШТАТЕ ТЕННЕССИ. Элизабет вернулась в ресторан, села на прежнее место и начала писать письмо: Дорогой Джек! Я люблю тебя. Мне кажется очень важным начать письмо с этих слов. Мы постоянно говорим друг другу об этом, и я знаю, что говорим искренне. А еще я знаю, что этого уже недостаточно, ты ведь понимаешь, о чем я? Ни тебе недостаточно, ни мне. Мы прожили вместе двадцать четыре года. Когда мы только поженились, я и не хотела ничего другого. А теперь все изменилось, я почувствовала необходимость начать собственную жизнь. Боюсь, не сделав этого сейчас, я не решусь уже никогда. А теперь перехожу к самому главному: я не вернусь в Нью-Йорк, по крайней мере сейчас. За все годы, что мы прожили вместе, только одно место я считала своим домом, и я не хочу покидать его. Я возвращаюсь в Эко-Бич. Мне нужно какое-то время побыть одной, чтобы попытаться понять, кто я такая и какой я могу стать. Надеюсь, ты поймешь меня. Я люблю тебя, Джек. Э. Она даже не стала перечитывать письмо – положила его в конверт и отправила. А потом пошла узнать, когда следующий рейс на Портленд. Элизабет чувствовала себя помолодевшей, полной сил. Прошло два дня, с тех пор как она вернулась домой, в Эко-Бич. Она вставала поздно и тратила минимум времени на домашние дела. Она лишь позвонила, чтобы ей доставили обратно со склада мебель, и забила холодильник продуктами. Вот и все, что она сделала. Она не звонила друзьям, не составляла списка неотложных дел. Она не стала возиться с подключением телефона и даже мобильный отключила. Вместо этого она гуляла по пляжу. Он был всегда рядом, внизу, все два года, что они прожили в этом доме. Однако за исключением того единственного раза, когда она спустилась на берег, завороженная песней китов, Элизабет там никогда не бывала. Крутые ступени и волны пугали ее. Теперь этого больше не будет. Она взлетала по лестнице, как любой из местных жителей. Во время прогулок она изучила, кажется, каждый кусочек пляжа. У нее уже был свой серый, плоский камень, отполированный прибоем. Иногда она просиживала на нем часами, глядя на волны. И ей опять стали сниться сны. Она не решалась еще взяться за кисть, но все же достала свой старый альбом и угли. Умение рисовать постепенно возвращалось – линии давались ей нелегко, не то что раньше, но что-то все-таки уже получалось. То, что после такого долгого перерыва она вообще взяла в руки уголь, уже казалось ей победой. Джек должен был получить ее письмо вчера. Именно поэтому Элизабет и не подключала телефон – она была не готова к разговору с ним. Он каким-то образом всегда ухитрялся подчинить ее своим интересам, а сейчас она этого не хотела. И вот, сидя на любимом камне, она смотрела в блокнот и думала, что бы нарисовать. Все вокруг вдохновляло ее. На голой ветке примостилась голубая сойка. Перышки у нее на крыльях выглядели еще ярче на фоне серого дерева. Элизабет вдруг показалось, что у нее с глаз вдруг спала пелена и она теперь видит мир во всем его великолепии. Впервые за многие годы ей непреодолимо захотелось запечатлеть этот миг красками на холсте. Первая капля холодного дождя упала ей на лоб и сбежала по щеке. Элизабет натянула капюшон, собрала в холщовую сумку художественные принадлежности и побежала домой. К тому времени как она поднялась по лестнице, дождь разошелся не на шутку. Смахивая капли с лица, она пробежала по лужайке. Когда она открыла дверь и вошла наконец в дом, руки у нее были как ледышки. Элизабет взяла с дивана плед и завернулась в него, как в шаль. А потом вернулась на крыльцо полюбоваться на разбушевавшуюся стихию. Никогда раньше она не делала ничего подобного. Она всегда боялась грозной непогоды, но теперь очень хотела избавиться от этого страха. Наблюдая за потопом с крыльца, не спрятавшись в своем уютном доме, она почувствовала в себе перемены, почувствовала, что стала сильнее. Несколько минут спустя Элизабет взглянула на дорогу и увидела в темноте свет автомобильных фар. Она плотнее закуталась в плед. Машина остановилась. Фары погасли, а потом открылась дверца. Кто-то вышел из машины и стоял, освещенный лампой с крыльца. Это был Джек. Голова у него была совсем мокрая, дождевая вода струилась по его лицу. Он попытался улыбнуться, но глаза его оставались серьезными. – Привет, Птичка! Ей бы хотелось, чтобы приезд Джека явился для нее приятным сюрпризом. Но она словно бы ждала его, словно бы была уверена, что он приедет. – Заходи быстрее, пока тебя не смыло, – сказала она. Он прошел за ней в дом. С брюк у него лилась вода, так что в коридоре образовалась целая лужа. – Сними-ка мокрое, а то простудишься, – сказала она. Она всегда себя вела так: главное – позаботиться о Джеке. – Подожди, я принесу халат. Элизабет пошла на второй этаж, открыла шкаф и сняла с вешалки халат. А когда обернулась, столкнулась с Джеком. – Извини, я думал, ты знаешь, что я здесь, – проговорил он. Они напоминали парочку четырнадцатилетних подростков на первом свидании – так оба нервничали. Он взял из ее рук халат и пошел в ванную переодеться, закрыв за собою дверь. Пока он переодевался, она спустилась в гостиную и разожгла камин. Когда Элизабет закончила, Джек уже тоже был в гостиной. Она села на диван и посмотрела на него: – Ты, конечно, получил мое письмо? – Да. Он произнес это тихо, едва слышно. – Так давай поговорим. Джек сел рядом с ней: – Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. Да, я напрасно согласился на работу в Нью-Йорке, не посоветовавшись с тобой. – Позволь мне задать тебе один вопрос: разве ты не почувствовал облегчения, когда прочел мое письмо? Джек побледнел. Она знала, что ему хочется солгать, сказать: «Конечно, нет». Но он ответил по-другому: – Ты ведь знаешь, как давно я мечтал о такой работе. И теперь, когда мне наконец-то повезло, ты бросаешь меня. – Да ладно тебе. Согласись, вся наша семейная жизнь была подчинена твоей мечте. Я два десятка лет следовала за тобой из города в город. Я всегда была примерной женой и матерью, а теперь внутри у меня пустота. Мне нужно время, чтобы разобраться в себе, понять, чего я хочу от жизни. Он взъерошил волосы и со вздохом сказал: – Похоже, ты настроена очень серьезно. – Джек ссутулился, оперевшись локтями на колени. А потом посмотрел на нее и добавил: – Когда кто-то заговаривает о том, что хочет пожить один, на самом деле он думает о разводе. Ты что, этого хочешь? Его слова поразили Элизабет. – Развода я у тебя не просила. – А чего же ты хочешь? Чтобы мы жили отдельно и по-прежнему оставались мужем и женой? Ты что, думаешь, при этом между нами ничего не изменится? У нее вырвался сдавленный стон. До нее наконец дошел весь ужас того, что она сделала. Говоря, что им надо пожить отдельно, она имела в виду только, что ей нужно время, чтобы разобраться в себе, и ничего кроме. Джек порывисто встал с дивана и пошел наверх. Через несколько минут он появился в гостиной в своей насквозь промокшей одежде. Элизабет смотрела на него сквозь слезы. Она видела: он хочет, чтобы она забрала свои слова обратно, чтобы она по-прежнему оставалась его женой. Но сейчас она была не способна на это. – Я люблю тебя, Птичка. Его голос дрогнул, и только в эту секунду Элизабет осознала, насколько глубоко ранило Джека ее письмо. Она поняла, что этот ужасный момент тяжким грузом ляжет на ее сердце. – Я тоже люблю тебя. – И что, ты думаешь, мне от этого легче? Он посмотрел на нее и вышел из дома, хлопнув дверью. Черт его дернул произнести это слово – развод. Джек нажал на тормоза, и машина резко остановилась. Он не испытывал такого потрясения с тех пор, как тридцать лет назад умерла его мать. Если бы кто-нибудь спросил об этом Джека неделю назад, он бы признал, что они с Элизабет переживают один из тех нелегких периодов, которые иногда случаются в жизни давно женатых людей. При этом он бы с полной уверенностью заявил, что неприятности скоро обязательно кончатся. Читая письмо Элизабет, Джек полагал, что таким образом она просто пытается привлечь его внимание. Ему и в голову не пришло, что она на полном серьезе предлагает пожить врозь. Как это не похоже на его Птичку! И откуда только у нее взялись силы расстаться с ним? Наверное, ее тяжело потрясла смерть отца. Джек, конечно, знал, что в последнее время она чувствовала себя несчастной. Но такого он от нее никак не ожидал. Он уже был готов развернуться и поехать обратно – ему вдруг очень захотелось заключить ее в свои объятья и выпросить прощение. А что потом? Она была права – сидя в одиночестве в машине, он вынужден был признать это. Оба они заслуживают лучшего. Джек долго сидел с закрытыми глазами, а потом открыл их и прошептал: «Я любил тебя, моя Птичка». Даже разговаривая с самим собой – и Джек обратил на это внимание, – он употребил прошедшее время. На следующий день привезли мебель. Элизабет с трудом выбралась из кровати, чтобы открыть грузчикам дверь. Как только они ушли, она снова легла. И провела в кровати три дня. А потом наконец отбросила одеяло и решила: пора начинать новую жизнь. Она заставила себя встать. Если что-то не предпринять прямо сейчас, она скатится в пучину депрессии. В подобной ситуации женщине остается только одно. К сожалению, телефон не подключат до завтра – в компании обещали сделать это где-то с двенадцати до четырех. Элизабет нашла листок бумаги и ручку и принялась изливать душу в письме к Меган. Ей сразу стало легче. Общаться с близким человеком гораздо лучше, чем сидеть одной и думать, что же делать с оставшимися годами жизни. Дописав, она надела старую майку, зеленые брюки, в которых обычно возилась в саду, и отправилась бросить письмо в ящик. Домой она вернулась вся потная и тяжело дыша. Да, надо наконец заняться собой. Снимая с себя одежду, Элизабет подумала: женщины, потерявшие интерес к жизни. Она теперь одна из них. Глава седьмая каждым днем уверенность Элизабет в собственных силах росла. Сегодня она решила снова попытаться рисовать. Она сняла с крючка у двери пуховое пальто и взяла холщовую сумку с художественными принадлежностями. На улице стояла ясная погода, было холодно. Она вышла на крыльцо и застыла на месте. Океан был серо-фиолетовым. Прямо у нее над головой, лениво помахивая крыльями, пролетели два огромных баклана. Элизабет прошла по лужайке и остановилась у лестницы, ведущей на пляж. Был прилив. Разочарованная, она сидела на верхней ступеньке и смотрела на океан. Волны разбивались о скалы, и на воде тут же появлялась белоснежная пена. Иногда брызги долетали и до нее. – Птичка! Элизабет обернулась. Во дворе рядом со своим «порше» стояла Меган. Ее модные джинсы и черный кашемировый свитер были мокрыми от дождя. – Мег! Элизабет прихватила сумку и побежала к подруге. Когда Меган обняла ее, ей захотелось остаться в ее объятиях навсегда. – Не вздумай рыдать, – сказала Меган. – Впусти меня наконец-то в дом и дай чего-нибудь выпить. Элизабет за руку отвела Меган в дом, быстро развела огонь и достала единственное, что у нее было из спиртного, – бутылку текилы. Они устроились у камина и в молчании выпили по паре рюмок. Наконец Меган откинулась на спинку дивана: – Ну что, детка, как ты себя чувствуешь? Элизабет со вздохом сказала: – Знаешь, Мег, я много лет мечтала начать жизнь заново, а теперь мне вдруг стало ужасно страшно. – Это нормальная реакция. Посмотришь, скоро ты почувствуешь себя гораздо лучше. – Общими фразами ты от меня не отделаешься. Лучше скажи, что бы ты посоветовала, если бы я была твоей клиенткой. Меган сделала глоток текилы, а потом неторопливо произнесла: – Ну что ж, обычно женщинам вроде тебя я советую... – Женщинам вроде меня? Меган поморщилась: – Ну, я имею в виду домохозяек, которые никогда нигде не работали. – Продолжай. Элизабет налила себе еще текилы: – Ну так вот. Я обычно советую им устроиться на работу. Это способствует повышению самооценки. Не говоря уже о деньгах... – И где же, по-твоему, я могу работать? Может, пойти чистить рыбу на рынке? Я это хорошо умею. – Думаю, тебе стоит закинуть невод поглубже, извини за каламбур. По дороге сюда я вспомнила, как ты всегда хотела окончить аспирантуру по отделению изобразительных искусств? Сейчас как раз время этим заняться. – Все это было так давно. – Наберись храбрости, Птичка! Заполни анкеты и подай заявление. Займись наконец тем, о чем мечтала. – Перестань, Мег. Мне сорок пять, и я уже двадцать лет не брала в руки кисть. Иногда случается, что в жизни так и не выпадает второго шанса. – Ну ладно, успокойся, а то я смотрю, у тебя даже веко задергалось. Давай переменим тему. – Спасибо. – А что, если тебе переехать в Сиэтл? У меня в доме есть для тебя свободная спальня. – Мне нравится жить здесь. И ты это знаешь. – Но здесь ты как на другой планете, к тому же необитаемой. – Пойдем со мной. Элизабет встала с дивана и сразу поняла, что захмелела. Ноги у нее были как ватные. Меган тоже встала: – Куда это мы идем? Не ответив, Элизабет направилась к выходу. Меган застыла на месте: – На улицу? Ведь дождь льет как из ведра. – Ничего с тобой не случится. Подумаешь, вымокнем немного. Мы идем на пляж. Я хожу туда каждый вечер. Это у меня теперь такой ритуал. – А все потому, что у тебя нет своей, настоящей жизни. А эти два дня ты, значит, будешь обращаться со мной как с игрушкой, развлекаться за мой счет? Элизабет взяла Меган за руку и потащила к двери: – Давай быстрее, а то мои киты очень пунктуальны. – Киты? Ты шутишь? Элизабет весело рассмеялась. Как же хорошо ей было с подругой! – Давайте, госпожа адвокат, одевайтесь-ка поживее. На этот раз вы последуете за мной как миленькая, не вечно же вам командовать. Джек приехал на студию позже обычного. Накануне они с Уорреном допоздна засиделись в ресторане и много выпили. Им было что отмечать. Программа «Чистый спорт» вышла в эфир и сразу стала настоящей сенсацией. Рейтинг был просто заоблачный. Сначала Джек сходил на совещание, а потом несколько часов просматривал и редактировал материалы для сегодняшней передачи. Наконец они с Уорреном отправились на студию, где их уже ждал приглашенный на этот вечер олимпийский чемпион по прыжкам в длину, заболевший рассеянным склерозом. После эфира Джек еще какое-то время пробыл на студии, общаясь с засидевшимися допоздна журналистами. Примерно через час, когда здание практически опустело, он вернулся в свой офис, сел за стол и по памяти набрал номер. Она ответила после третьего гудка. – Привет, Салли, – сказал он, откидываясь на спинку кресла. – Джек! Как я рада тебя слышать! Ну, как дела в Нью-Йорке? Я слышала, твоя программа пользуется бешеным успехом. Он не мог припомнить, чтобы кто-то в последнее время был так ему рад. – Все прекрасно. Начальство превозносит меня до небес. – И правильно делает, но без тебя здесь совсем не интересно стало работать. – Тогда, может, переберешься в Нью-Йорк? Мне нужен помощник. Салли ответила далеко не сразу: – Ты что, шутишь? – Нет, я делаю тебе серьезное предложение. Мой начальник уже дал добро. Платить тебе будут не слишком много, но все равно больше, чем ты сейчас получаешь. – Я могла бы прилететь через десять дней, – радостно заявила она. – Да я соглашусь на любую зарплату, лишь бы работать в Нью-Йорке. Спасибо, Джек. Ты даже не представляешь, как много это для меня значит. – Ты этого заслуживаешь, Салли. Положив трубку, Джек несколько минут посидел в задумчивости. А когда он собрался уходить, зазвонил телефон. Это был Уоррен. – Привет! У Бет сегодня занятия по йоге. Не хочешь поужинать со мной в «Спарксе»? – С удовольствием. Движение в городе было ужасное, и Джек опоздал на пятнадцать минут. Хорошенькая женщина-метрдотель в черном, обтягивающем ее стройное тело платье, с лучезарной улыбкой приветствовала его: – Добро пожаловать в «Спаркс», мистер Шор. Джек одарил ее ослепительной, хорошо отрепетированной улыбкой: – Спасибо. Приятно снова оказаться здесь. Я сегодня ужинаю с Уорреном Митчелом. – Он уже пришел. Пойдемте, я вас провожу. Она повернулась на каблучках, и он пошел за ней к столику, за которым расположился Уоррен. У столика она коснулась его руки и с обворожительной улыбкой сказала: – Я сегодня работаю до закрытия. Если вам что-нибудь, – она сделала ударение на этом слове, – понадобится, я к вашим услугам. – Я подумаю над вашим предложением, дорогая, – ответил Джек, усаживаясь на место. Уоррен рассмеялся. – Я заказал тебе виски со льдом, – сказал он, поднимая в знак приветствия свой бокал. – Просто потрясающе: стоит помелькать в ящике, и ты становишься сто крат более привлекательным для противоположного пола. – Во всяком случае, очень приятно снова почувствовать себя нормальным человеком, – ответил Джек, беря свой бокал. Уоррен глотнул виски: – Да уж, представляю, каково тебе было, поиграв в Национальной футбольной лиге, освещать провинциальные спортивные события. – Это был кошмар. – Я тогда тебе не помог, ну, когда ты повредил колено. – Да ты и не мог мне ничем помочь. – Дело не в этом. – Уоррен снова выпил. – Знаешь, меня это тогда очень напугало. Только что ты был звездой, а потом вот так вдруг сразу всего лишился. Как ты это пережил? Джек откинулся на спинку стула. Он уже много лет старался не думать о том, как он все потерял. После многочисленных операций он неделями лежал в спальне, в полной темноте, притворяясь, что боль намного сильнее, чем на самом деле, и одну за другой глотал болеутоляющие таблетки. И вот в один прекрасный день Элизабет вошла к нему и решительно отдернула занавески, впустив в комнату солнечный свет. – Все, хватит, Джексон Шор. У тебя десять минут на то, чтобы встать и одеться. Не встанешь – я оболью тебя ледяной водой. И она действительно вылила ему на голову кастрюлю холодной воды. А несколько часов спустя произнесла это страшное, запретное слово: наркомания. – Меня тогда спасла Элизабет, – произнес наконец Джек. – Меня это нисколько не удивляет. Да, с Птичкой тебе повезло. Если бы я женился на такой девушке, как она, а не... – Мы с ней расстались. Джек впервые вслух произнес эти слова и был поражен тем, что они в нем вызвали одновременно и боль, и душевный подъем. – Боже, вы ведь прожили вместе целую вечность. Как ты себя теперь чувствуешь? Ответить на этот вопрос было совсем не легко. Но Джеку не хотелось копаться в своей душе и анализировать свои чувства. Он хотел просто плыть по течению и наслаждаться новой жизнью. – Знаешь, в последнее время у нас с ней что-то разладилось. – Да, знаю, такое бывает. А как Элизабет, она-то как пережила ваш разрыв? Уоррен был уверен, что решение расстаться принял Джек. Ему в голову не могло прийти, что у Птички хватило на это отваги. – С ней все в порядке. Давай-ка лучше поговорим о чем-нибудь другом. – Конечно, Джек. Как скажешь. Наступил четверг. Элизабет поймала себя на том, что с нетерпением ждет вечера. – Добро пожаловать. Входите быстрее, – с воодушевлением поприветствовала ее Сара Тейлор. Элизабет уселась на свободное место рядом с Миной. – Ну, кто сегодня начнет? – Сара сразу же приступила к делу. К собственному изумлению, Элизабет подняла руку. Когда все присутствующие повернулись к ней, ей стало немного не по себе. – Мы с мужем расстались, – тихо проговорила она. – Ну и что вы в этой связи чувствуете? – спросила Сара. И тогда Элизабет начала говорить. Ей казалось, что она не остановится никогда. Она рассказала им все и закончила свою речь словами: – Мне надо начать новую жизнь, но я просто не знаю, как это сделать. Вот поэтому я сюда и пришла. – Я думала о вас всю эту неделю, – сказала Мина. – Я тут просматривала каталог колледжа, выбирала курсы, на которые мне записаться теперь, когда я уже научилась водить, и обратила внимание, что вот-вот должны начаться занятия по живописи. Элизабет почудилась искра надежды. – Правда? Мина полезла в сумочку и вытащила оттуда потрепанный каталог. – Я его захватила специально для вас, – сказала она, протягивая каталог Элизабет. – Спасибо. – Элизабет была растрогана до глубины души. Дальше разговор пошел по кругу, иногда прерываясь слезами и смехом. Когда встреча закончилась, Элизабет еще несколько минут поболтала с женщинами и только после этого поехала домой. Достав почту из ящика, она свернула на дорожку, ведущую к дому. Войдя к себе, в уютный теплый дом, Элизабет просмотрела корреспонденцию. Среди прочего ей пришел большой белый конверт от Меган. Она нетерпеливо разорвала его, и оттуда на стол выпали каталоги университетов. Три из них когда-то приняли ее в аспирантуру. А еще в конверте была записка от подруги: «Сейчас ты уже не скажешь, что у тебя на все это нет времени». Элизабет избегала разговоров с дочерьми. Она звонила им в то время, когда они были на занятиях, и оставляла на автоответчике жизнерадостные сообщения: у папы в Нью-Йорке все идет прекрасно, она сама пытается сдать их дом. Ложь все копилась и копилась. Она взглянула на часы, стоявшие на камине. Было без четверти час. Значит, в Вашингтоне без четверти пять. Девочки сейчас на занятиях. Трусиха, подумала про себя Элизабет и набрала номер. Она составляла в уме сообщение, которое оставит на автоответчике, и до нее не сразу дошло, что трубку взяла Стефани. У Элизабет вырвался нервный смешок. – Привет, дорогая! Так приятно слышать твой голос. В последнее время я о вас двоих только и думаю. – Привет, мама. – Голос Стефани звучал устало. – Наверное, ты действительно экстрасенс. Я болею. – Что с тобой? – Ничего страшного, не паникуй! Всего лишь желудочный грипп. – А что Джеми, она, надеюсь, за тобой ухаживает? – Ну да, конечно. Вот, например, сегодня утром она сказала: «Если тебя вырвет, постарайся не попасть на мои новые туфли». Элизабет рассмеялась. Да, в этом вся ее дочь: даже больная не перестает шутить. – Уверена, ты скоро поправишься. – Надеюсь. Послушай, мама. Нас с Джеми на весенние каникулы пригласили покататься на лыжах в Вермонт. На второй неделе марта. Слава богу, подумала Элизабет. Она с тревогой предвкушала, как они с Джеком будут общаться с дочерьми, когда те приедут домой на каникулы. Одно дело – как-то обходить то, что случилось, в телефонных разговорах, и совсем другое – изворачиваться и лгать в лицо. – Ну что ж, здорово! – Но понимаешь, это довольно дорого... – Ничего, я думаю, папа вполне может все оплатить, – сказала Элизабет и тут же поморщилась. Она должна была бы сказать: «Мы можем все оплатить». – Спасибо, мам. Ну как там дела с домом? Сколько тебе еще оставаться в Орегоне? – Я и сама не знаю. Похоже, никто не горит желанием жить в такой глуши, а оставлять дом без жильцов не хотелось бы. – Она немного помолчала. – Ну а как у тебя с учебой? – сказала наконец Элизабет, чтобы поменять тему разговора. И это сработало. Стефани принялась рассказывать смешные истории про Джеми. Элизабет смеялась вместе с ней: – Ты знаешь, эта черта характера передалась ей от моего отца. Он всегда все делал очертя голову. И говорил, что, если вести себя иначе, никогда никого не удивишь. Тут сердце ее дрогнуло: папы больше нет. – Мама, с тобой все в порядке? – Конечно. Просто я иногда очень скучаю по нему. – Да, я тебя понимаю. – Стефани на секунду замолчала. – Слушай, мам, я действительно ужасно себя чувствую. Просто валюсь с ног. Попроси папу позвонить мне сегодня вечером. Я хочу узнать, как у него прошло интервью с Джеем. – Хорошо, – ответила Элизабет, а сама подумала: с каким это Джеем? – Я люблю тебя, доченька, – сказала она. – И я тоже люблю вас с папой. Пока. Последние несколько дней Джек крутился как белка в колесе. Дрю Грейленду предъявили обвинение в суде, и об этом сообщили по телевидению. Грязная история получила общенациональную огласку. По всей Америке студенты и их родители протестовали против того, что спортсменам все сходит с рук. Девушки из десятков университетов обращались с заявлениями об изнасиловании игроками футбольных и баскетбольных команд. Джек Шор оказался в центре внимания – ведь это он стал зачинщиком всех этих разбирательств. Нервы у него были на пределе. Салли все это время находилась рядом и постоянно уверяла его: – Вот посмотришь, все у тебя получится! Ему хотелось, чтобы она повторяла эти слова снова и снова. Ей всегда удавалось его подбодрить, и, кроме того, работала она блестяще. В дверь кто-то постучал. Это была Эвери Кормейн. Она проводила Джека в маленькую комнату без окон, где он должен был ждать начала интервью. – Ну как вы себя чувствуете? – спросила Эвери. – Скажите, кому-нибудь уже становилось плохо на вашей передаче «Сегодня вечером» или я буду первым? Эвери Кормейн улыбнулась: – Не беспокойтесь, все пройдет замечательно. Смотрите на Джея, если почувствуете, что начинаете волноваться. Он вас обязательно подхватит, если вы вдруг вздумаете грохнуться в обморок. Салли как раз поэтому и выбрала суперпопулярную программу Джея Лено. Когда на прошлой неделе его завалили предложениями выступить по телевидению, Джек было решил пойти на другое ток-шоу. Но заботливая Салли убедила его, что намного проще ему будет с Джеем. Эвери взглянула на часы. – А теперь идите за мной. Джек послушно встал. Салли шла рядом, ни на секунду не выпуская его из виду. Попетляв по бесконечным коридорам, они наконец добрались до нужной студии. От волнения у Джека вспотели ладони. Ему вдруг захотелось, чтобы Элизабет оказалась сейчас с ним рядом. Одного ее взгляда бывало достаточно, чтобы Джек успокоился. Раздались громкие аплодисменты. На стене загорелась красная лампочка. Эвери похлопала его по плечу: – Джек, камеры включены. Идите на сцену. Джек неловко обогнул угол декораций, навстречу ему уже шел с протянутой в приветствии рукой Джей Лено. – А вот и Джек Молния, – сказал он с улыбкой. И тут волнение как рукой сняло. Как же он забыл, что он – Джек Молния? Он помахал рукой, и зрители в студии откликнулись бурными аплодисментами. А потом он прошел за Джеем по ярко освещенной сцене и занял свое место. – Итак, – начал Джей, – как же вам удалось взбудоражить весь спортивный мир? – Просто я в нужное время оказался в нужном месте. Джей усмехнулся: – Наверное, приятно чувствовать, что к вам снова приковано внимание публики? – Да, и я этого не скрываю. – Расскажите, каково было все эти годы прожить без футбола? – Это все равно что пересесть с «феррари» на подержанный «вольво». – Какой ужас! – воскликнул Джей под смех аудитории. – А что вас заставило выступить с разоблачением Грейленда? Многие спортсмены страшно на вас разозлились. – Дело в том, что я сам отец, – сказал Джек. – Ведь на месте той девушки с Грейлендом вполне могла оказаться одна из моих дочерей. Интервью продолжалось еще несколько минут. В конце его Джей встал и похлопал Джека по плечу. – Было очень интересно с вами поговорить. Джек помахал рукой и сошел со сцены. У него было такое ощущение, будто он только что привел свою команду к победе в суперкубке. В пятницу после обеда Меган позвонила Элизабет. – Сегодня у нас большое событие, – сказала она. – Первое занятие по живописи. Как бы мне хотелось быть рядом с тобой! Губы Элизабет тронула легкая улыбка. – Ты имеешь в виду, тебе хотелось бы отвезти меня на это занятие? – Да, и довести до самых дверей. – Я и вправду уже подумывала, под каким бы предлогом не пойти. – Ну конечно, я так и знала. Но если ты не пойдешь сейчас...– Мег не договорила. – Да я все прекрасно сама понимаю. И я пойду на занятие. Обещаю тебе! – Ну вот и хорошо. Позвони, когда вернешься домой. А пока постарайся не забывать, какая ты талантливая! И действуй. – Хорошо. Элизабет последовала совету подруги. Она подъехала к колледжу вовремя. На двери аудитории висела табличка: ЖИВОПИСЬ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ / 5.00. Она осторожно открыла дверь. В маленькой комнатке сидело семь женщин. Они расположились полукругом. Напротив был стол, покрытый белой материей. На середине стола стояла деревянная миска с красными яблоками. Элизабет попыталась незаметно пробраться на свободное место. Она крепко прижимала к груди свою холщовую сумку, как будто это был пуленепробиваемый жилет. Сзади открылась и тут же закрылась дверь. Мужской голос произнес: – Добро пожаловать. Мужчина прошел мимо учениц и подошел к доске, а когда он обернулся, у Элизабет перехватило дыхание – до того он оказался хорош! Преподаватель был молод, не старше тридцати. – Меня зовут Дэниэл Бодро, – сказал он с улыбкой. – Следующие шесть недель я буду вашим преподавателем. Его голубые глаза по очереди останавливались на лицах учениц. На Элизабет его взгляд задержался на какую-то секунду дольше. А может, это ей просто показалось? – Надеюсь, это будет началом любви, которая продлится до конца вашей жизни. – Дэниэл отошел от доски и приблизился к столу с фруктами: – А теперь давайте поговорим о композиции. Сердце Элизабет забилось чаще. Скоро, очень скоро он скажет: «Ну что ж, давайте приступим». – Как и все на свете, занятие живописью требует тщательной подготовки. Мы начнем писать акриловыми красками. А теперь прикрепите бумагу к мольберту. Элизабет взяла шершавый лист бумаги и прикрепила его к доске. – А теперь посмотрите на фрукты. Вглядитесь в них повнимательнее. Изучите их форму, то, как на них отражается свет. Ведь в живописи главное – уметь видеть. Постарайтесь различить все цвета яблок. А когда решите, что готовы, – начинайте! Попозже мы займемся с вами набросками, а сейчас я хочу, чтобы вы сразу поработали красками. Женщины обмакнули кисточки в краски. Элизабет постаралась выбросить из головы все, за исключением фруктов. Только фрукты. Свет и тени, цвет, линия рисунка, композиция. И вдруг она с удивлением обнаружила, что преподаватель стоит рядом, склонившись над ее мольбертом. – Что-то не так? – спросил он. Она почувствовала, что краснеет. – Извините, что вы сказали? Элизабет так резко повернулась к нему, что они чуть не столкнулись лбами. Он немного отступил в сторону и рассмеялся: – Как вас зовут? – Элизабет. – Ну так вот, Элизабет, вам, по-моему, что-то не по душе. Почему вы не начинаете? – Я не знаю, с чего начать, я пока этого не вижу. – Что вы не видите, яблоки? Можете перейти поближе. – Да нет, не в том дело. Я не вижу перед собой завершенной картины. – Ах, вот оно что. Очень интересный ответ. Закройте на минуту глаза. Элизабет послушалась и тут же пожалела об этом. Теперь ей казалось, что он стоит совсем вплотную к ней. – Опишите мне фрукты. – Они лежат в деревянной миске ручной, не очень умелой работы. Стол накрыт белой скатертью. Яблоки – красные, сорт Макинтош, с зелеными и черными полосками. На краю стола лежит перышко, возможно, голубой сойки. Дэниэл немного помолчал. – Я, очевидно, неправильно поставил натюрморт, – сказал он наконец. – А как, по-вашему, лучше было это сделать? – Скатерть должна быть желтой. А яблоко – одно. Нет, лучше даже не яблоко, а апельсин. И никаких мисок. Все остальное только мешает. Он дотронулся до ее руки. И в следующую же секунду она поняла, что он вложил ей в руку кисть. Она широко раскрыла глаза. Он пристально смотрел на нее. – Покажите, Элизабет, на что вы способны. И вдруг перед ее мысленным взором возникла завершенная картина. Один-единственный апельсин. Он отбрасывал бледно-лиловую тень на желтую скатерть. Она обмакнула кисточку в желтую краску и приступила к работе. Остановиться Элизабет уже не могла. Ее кисти летали над листом бумаги. Когда Элизабет наконец закончила, она вся дрожала от возбуждения. Она огляделась вокруг. Комната опустела. Элизабет взглянула на часы. Было уже восемь. Занятие окончилось час назад. – О боже! Она рассмеялась. Подошел Дэниэл. Он долго разглядывал ее картину, а потом внимательно посмотрел на нее. Она почувствовала, что у нее все внутри замерло – прямо как в школьные годы. И она понимала, что с ней происходит: этот молодой преподаватель ей очень нравился, ее непреодолимо влекло к нему. Что же делать? А вдруг он догадался об этом? Что, если он пригласит ее куда-нибудь? Что она ему скажет? Вы слишком молоды и слишком красивы, а мне уже много лет? На губах у него появилась улыбка. – Почему вы записались на этот курс? – Я очень давно не брала в руки кисти. Элизабет дрожащими руками открепила картину от мольберта, положила ее в сумку и собралась уходить. Она была уже в дверях, когда Дэниэл сказал: – Вы знаете, что у вас талант? Всю дорогу домой она улыбалась, а один раз даже громко рассмеялась. Элизабет прикрепила картину к холодильнику и принялась рассматривать ее. Она не помнила, когда так прекрасно себя чувствовала. А потом она налила себе бокал вина, взяла телефон, набрала номер Меган и оставила сообщение на автоответчике: «Я сегодня рисовала. Ура! Да, кстати, мой преподаватель – просто красавчик. Позвони, когда вернешься домой». По-прежнему чувствуя необыкновенный подъем, Элизабет поставила свою любимую пластинку и начала танцевать, подпевая певице. Когда она кружилась у камина, ее взгляд упал на фотографию Джека с дочками. И тут ей ужасно захотелось, чтобы Джек очутился здесь, с нею рядом. Он бы ею гордился. Старая любовь, которая продолжала жить в глубине ее души, напомнила Элизабет, как ей когда-то было хорошо с ним. Она об этом почти забыла. А потом она посмотрела на другую фотографию, сделанную много лет назад. Элизабет была на ней в клетчатой юбке и свитере. А Джек стоял рядом с самоуверенной улыбкой футбольной звезды. Университет штата Вашингтон. Время надежд. Она закрыла глаза, раскачиваясь под музыку, вспоминая тот день, когда он впервые поцеловал ее. Они с ним занимались, сидя на лужайке. Весна была в полном разгаре. Кругом цвели вишни, маленькие розовые лепестки уже начали опадать на землю. Она легла на спину, подложив руки под голову. Джек лег рядом, подперев голову рукой. – Ты такая красивая! Твой жених из Гарварда говорит тебе об этом, наверное, каждый день. – Нет. Элизабет сказала это очень тихо, почти прошептала. Розовый лепесток упал ей на щеку. Джек стряхнул лепесток, и от его прикосновения она почувствовала дрожь во всем теле. Он медленно склонился над ней – если бы захотела, она могла отстраниться от него. Но она лежала неподвижно. Он поцеловал ее нежно и быстро, они лишь слегка прикоснулись друг к другу губами. Но Элизабет вдруг расплакалась. – Ты могла бы полюбить такого парня, как я? – А почему, по-твоему, я плачу? – ответила она. Она дотронулась до фотографии, погладила его такое красивое лицо. И впервые за несколько недель подумала: а может быть, у них еще остался шанс вернуть прежние времена? Зазвонил телефон. Это наверняка Меган. Элизабет порывисто сняла трубку: – Слушай, Мег, преподаватель живописи действительно настоящий красавчик... – Гм... Птичка, это ты? Элизабет поморщилась: – А, это ты, Анита. Привет! – Извини, что я так поздно. Но ты обещала позвонить. Элизабет слышала, как дрожит голос мачехи. – Извини, Анита, что-то я замоталась. Как ты поживаешь? Анита рассмеялась, но смех ее был невеселым. – Знаешь, дорогая, я стараюсь много о себе не думать. Элизабет прекрасно понимала Аниту. Вот так мы, женщины, всегда себя и ведем. Стараемся не думать о себе, а потом оказывается, что жизнь проходит мимо. – Что у тебя там происходит? – Извини, Анита, у тебя и своих проблем достаточно. Не хватало еще нагружать тебя моими. – Ты просто не можешь и не хочешь это сделать. – Что ты имеешь в виду? – Откровенно обо всем рассказать. – Я не хотела расстраивать тебя, – ответила Элизабет, уязвленная упреком. – Мы с Джеком разошлись. – О боже, что случилось? – Все и ничего. Элизабет сделала большой глоток вина. Как объяснить свою смутную неудовлетворенность женщине, которая сама требовала от жизни так немного? – Это просто временные трудности. Я уверена, все наладится. Анита глубоко вздохнула: – Мне очень жаль, что у вас неприятности. Очевидно, эту дежурную фразу ты и хотела бы от меня услышать? Элизабет решила, что пора поменять тему: – Ну ладно, хватит обо мне. Как ты-то поживаешь? Я очень часто тебя вспоминаю. – В этом большом старом доме слишком много привидений, – сказала Анита. – Иногда мне кажется, что я сойду с ума от тишины. – А знаешь, что мне помогло? Я теперь каждый день бываю на пляже. Может, и тебе поменять обстановку? – Ты так думаешь? Ну вот, разговор вроде бы перешел в безопасное русло. Природа, перемена обстановки – это то, что надо. – Знаешь, это чудесно, вот так одной сидеть на берегу океана. Даже смешно вспомнить, что когда-то я боялась спуститься на пляж. А сейчас я без океана просто жить не могу. – Ее голос стал грустным. – Мне так хотелось бы, чтобы вы с папой могли увидеть мой прекрасный пляж! – Нам с ним всегда казалось, что у нас в запасе еще уйма времени. Время. Как часто оно утекает незаметно, словно вода между пальцами. Но иногда можно обернуться назад и все-таки выхватить из прошлого что-то важное для себя, то, что не успел сделать когда-то. – Я ходила сегодня на занятие живописью, – сказала Элизабет. – Ах, Птичка, как же это замечательно! Я так переживала, когда ты зарыла в землю талант, который у тебя от Бога. – Так ты считала, что у меня есть талант? Ты мне никогда об этом не говорила. – Ну что ты, милая, говорила, и не раз. Ну ладно, прошу тебя, побольше думай о себе. Всего тебе хорошего! – И тебе тоже. А еще подумай, может, и тебе стоит отправиться куда-нибудь на море? – Я непременно это сделаю. Перемена обстановки – как раз то, что мне нужно. Глава восьмая Небо было тяжелым и серым, как гранит. В такие мрачные дни остается только разжечь камин, свернуться калачиком на диване с чашкой чая и читать. Элизабет так и сделала. Но тут зазвонил телефон. Она сняла трубку: – Алло! – Мама! Это была Джеми. – Привет, солнышко, – сказала Элизабет. – Как хорошо, что ты позвонила. Ну рассказывай, как ты там? Как соревнования по плаванию? Джеми вдруг разрыдалась. – Девочка моя, что случилось? – Я ненавижу это плавание. Надоело! У меня ничего не получается, – проговорила она сквозь слезы. Элизабет села, подтянув колени к груди, и спросила: – А как тренер, которого мы тебе подыскали? – Мы с ним встречаемся. Его зовут Майкл, и он очень симпатичный. Он играет на саксофоне, правда, это очень сексуально? – А потом, помолчав, сказала: – Понимаешь, мне не нужен никакой тренер. У меня не хватает времени даже на учебу. Поэтому я и хочу бросить плавание. Папа зарабатывает теперь кучу денег – он сам говорил, – так что вы вполне сможете нанять мне преподавателей, я все запустила. – Давай-ка по порядку. Что с тобой происходит? Почему ты хочешь бросить плавание? – Если коротко: мне не хватает способностей. От этих тихо сказанных слов у Элизабет сжалось сердце. – Я давно бы все забросила, если бы папа не приходил на каждое соревнование. Когда я побеждала, он так радовался, как будто я нашла средство от рака! А теперь его никогда нет на трибуне. Он даже не звонит и не интересуется, как у меня дела. – Отец очень тебя любит. Ты и сама это прекрасно знаешь. Ни я, ни он не будем ругать тебя или упрашивать, если ты действительно решишь прекратить занятия. Самое главное для нас – это чтобы тебе было хорошо. – Ты скажешь ему об этом? Элизабет рассмеялась: – Нет, этого я делать не буду. Тебе придется самой с ним поговорить. Но я тебе вот что хочу сказать, хорошая моя: неправильно бросать что-то из-за нескольких неудач. Это может стать дурной привычкой, и ты будешь поступать так всю жизнь. Поверь, уж я-то знаю. – Ты хочешь, чтобы я закончила сезон? – Думаю, твой тренер был бы этим доволен. – Терпеть не могу, когда ты вот так поворачиваешь разговор. – Что ты имеешь в виду? – Сначала притворяешься, будто согласна со мной, а потом запускаешь в меня эту свою бомбу – здравый смысл и все такое прочее. Элизабет улыбнулась: дочь точно описала ее материнские приемы. – Я поддержу любое твое решение, дорогая. А как там Стефани? – А кто это такая? – сказала Джеми, и в ее голосе прозвучала горечь. Стефани готовилась к выпускным экзаменам. Джеми никогда бы открыто не призналась, что она скучает по сестре. – Как я понимаю, она слишком занята и вы теперь мало общаетесь? – осторожно спросила Элизабет. Последовала пауза. – Да, можно и так сказать, – произнесла Джеми со вздохом. – Ну ладно, мам, мне пора бежать. Майкл заедет за мной через час. Я скажу Стефани, чтобы она позвонила тебе завтра. Я тебя люблю. – Я тебя тоже люблю, до свидания. Когда Джеми положила трубку, Элизабет так и осталась сидеть на диване, уставившись на телефон. Ее первой мыслью было позвонить Джеку. Надо рассказать ему о том, что происходит с Джеми. Она могла бы подготовить его к разговору с дочерью. И Элизабет набрала рабочий телефон Джека. Когда раздался звонок, Джек как раз что-то обсуждал с Салли. Он думал, что ответит секретарша, но потом вспомнил, что та ушла на обед. Тогда он взял трубку: – Джек Шор слушает. – Я уже хотела повесить трубку. – Голос Элизабет был натянутым, чувствовалось, что она нервничает. – Привет, Птичка! – сказал он, взяв наконец себя в руки. – Я, может, не вовремя? Салли посмотрела на дверь. Голос Элизабет звучал как-то непривычно, в нем чувствовалась неуверенность. Впрочем, Джека это не удивило – прошло ведь уже несколько недель с тех пор, как они виделись в последний раз. Салли встала. – Я вас оставлю ненадолго, – прошептала она. Он кивнул и прошептал одними губами: «Спасибо». – С кем это ты там разговариваешь? – спросила Элизабет. Джек вдруг испытал чувство вины, хотя ему вроде бы нечего было стыдиться. – С помощницей. Мы с ней кое-что обсуждали. – Он проводил Салли взглядом, а потом спросил: – Ну что, Птичка, как ты поживаешь? – Расскажи лучше, как у тебя с работой. – Если честно, мне она очень нравится. Я почувствовал себя на двадцать лет моложе. – Я очень горжусь тобой, Джек. Я знала, что у тебя все получится. В этом я никогда даже и не сомневалась. Он улыбнулся. Ее мнение значило для него гораздо больше, чем чье бы то ни было еще, даже его собственное. Джек никогда не мог по-настоящему почувствовать, что чего-то добился, пока Элизабет не поцелует его и не скажет: «У тебя все прекрасно получилось». – Спасибо. Но ты так и не ответила, как ты поживаешь. – Я хожу на занятия живописью. К своему изумлению, он почувствовал укол ревности. Джек ведь много лет пытался уговорить Элизабет снова взяться за кисти. Но он только сказал, причем от чистого сердца: – Какая же ты молодец! – Мне звонила... – А ты... Они заговорили одновременно, и обоим стало смешно. – Мне только что звонила Джеми. Знаешь, ей сейчас непросто. Учеба, плавание, смерть дедушки, то, что Стефани вот-вот окончит колледж. Ей не под силу одной со всем этим справиться. Думаю, тебе надо бы ей позвонить. – Обязательно позвоню. – Ну вот и хорошо. – А потом Элизабет добавила: – Мне очень трудно их все время обманывать. А тебе? – Обманывать? Что ты имеешь в виду? – Ну, все эти дела с домом, то, что я подготавливаю его для новых жильцов. Скоро мне придется рассказать девочкам правду. Джек словно получил удар в солнечное сплетение. Он с головой погрузился в новую работу и все не находил времени всерьез задуматься о том, что они с Элизабет действительно могут расстаться. Единственным, на что он мог всегда положиться в своей жизни, была любовь Птички. И когда она заявила, что хочет какое-то время пожить одна, все главное в их отношениях осталось для него прежним. Но теперь он по-настоящему задумался. – Но ведь у нас еще остается шанс снова наладить жизнь, правда же? – спросил он. Элизабет ответила не сразу: – Надеюсь, да. Джек с облегчением улыбнулся и сказал: – И я тоже на это очень надеюсь, дорогая. Элизабет напомнила: – Не забудь позвонить Джеми. Ей сейчас плохо. Будь с ней поласковее. – Ты же знаешь, я ее очень люблю и всегда с ней ласков. – Ну ладно, тебе, наверное, надо работать. – Да. Рад был тебя услышать, – сказал он и понял, что они снова разговаривают как чужие. – И я тоже. Джек ждал, что она на прощание скажет: «Я люблю тебя», но вместо этого в трубке раздались гудки. Элизабет страшно захотелось перезвонить ему и сказать: «Нельзя нам быть так далеко друг от друга». Но между ними произошло отчуждение. Не только физическое, но и эмоциональное. А чего же еще она ждала? Именно поэтому его голос был таким уверенным и счастливым, когда он снял трубку, а потом, когда понял, кто звонит, сразу же стал настороженным и неестественным. После двадцати четырех лет, проведенных вместе, они теперь живут далеко друг от друга, и у каждого своя жизнь. Их разговоры напоминают послания на азбуке Морзе – короткие предложения с долгими паузами. Элизабет попыталась разобраться в своих чувствах, выделив самое главное. Всего несколько дней назад, глядя на фотографию, где они были все вместе, она подумала: а вдруг еще можно все исправить? Но каждый день уносил Джека и Элизабет все дальше и дальше от любви, которая когда-то их соединяла. Она внезапно оказалась на перепутье – стояла на перекрестке жизни, о которой мечтала, и своего прошлого, всего того, что она оставила позади. Но все-таки придет тот день – она в это верила, – когда она почувствует себя достаточно сильной и уверенной, чтобы набрать номер Джека и сказать: «Я люблю тебя. Давай попробуем начать сначала». Но это будет не сегодня. Прошла неделя. После многих лет, в течение которых жизнь Элизабет крутилась исключительно вокруг интересов других и была полностью подчинена им, она просыпалась теперь с радостным ожиданием, что с ней обязательно случится что-нибудь необыкновенное. В любую погоду ей казалось, что за окном погожий, ясный день. И даже когда она занималась скучными повседневными делами, с ее губ не сходила улыбка. А в полдень она бросала все и начинала рисовать. Вначале она пыталась закончить начатый на занятии натюрморт с апельсином. Она клала мазки, стараясь написать апельсин таким, каким она его видела. Но дело в том, что она придумала этот натюрморт. Художник воплощает на холсте то, что его волнует. А какие чувства можно испытывать к апельсину? Глядя по сторонам, она видела множество сюжетов для картин, но выбор ее всегда останавливался на одном и том же: на океане. Она подготовила холст, так, как ее учили много лет назад. А потом отнесла его со всеми другими принадлежностями – мольбертом, кистями, красками – в самый конец своего участка. Поставила мольберт и начала изливать на холсте всю свою душу, всю свою любовь к океану. Элизабет видела океан во всем его великолепном многообразии. И именно из-за этого – из-за того, что она видела его так же, как когда-то в юности, – она снова почувствовала себя молодой. Каждый день она наносила на холст все новые мазки, и постепенно к ней возвращалось волшебное умение запечатлеть при помощи красок и кисти окружающий мир. На картине отражалась ее любовь к океану и то, какой бы она сама хотела стать – живой, полной сил. Сегодня Элизабет решится принести картину на занятие. Она с нетерпением ждала минуты, когда сможет наконец показать ее Дэниэлу. В четыре часа она завернула холст в марлю и осторожно положила его на заднее сиденье машины. Приняв душ, она долго расчесывала волосы, пока они не стали блестящими. Элизабет надела брючный костюм, а из украшений только бирюзовое ожерелье. В общем, выглядит она совсем неплохо, решила Элизабет. Когда она вошла в аудиторию, там никого не было. Элизабет взглянула на часы: оказывается, она пришла на двадцать минут раньше. – Вот дурочка, – пробормотала она. – Что вы сказали? – Дэниэл стоял в дверях. – Я пришла раньше времени... – запинаясь произнесла она. Дэниэл улыбнулся: – У вас для меня что-нибудь есть? – Да, я принесла картину, – ответила она. – Вы сказали, чтобы мы изобразили то, что нас по-настоящему трогает, и вот я написала вид из своего окна. – Давайте-ка посмотрим. Элизабет подошла к пустому мольберту. Когда она устанавливала на нем свой холст, ее пальцы дрожали. Дэниэл подошел поближе. Он двигался совсем тихо, и она не заметила, как он очутился рядом. – Это бухта Тамарак, – сказал он. – Мы раньше с дедом ходили туда на яхте. Там во время прилива образуется такой заливчик... – Да, у черных камней. А я даже и не знала, что моя бухта так называется. А надо бы – ведь я там живу. Правда, я не очень-то люблю рассматривать карты. – Мне кажется, вы сами не подозреваете, насколько вы талантливы. Голос Дэниэла был таким мягким – как песок на ее пляже. От его комплимента Элизабет почувствовала себя двадцатилетней. – Вы очень добры, – сказала она в ответ, надеясь, что он не заметит, как зарделись ее щеки. Он подошел еще ближе: – Давайте после занятий пойдем куда-нибудь выпить кофе. Она так быстро отступила назад, что натолкнулась на стол. – Я ведь замужем, – сказала Элизабет, приподняв руку, чтобы он увидел ее обручальное кольцо. – В сущности, мы сейчас разошлись на время, но это ведь не развод. Она все никак не могла остановиться, так как молчать в этой ситуации было бы еще хуже. – У меня две дочери примерно одного с вами возраста. Дэниэл дотронулся до ее руки. – Я всего лишь пригласил вас выпить кофе... Она почувствовала себя в еще более идиотском положении. – Действительно, вы меня пригласили на кофе. И вам все равно, замужем я или нет. – Да, мы просто посидим за чашкой кофе. Ее щеки пылали. – Не понимаю, что на меня нашло. Простите, – проговорила она наконец. – Вам не за что извиняться, просто встретимся после занятий, да и все тут. Мне хотелось бы с вами кое-что обсудить. – Конечно, с удовольствием, – кивнула Элизабет. Джек достал билет на кинопремьеру, которую, казалось, хотел посетить весь Нью-Йорк. Он тщательно оделся по этому случаю – черная водолазка от Армани и темно-серые брюки. Он уже надел было плащ, когда зазвонил телефон. Наверное, такси, подумал он. Он впопыхах снял трубку: – Алло! Это была Джеми. Она звонила ему всю эту неделю, но никак не могла застать. – Привет, доченька! Как поживаешь? – Ты не отвечал на мои звонки. – Извини, я был очень занят. – Да, папа, я знаю. Он взглянул на часы: шесть тридцать семь. Машина должна прийти с минуту на минуту. Черт побери! – Слушай, дорогая, мне надо... В это время раздался звонок на второй линии. – Подожди минутку... Алло! – Мистер Шор? За вами пришла машина. – Спасибо, Билли, я уже спускаюсь, – сказал он швейцару. Потом Джек снова заговорил с Джеми: – Знаешь, моя хорошая, за мной уже прислали машину. Мне надо бежать. – Но мне очень надо с тобой поговорить. – А в чем дело? – спросил Джек, оглядывая комнату в поисках плаща. – Я больше не буду заниматься плаванием. Он схватил черный замшевый блейзер, который лежал почему-то на кухонном столе. А потом замер на месте. – Что ты сказала? Джеми со вздохом ответила: – Я ухожу из команды. Он снова посмотрел на часы. Было уже шесть часов сорок три минуты. Выйдя прямо сейчас, он успеет к началу, до которого оставалось семнадцать минут. – Детка, у тебя просто плохое настроение. Я ведь знаю, как ты любишь плавать. Когда я еще играл в футбол... – Пожалуйста, избавь меня от своих футбольных историй. Кстати, плавать я вообще никогда не любила. Джек сел на кровать. – Ты сейчас все преувеличиваешь. – Папа, ты меня не слышишь и не хочешь слышать. Я действительно бросаю плавание, вот только дотяну до конца сезона – и все! Я бы обсудила это с тобой на прошлой неделе, но ты так и не перезвонил. Завтра я скажу о своем решении тренеру. – Пожалуйста, не делай этого! Джек не знал, что сказать, у него сейчас просто не было времени думать обо всем этом. – Послушай, доченька! Сейчас мне уж точно надо бежать. Я позвоню тебе завтра, и мы все с тобой подробно обсудим. Я тебе обещаю. – Да уж, пожалуйста, исполни наконец свое обещание. И вот еще что... – Да, я тебя слушаю. – Не только чужие люди зависят от тебя. Однако почему-то только они что-то для тебя значат. Он так и не успел ответить – Джеми уже положила трубку. И что, черт возьми, она хотела этим сказать? Только что открывшаяся в Эко-Бич художественная галерея располагалась на углу Ферст-стрит и Мейн-стрит. Над входом в галерею висела табличка: «ЭКЛЕКТИКА». Элизабет посмотрела на бумажку, которую дал ей Дэниэл. Да, это было то самое место. – Обязательно сходи познакомься с этой женщиной. Она совсем недавно переехала в наш город, ей нужна поддержка, – сказал он за кофе. Элизабет хотела отказаться, но, когда Дэниэл пристально посмотрел на нее своими потрясающими голубыми глазами, она автоматически кивнула. Сейчас Элизабет пожалела, что согласилась. В большинстве галерей их городка продавались в основном сувениры – и не самого лучшего качества. Но Элизабет дала обещание, и она его исполнит. Она открыла дверь и вошла в галерею. Над ее головой раздался звон колокольчика. Она осмотрелась вокруг. Слева от Элизабет стоял столик с потрясающими деревянными фигурками обнаженных женщин. Дальше на стенде были выставлены черно-белые фотографии. На каждой из них был запечатлен берег океана – отлив в ветреный день, маяк в тумане... – Просто восхитительно, – сказала она сама себе. – Да, вы правы. Элизабет обернулась и увидела женщину, появившуюся из-за занавески. Она была очень высокой – где-то под метр восемьдесят, и габариты у нее были соответствующие. Волосы, вьющиеся мелкими завитками, доходили до пояса. – Меня зовут Большая Марджи. Не знаю уж, как ко мне, такой скромной, изящной женщине, прилепилось это прозвище. Но теперь уже ничего не попишешь. Элизабет пожала ей руку: – Элизабет Шор. Дэниэл Бодро посоветовал мне зайти в галерею и познакомиться с вами. Мардж крепко сжала ее руку: – Он мне о вас говорил. Я очень рада, что вы пришли. Я бы хотела обсудить с вами предстоящий Фестиваль штормовой погоды. Здесь это большое событие. Я с удовольствием помогу организовать вашу выставку. Ведь вы хотели бы выставиться? Настоящих художников здесь по пальцам можно пересчитать. – Она изучающе посмотрела на Элизабет: – Мой приятель Дэнни говорит, что ваши работы стоило бы выставить. Элизабет рассмеялась: – Да уж. – А еще он предупредил меня, что вы испугаетесь. Улыбка исчезла с лица Элизабет. – Я ведь только сейчас снова начала рисовать, а много лет вообще не подходила к холсту. – У вас есть способности? – Когда-то, говорят, были. Мардж улыбнулась: – Мнение Дэнни для меня много значит. Я займусь организацией вашей выставки. – Ну что ж... Мне надо подумать. Мардж посмотрела на часы, висевшие на стене: – Я даю вам три минуты. Не надо было обладать сверхъестественными способностями, чтобы угадать, что посоветовала бы сейчас Меган. В голове Элизабет четко прозвучал ее голос – так, будто она находилась здесь, рядом: «Черт побери, Птичка, даже не вздумай сомневаться». – Сколько вам нужно картин? – Пять. Это реально? Элизабет понятия не имела, успеет ли она написать столько к фестивалю. – Их все равно никто не купит. – Я уверена, что нам с вами приходилось переживать и кое-что похуже. Просто пообещайте мне сейчас, что вы напишете эти картины. – Я попытаюсь. Большая Мардж усмехнулась: – А что это вы до сих пор здесь делаете? Вы уже должны быть дома и рисовать. Давайте идите и займитесь делом. За пять дней Джек побывал в шести городах. Он взял интервью у Алекса Родригеса, Кена Гриффи-младшего, Рэнди Джонсона, Шона Кемпа и Брайана Босуорта. Когда интервью были готовы, он провел три дня в редакции, вставляя закадровый текст и музыку в новую часовую передачу, которую он назвал «Хрупкие боги». Ему было очень интересно над ней работать. – Да, ты проделал просто колоссальную работу, – сказал ему главный продюсер Том Джинаро. – Спасибо. Джек чувствовал себя уверенным, когда шел на это совещание. Он знал, что у него здорово получается подавать новости и в то же время развлекать аудиторию. В этом он был просто виртуозом. Том наклонился к Джеку: – Я в этом бизнесе уже давно. Многие на моих глазах приходили и уходили. Но ты – настоящая находка. – Он улыбнулся и сказал: – А теперь я сообщу тебе кое-что, но эта информация должна остаться строго между нами. – И что это за информация? – Один из ребят уходит из воскресной программы «Национальная футбольная лига». Я пока не могу тебе сказать, кто это. Но мы присматриваемся к тебе и, может, предложим занять его место. «Национальная футбольная лига» уступала по рейтингу только одной спортивной программе – понедельничному «Футбольному обозрению». У Джека перехватило дыхание. – Спасибо, – только и выговорил он, опасаясь, что еще секунда, и он рассмеется от счастья. – Это пока не точно, но мы вот-вот примем решение. Поэтому позволь дать тебе один совет, по-дружески, как мужчина мужчине. Раньше, когда ты играл, у тебя была репутация гуляки, пай-мальчиком ты никогда не был. Ты и сейчас продолжаешь вести себя в том же духе. Мне тут говорили, ты практически поселился в баре «У Кела». Джек попытался было возразить, но Том со смехом остановил его: – Попридержи оправдания для жены, которая почему-то все к тебе не едет. Мне, в сущности, все равно, как ты проводишь свободное время – до тех пор пока это не влияет на рейтинг. Но ты можешь все потерять за одну секунду. Не притрагивайся к наркотикам и держись подальше от малолеток. – Не беспокойтесь. На этот раз я глупостей не наделаю. – Рад слышать. А теперь иди. Джек не мог припомнить, когда он так прекрасно себя чувствовал. Он вышел из офиса и бодрой походкой направился домой. Войдя в квартиру, он чуть было не крикнул: «Привет, Птичка!» – но вовремя остановился. В квартире стояла мертвая тишина. Джек раньше и не догадывался, каким одиноким себя чувствуешь, когда некому порадоваться твоим успехам. Он налил виски, залпом выпил. Налил еще. Может, пойти в бар, посидеть там с кем-нибудь, выпить? Но выходить из дома не хотелось. Больше всего ему хотелось бы сейчас поговорить с женой. Ему хотелось показать ей свою новую программу, хотелось увидеть ее улыбку. Он налил себе еще виски и включил проигрыватель. Комната как будто покачнулась у него перед глазами, а потом все опять встало на место. Он был слегка пьян. Ну и что? А почему бы ему сегодня не напиться? В дверь позвонили. У него дрогнуло сердце. Это было, конечно, невозможно, но вдруг это Птичка? Он торопливо подошел к двери и открыл. На пороге, опершись о дверной косяк, стояла Салли с бутылкой шампанского «Дом Периньон» в руке. – Я проскользнула мимо швейцара, – сказала она с улыбкой. – Думаю, ты не возражаешь? – Ну что ты! – Я просмотрела окончательный вариант программы. Ты гений, Джек! Ее слова бальзамом пролились ему на душу. Он отступил на пару шагов, давая ей войти. И, пошатнувшись, ударился о стенку. – Ой, прошу прощения. Салли схватила его за руку, пытаясь удержать. А ногой в это время захлопнула входную дверь. – Думаю, шампанское тебе уже ни к чему. – Я немного пьян, – признался Джек. Она шагнула к нему. Почувствовав под своими руками ее молодое, сильное тело Джек простонал: – Салли... Мысли в его замутненном сознании беспорядочно мелькали. – Подожди, – пробормотал Джек, когда Салли его поцеловала. И это были его последние более или менее разумные слова. Он сдался. Все оказалось так просто. Долгие месяцы, годы он держал себя в руках и хранил клятву верности, которую дал когда-то своей Птичке. Но теперь она живет в Орегоне, и она же сама недвусмысленно дала ему понять, что не хочет его. Салли взглянула на него: – Ну что ты? У Джека пересохло во рту. – Ты ведь знаешь, что я все еще женат, – сказал он, сам удивляясь тому, что еще может себя контролировать. – Конечно, я знаю. И на твой брак не покушаюсь. – Соблазнительно улыбаясь, Салли добавила: – Ну веди же меня в спальню. Все мысли о том, что хорошо бы остановиться, вылетели у него из головы. Глава девятая Элизабет закончила день как на автопилоте. Она мариновала к ужину курицу, а сама думала только о выставке. Надо столько успеть! Она поставила курицу в духовку, сходила в кладовку за своим морским пейзажем. Она закончит его завтра утром, а потом примется за следующую картину. Может быть, она нарисует акварель. Если не писать маслом, к выставке можно успеть подготовить пять картин. Элизабет послышалось, что к дому подъехала машина. Потом хлопнула дверца. Очевидно, Меган успела разгрести все свои дела и собралась на выходных навестить дочерей, а по дороге решила ненадолго заскочить к подруге. Элизабет поспешила к двери и настежь распахнула ее. На пороге стояла Анита в развевающемся белом платье и розовых туфельках на низком каблуке. На крыльце рядом с ней стоял огромный чемодан и лежала длинная, узкая картонная коробка. Такси уехало. – Здравствуй, Птичка! – сказала Анита, смущенно улыбаясь. – Вот я и выбрала для себя пляж, как ты мне советовала. Чтобы поменять обстановку. Элизабет растерялась, она не знала, как ей реагировать на неожиданное появление мачехи. Во-первых, ее поразил внешний вид Аниты. Она выглядела так, как будто вышла из сказок братьев Гримм, совсем не в своем обычном стиле. Раньше она одевалась как жена богатого техасца. И куда подевались яркие, броские одежды и крашеные волосы? Сейчас у нее через плечо свисала одна седая косичка. В ее облике было что-то не от мира сего, она казалась такой беззащитной, хрупкой и грустной. Но самое главное – это то, что она вообще оказалась здесь, нарушив одиночество и покой, которые так ценила Элизабет. – Надеюсь, ты не возражаешь, что я приехала вот так, без предупреждения? После нашего разговора я начала просматривать туристические буклеты, и мне на глаза сразу попалась реклама пляжей в Орегоне. И я подумала: а кто знает, может, это знак? – Ты выглядишь... совсем по-другому, – невпопад ответила Элизабет. – Ах, вот ты о чем. Весь этот маскарад был исключительно ради Эдварда, ему так нравилось, – рассмеялась Анита. В голове у Элизабет это укладывалось с трудом. Ей, конечно, очень не хотелось приглашать к себе Аниту, но что она могла поделать? «Ты уж о ней позаботься», – вспомнился ей наказ отца. – Ну что же мы стоим, входи. Элизабет подхватила огромный чемодан Аниты (на сколько же она приехала?) и перетащила его через порог. Анита вошла и осмотрелась: – Так вот он, знаменитый дом на пляже. Твоему отцу очень хотелось его увидеть. Эти слова на какое-то мгновение сблизили их. – Пойдем, я покажу тебе твою комнату. Элизабет дошла до лестницы, ведущей на второй этаж, и обернулась. Анита в нерешительности стояла посреди комнаты. – Я просто не знала, куда мне еще поехать, – тихим голосом сказала она. – Ничего, что я приехала? Я ненадолго. Элизабет посмотрела на мачеху. Поразительно, но она не узнавала в ней женщину, с которой ссорилась большую часть своей жизни. Эта новая Анита была такой потерянной и беззащитной. – О чем ты говоришь, Анита! Мы ведь одна семья. И это было правдой. Джек проснулся со стоном. Голова трещала, как будто по ней стукнули молотком. Он осторожно приоткрыл один глаз: было восемь часов семь минут. Он резко сел на кровати и посмотрел налево. Никого. Он отбросил одеяло, встал и с трудом поплелся в ванную комнату. Там на зеркале красовалась надпись, сделанная губной помадой: Секс был просто потрясающий! Салли Головная боль с новой силой обрушилась на него. Прошлой ночи ни за что не случилось бы, если бы Птичка жила со мной в Нью-Йорке. Если бы она меня не бросила. «Давай-давай, оправдывайся», – пронеслось у него в голове. – Больше этого не повторится – ни за что на свете, – сказал он вслух. Птичка об этом не узнает. Никогда. К тому времени как Джек принял душ, побрился, оделся и направился в офис, он чувствовал себя гораздо лучше. Уверенность в собственных силах постепенно возвращалась к нему. Он допустил ошибку – причем очень серьезную, – но она так и останется его единственной ошибкой. Он уселся за стол и сразу приступил к работе. И тут дверь открылась. На пороге стояла Салли в черном костюме, соблазнительно обтягивающем ее прекрасную фигуру, и в блузке изумрудного цвета. Салли прикрыла за собой дверь. – Извини, что ушла, пока ты спал. Но мне надо было пораньше прийти на работу. – Да о чем ты говоришь! – беззаботно ответил Джек, а сам подумал: «Лучше бы ты вообще об этом не вспоминала». Она с улыбкой подошла к нему. Положила руки на стол и наклонилась вперед. Он увидел под блузкой краешек ее кружевного лифчика. – Ни за что не отгадаешь, кто звонил сегодня утром, – сказала она. – Кто? Джек старался не отводить глаз от ее лица. «Ни за что не буду смотреть ниже воротничка, разве что до первой пуговицы», – поклялся себе он. – Твой издатель. Он попросил меня передать тебе предложение от редакции журнала «Пипл». – «Пипл»? – Он встал со стула. – И чего они хотят? Салли присела на краешек стола: – Они хотят написать о тебе в специальном номере, посвященном пятидесяти самым красивым людям. Джек и сам не понял, как она очутилась в его объятиях. Он посмотрел на ее очаровательное лицо и почувствовал, что его снова охватывает желание. Элизабет проворочалась всю ночь. На рассвете она оделась, осторожно прокралась по коридору и заглянула в спальню Аниты. Та еще спала. Она быстро написала ей записку: «Ушла на пляж» – и вышла на улицу. Держа под мышкой сумку со всем необходимым, она спустилась по лестнице. Океан сегодня был неспокойным, волны то и дело набегали на берег. Она оставила сумку у своего камня и пошла по берегу, все ускоряя шаг, а потом вообще перешла на бег. Волны наполняли ее энергией, она чувствовала себя сильной и свободной. На какое-то время Элизабет даже забыла про Аниту, про то, что та приехала с таким огромным чемоданом, что, глядя на него, можно было подумать, что она собирается прожить здесь месяца два. Наконец, тяжело дыша, она повернула назад, к своему камню. Села на него и принялась смотреть на океан. – Птичка, дорогая, это ты? Элизабет обернулась на голос. В нескольких шагах от нее стояла Анита. На ней была длинная цветастая юбка и белый свитер. Элизабет неохотно подвинулась и сказала: – Иди сюда, места хватит. Анита уселась рядом: – Ну и лестница у вас! Неудивительно, что ты так похудела. Элизабет удивленно посмотрела на нее: – Разве? – Самое меньшее килограммов на пять. Ты что, не замечаешь, что на тебе все висит? – Я делаю упражнения. – Я тоже занимаюсь – йогой. Элизабет об этом не знала. Если подумать, она вообще мало что знала о жизни мачехи. – А чем еще ты занимаешься? – Ну, обычными вещами. Раз в месяц я хожу в группу любителей книги. По четвергам утром играю с приятельницами в бридж. Конечно, когда был жив папа, вся моя жизнь была сосредоточена только на нем. – Анита немного помолчала. – Знаешь, он мне почему-то не снится. Каждую ночь я ложусь спать в надежде увидеть его лицо, но он не приходит. Элизабет было знакомо это чувство. – Я всю жизнь мечтала увидеть во сне маму, но она мне так ни разу и не приснилась. – Я всегда знала, что переживу его, и думала, что готова к этому. Какой же я была глупой! Нельзя приготовиться к тому, что потеряешь самого близкого тебе человека. Элизабет знала, что словами тут не поможешь. А может, все-таки Анита приехала к ней, чтобы было с кем-то поговорить об отце? – Как вы с ним познакомились? Анита улыбнулась: – Я работала в салоне красоты. Боже, я до сих пор помню тот день, когда в первый раз его увидела – как будто это было только вчера. Он был таким красавчиком! Он тогда носил усы, а глаза у него были темные, как ночь. Думаю, я в него влюбилась в первую же минуту. Элизабет нахмурилась. Отец сбрил усы сразу после смерти мамы. И никогда их больше не отращивал. – Значит, ты знала мою маму, – вдруг вырвалось у нее. Наверняка будет это отрицать, подумала Элизабет. Но когда их взгляды встретились, Анита тяжело вздохнула: – Нет, хотя она и была с ним в тот день. Она пришла постричься. – Расскажи мне о ней. – Я мало что знаю. В основном из рассказов. Все сходились в том, что она была самой красивой и самой смелой женщиной в Спрингдейле – ей хотелось приключений. – Об этом я слышала уже не раз. Расскажи мне наконец, как все было на самом деле. Почему отец никогда не говорил о ней? – Она пытливо посмотрела Аните в глаза. – Ну пожалуйста, я тебя очень прошу. – Еще до того, как ты родилась, твоя мама сбежала из дома. – Она ушла от отца? – Посреди ночи. Он не сразу ее нашел. Она к тому времени уже была в Северной Каролине. Он поехал туда и привез ее обратно домой. После этого, как все говорили, она очень изменилась. Стала грустной и молчаливой. Элизабет представить себе не могла, чтобы ее мать, такая энергичная и жизнелюбивая, по рассказам, вдруг впала в депрессию. Эта новая информация не укладывалась у нее в голове. – Она любила тебя. Просто она никак не могла избавиться от тоски. Она совсем перестала улыбаться. Вот в основном и все, что говорили о ней люди. Она оставила свою улыбку в Северной Каролине. – Я умоляла отца рассказать мне о ней хоть что-нибудь, но он так и не сказал ни слова. – Может быть, в его душе не осталось ничего, о чем ему хотелось бы рассказать тебе. Ничего не осталось. Только грусть и тоска. Элизабет знала, как это бывает. – Знаешь, так произошло и у нас с Джеком. – Иногда бывает трудно вспомнить, почему ты влюбилась в человека, – задумчиво проговорила Анита, глядя на океан. – Я ведь тоже уходила от твоего отца. – Я об этом не знала. И куда, к кому? – Это не важно, это и тогда было не важно. – Анита немного помолчала. – Он меня иногда подавлял. И я была такой молодой, когда мы поженились. Я сама порой не знала, чего хочу. Поэтому и жила его жизнью. Долгие годы мне ничего другого и не было нужно. Элизабет было знакомо и это. – Но мне очень хотелось ребенка, – продолжала Анита. – И когда мы с Эдвардом снова стали жить вместе, мы старались его завести. У меня было три выкидыша. С каждым разом это становилось все более невыносимым, пока я наконец не решила: хватит. Господь Бог знает, что делает. Перед Элизабет предстала женщина, о которой она, в сущности, раньше ничего не знала. – Я привезла тебе кое-что, – сказала Анита. Элизабет протянула руку и помогла Аните встать с камня. Они поднялись по крутой деревянной лестнице и очутились на мокрой лужайке. Когда они дошли до крыльца, Элизабет заметила у стены большую картонную коробку. Анита сходила в дом за ножом. – Открой ее, – сказала она. Внутри Элизабет увидела какие-то блестящие зеленые палки и белую сетку. – Это папин гамак. – Вы лежали в нем часами. – Мы наблюдали за светлячками, – мечтательно прошептала Элизабет. – Ему наверняка захотелось бы, чтобы он был у тебя, – сказала Анита. – Гамак можно повесить в конце участка, рядом с лестницей, чтобы в хорошую погоду ты спала на свежем воздухе, слушала океан и вспоминала, как он тебя любил. Элизабет посмотрела на Аниту и чуть не прослезилась. Она не могла вымолвить ни слова, не могла даже сказать спасибо. Анита улыбнулась: – Пожалуйста. Март пришел в Нью-Йорк с арктическими ветрами. Ночью, когда стало так холодно, что даже Таймс-сквер опустела, пошел снег. К утру он превратился в настоящую пургу, так что Джек едва различал из окна силуэты зданий. Он уже собирался пойти принять душ, когда зазвонил телефон. – Здравствуйте, мистер Шор. Как хорошо, что мы вас застали. Это страховое агентство. Нам нужно ваше разрешение на то, чтобы распорядиться вашим имуществом, поскольку вы, очевидно, вообще исчезли с лица земли или собираетесь это сделать. Джек рассмеялся. – Виноват, – сказал он. Да, Джеми палец в рот не клади. – Это само собой. Сейчас ты начнешь говорить, что был так занят, что даже не смог перезвонить и поговорить о моих планах уйти из команды по плаванию. – Детка, прости меня. Я собирался это сделать. Но здесь просто какой-то сумасшедший дом. Я работаю по пятнадцать часов в сутки. – Поэтому-то тебя, наверное, и не было дома, когда я звонила вчера в два часа ночи. Ты, очевидно, был на работе. Слава богу, что он разговаривал с ней по телефону. Джек почувствовал, как его лицо заливает краска стыда. – Я принял снотворное. Понимаешь, в последнее время я плохо сплю без мамы. – А я даже и не знала, что ты по ней скучаешь. Ты никогда об этом не говорил. – Я... я действительно скучаю по ней. – Ну так вот, мы со Стефани придумали такой план. В пятницу утром мы прилетаем в Нью-Йорк, в аэропорт Кеннеди. Ты нас встречаешь, и мы все вместе на три дня летим к маме в Орегон. – Что? – У мамы ведь день рождения. Надеюсь, ты об этом не забыл? Черт побери! – Нет, конечно. Я как раз собирался лететь к ней на выходные, но тут на работе возникло срочное дело... – Даже не продолжай. Никто не умрет, если на пятницу ты возьмешь выходной. Ты же, папочка, не кардиохирург, ты всего-навсего работаешь на телевидении. Вот влип, подумал Джек. – Ты права, – сказал он потускневшим голосом. – Ты ведь сможешь встретить нас в аэропорту? А билеты мы сами купим и расплатимся за них твоей карточкой. – Да, конечно. – И еще, папа, это должно быть для мамы сюрпризом. Так что ничего ей не говори, договорились? Джек закрыл глаза. Да, это уж точно будет для нее сюрпризом. Элизабет с Анитой не спали допоздна, все никак не могли наговориться. Эти женщины прожили бок о бок практически всю жизнь, а оказалось, что они совсем не знают друг друга. К своему изумлению, они обнаружили, что у них много общего. Утром, после завтрака, они пошли погулять по пляжу и продолжили разговор. Стоял чудесный весенний день, ярко светило солнце. Позже, когда Анита прилегла отдохнуть, Элизабет съездила в город за продуктами и вернулась после обеда. Анита стояла на крыльце, любуясь океаном. На ней было длинное белое развевающееся платье и чудесной вязки коралловый свитер. Элизабет почувствовала вдохновение: – Можно я напишу твой портрет? – Ты хочешь меня рисовать? – Я недавно снова занялась живописью. И если ты согласишься... – Я могла бы сесть вон на то бревно, рядом со скалой. Элизабет обернулась. Бревно, лежавшее в конце участка, подходило просто идеально: за ним, насколько хватало глаз, открывались бескрайние океанские просторы. Она взглянула на Аниту: – Оставайся здесь. Я сейчас вернусь. Она поспешила в дом и подготовила все свои принадлежности. Через пять минут она уже была на улице. Элизабет поставила мольберт и оглянулась в поисках Аниты. Та стояла рядом с бревном, спиной к Элизабет. Предзакатное небо над серебристой гладью океана было расцвечено всеми цветами радуги. – Не двигайся! – воскликнула Элизабет. Она действовала инстинктивно. Казалось, она никогда не писала с таким увлечением – смешивала краски, наносила мазки, пытаясь схватить всю красоту этой сцены. Элизабет работала как одержимая до тех пор, пока последний луч солнца не скрылся в океане. – Ну все, Анита, – сказала она. – На сегодня хватит. В сумерках казалось, что Анита стала меньше ростом. И тут только до Элизабет дошло, как много она требовала от этой хрупкой пожилой женщины. – Извини меня. Ты, наверное, страшно устала стоять. – Я наслаждалась каждой минутой, закат был просто великолепен. – Ты, должно быть, умираешь от голода. Лично я – да. Пошли в дом. Анита взглянула в сторону мольберта: – Можно посмотреть, что получилось? – Нет, – тут же резко ответила Элизабет, а потом поправилась: – Извини, я имела в виду, пока еще рано смотреть. Ты не обиделась? – Конечно, нет, дорогая. Элизабет отнесла холст в дом и поставила его в кладовку, чтобы высохла краска. – Ужин скоро будет готов, а пока пойди-ка наверх, прими горячую ванну. – Ты читаешь мои мысли. Элизабет накрыла на стол, быстро сделала салат с курицей и позвала Аниту. Когда ответа не последовало, она поднялась на второй этаж и увидела, что Анита сидит на краешке кровати с маленькой подушкой, по краям украшенной кружевами, в руках. – Анита, что с тобой? Как ты себя чувствуешь? – Не беспокойся, со мной все в порядке. Просто вспомнила, как твой папа уговаривал меня научиться вязать крючком, а я вот так и не научилась. Жаль, ведь вязание такое женственное занятие. Подушка была одной из тех немногих вещей, которые остались от матери Элизабет. Она часто пыталась представить себе, как мать сидит в кресле и вяжет что-то из ярких ниток, НО перед глазами всегда возникала черно-белая фотография молодой женщины, строго, без улыбки глядящей прямо в объектив. Анита подняла голову. Ее лицо было бледным, в глазах стоили слезы. – Эту подушку сделала твоя мама, – сказала она. – Я помню, как в тот день, придя постричься, она сидела и все время вязала. – Я иногда пытаюсь представить, какой она была. Анита положила подушку на кровать, встала, взяла Элизабет за руку и подвела ее к зеркалу. – Когда я в первый раз увидела ее, я подумала, что это самая красивая женщина на свете. Анита убрала волосы Элизабет со лба и сказала: – Ты – ее копия. Еще девочкой Элизабет часами разыскивала среди семейных фотографий мамины, но нашла всего несколько штук. Оказывается, она не там искала. И никто ей об этом не сказал. Надо было просто посмотреть в зеркало. – Спасибо тебе, Анита, – сказала Элизабет дрогнувшим голосом. Страдая от похмелья, Джек с трудом разлепил глаза и заставил себя дойти до душа. К сожалению, горячая вода не могла избавить его от мук совести. Эту ночь он опять провел с Салли. Ему бы очень хотелось думать, что ничего особенного не происходит, что это так, ерунда. Но в глубине души он знал, что это неправда. Разлука с Элизабет не давала ему права спать с кем угодно. Если бы Джек узнал, что его Птичка изменила ему, он бы убил того наглеца. Она уже прощала его раньше, но это было много лет назад, они оба с тех пор сильно изменились. Джек совсем не знал, как бы она прореагировала на этот раз. Она стала такой независимой и непредсказуемой. Джек только начал бриться, когда зазвонил телефон. Все еще голый, он пошел в спальню и снял трубку: – Алло. – Ал-ло, папочка, – с возмущением выдохнула Джеми. – Говорила же я тебе, что он еще дома. Он забыл про нас, – продолжала она, обращаясь уже к сестре. Черт! Сегодня же они должны лететь в Орегон. – Ты застала меня в дверях, я уже выхожу. – Знаешь, встречать в аэропорт обычно приезжают до того, как приземлится самолет, – возмутилась она. – Ну и когда ты появишься? Он взглянул на часы: было восемь сорок пять. – Самое позднее через час. Ведь наш самолет вылетает... – Без четверти двенадцать. – Ну да, помню. Встретимся у выхода на посадку. Джеми вздохнула: – Мы-то никуда не денемся. Джек повесил трубку, выпил две таблетки аспирина и быстро оделся. Через десять минут он уже ехал в такси. У него было достаточно времени, чтобы придумать, что сказать дочерям, кроме слов извинения. Может быть, Стефани ему и поверит, но Джеми – ни за что. Она выскажет ему все, что о нем думает, а потом вообще, наверное, перестанет с ним разговаривать. Да, без Птички плохо. Она всегда умела незаметно подсказать ему, как вести себя с дочерьми. – Можешь не изображать передо мной сильную женщину, – сказала Анита, когда они сели за стол. – Что ты имеешь в виду? – Поздравление от мачехи – совсем не то, о чем мечтаешь в свой день рождения. Признайся, ты скучаешь по своим. – Все нормально, я прекрасно себя чувствую. Но как только Элизабет произнесла эти слова, ей стало страшно тоскливо. Она пыталась вести себя ровно, гнала мысли о семье, потому что знала, как тяжело ей будет встречать день рождения без Джека и девочек. Никто из них ей даже не позвонил. Она с трудом заставила себя улыбнуться и сказала: – Я хочу сегодня порисовать – ведь мне до выставки надо закончить еще четыре картины. Анита встала из-за стола: – Не возражаешь, если я пойду с тобой? Я могла бы устроиться где-нибудь рядом и повязать. – Компания мне не помешает, – совершенно искренне ответила Элизабет. Через десять минут они с Анитой уже спускались по лестнице на пляж. Элизабет снова прекрасно себя чувствовала. Девочки позвонят вечером. В этом она была уверена. – Смотри-ка, отлив. Мы можем провести здесь несколько часов, – сказала она. Расстелив на песке покрывало, Анита уселась и взялась за вязание. Элизабет поставила мольберт, прикрепила лист бумаги и огляделась вокруг в поисках сюжета. И снова остановила выбор па океане. Это будет акварель – день был как будто создан для этого, ни масло, ни акриловые краски не подойдут. Довольная, что приняла решение, Элизабет взялась за кисть. Несколько часов она работала не отрываясь, но, когда Анита окликнула ее и сказала, что уже два и им пора домой, Элизабет показалось, что прошло всего несколько минут. Анита собрала свое вязание и направилась к лестнице. Элизабет стояла и смотрела, как та поднимается, тяжело дыша, но без остановок. Как будто наверху ее ждет приз, подумала Элизабет. Она тоже собрала принадлежности, осторожно взяла свою акварель и стала подниматься по лестнице. Элизабет была уже почти наверху, когда почувствовала запах дымка и услышала голоса. Из открытых окон ее дома свешивались воздушные шары. Вдруг дверь распахнулась. Мардж из художественной галереи, Анита и Меган вышли на крыльцо и запели: «С днем рождения, с днем рождения!» Элизабет чуть не выронила из рук картину и мольберт. Еще никто не устраивал ей на день рождения такого сюрприза. Меган первая подбежала обнять Элизабет. А потом они уже все втроем обнимали и поздравляли ее, смеялись и говорили все разом. Мардж взяла из рук еще влажную акварель: – Это просто чудо! Ты ее рисуешь для выставки? Элизабет было приятно услышать эти слова от Мардж. – Конечно. Когда Мардж пошла в дом, Меган сказала: – Это Анита все придумала. Я от нее такого не ожидала – после того, что ты о ней рассказывала. Элизабет поморщилась. – Знаешь, Анита оказалась совсем не такой, какой я себе ее представляла все эти годы, – сказала Элизабет. – Я сейчас вернусь. Она подошла к Аните, которая склонилась над новым красным грилем и раскладывала на нем устриц. При ее приближении Анита выпрямилась: – Как тебе сюрприз? – Это ты все придумала! – ласково сказала ей Элизабет. Элизабет знала, сколько Аните пришлось из-за нее пережить, и все равно она захотела сделать падчерице что-то приятное. – Спасибо тебе, – сказала Элизабет, чувствуя, что словами не выразить, как она тронута. Потом Элизабет взяла Аниту за руку: – Я хочу, чтобы мы все начали заново. Та подняла на нее расширившееся от изумления глаза: – О моя... Но тут к ним подошла Меган и весело спросила: – А как насчет того, чтобы выпить по «Маргарите»? Уверяю тебя, Анита, после моего коктейля ты снова почувствуешь себя юной девушкой. Анита рассмеялась, вытирая набежавшие на глаза слезы. – Боюсь, дорогая, даже после твоей «Маргариты» девушкой я себя не почувствую. Но выпью с удовольствием. Мардж вынесла на крыльцо магнитофон и поставила заводную, громкую музыку. Они жарили на гриле устриц, а потом в кофейной жестянке приготовили мидий со специями, вином и сливочным маслом. На третье у них был жареный лосось. Элизабет не могла припомнить, когда ей было так весело. Джек повернул на Стормуотчлейн. – Дорога все такая же ужасная, – сказал он и сам почувствовал, как раздраженно прозвучал его голос. Он очень волновался. Мало того что он вот-вот увидит Птичку, так еще дочери всю дорогу с ним почти не разговаривали. Они страшно рассердились на него за то, что он их не встретил. Джек прекрасно понимал, что провинился, и поэтому старался придерживаться нейтральных тем. – Повезло нам, – сказал он. – Погода великолепная. – Да уж, – согласилась Джеми. – Просто не верится, что нет дождя. От открывшегося перед ними вида захватывало дух. Все два года, которые Джек прожил в Орегоне, он замечал только дождь и серое небо. А сейчас он будто впервые увидел великолепие океанского побережья, этих острых скал и бесконечного песчаного пляжа. Вода серебром сверкала и переливалась на солнце. Неудивительно, что Элизабет так здесь нравится. Природа в этих местах первозданная. И как это он раньше не обращал внимания на всю эту красоту? За последним поворотом Джек сбавил скорость. На подъездной дорожке у дома стояло несколько автомобилей. Выйдя из машины, он услышал музыку – какую-то старую мелодию в стиле диско – кажется, Глория Гейнор. Сердце забилось у него в груди. Надо было позвонить Птичке, предупредить, что они приедут. Девочки, не дожидаясь отца, побежали к дому. Во дворе вокруг стола собрались одни женщины. Джек узнал Аниту и Меган. Тут Элизабет обернулась. Дочери бросились к ней с объятиями. Джек стоял как вкопанный и не мог пошевелиться. Теперь он понимал, как это бывает, когда муж возвращается с войны домой к любимой женщине. От одной мысли о проведенной с Салли ночи ему стало физически дурно. – Пап, ну давай же, иди сюда! – закричала Стефани и помахала ему рукой. Элизабет оглянулась и увидела его. Джек подошел к ней и неловко обнял. – С днем рождения, Птичка! – Здравствуй, Джек. То, как она это сказала, вдруг больно задело его. Когда Элизабет попыталась высвободиться из его объятий, Джеку не захотелось ее отпускать. Веселье продолжалось. Когда начало смеркаться, Мардж достала бумажный пакет с фейерверками, и все отправились на пляж их запускать. Элизабет стояла в сторонке и смотрела на дочерей и своих подруг. Джек держался в стороне от гостей. Нет, он, конечно, общался с ними, разговаривал, но все-таки соблюдал дистанцию. – Ну все, представление закончено, – сказала Мардж, когда последние искры упали на песок. Через несколько минут они уже убрали за собой мусор и пошли к дому. Мардж сразу же села в машину и уехала. А за ней и Анита с Меган – они решили остановиться на ночь в гостинице Эко-Бич. Элизабет постояла, глядя им вслед. Наконец она осталась лишь со своей семьей. – Я просто с ног валюсь от усталости, – сказала Стефани. – Не забывай, у нас на Восточном побережье сейчас на четыре часа позже. Она обняла мать за плечи, и они все вчетвером вошли в дом. Элизабет проводила девочек в гостевую комнату. Джеми сразу плюхнулась на кровать. Стефани пристроилась рядом. – Этот день рождения очень многое для меня значил, – проговорила Элизабет. – Мы страшно по тебе скучали, – сказала Джеми, сбрасывая туфли. Сняв джинсы, она забралась под одеяло. Стефани встала и пошла в ванную. Вернулась она во фланелевой ночной рубашке. Поцеловав Элизабет, она тоже легла. Элизабет была не готова остаться наедине с Джеком. – Джеми, расскажи о своем новом ухажере. – Началось, – вздохнула Стефани и отвернулась к стенке. – Если она сейчас заведет разговор о Майкле, я буду спать. Спокойной ночи, мама. Элизабет уселась на пол рядом с кроватью. Джеми выбралась из-под одеяла и пристроилась рядом с ней. – Как ты узнала, что папа – это и есть тот самый, единственный и неповторимый? – Сразу после первого поцелуя, – сказала Элизабет, вспоминая те прекрасные времена. – Когда он поцеловал меня, я расплакалась. – Почему? – Мне показалось в тот момент, что я падаю, но не могу и не хочу остановиться, хотя и понимаю, что приземлиться целой и невредимой навряд ли удастся. Любовь – штука опасная. Джеми взглянула на мать: – Хочешь, скажу тебе кое-что по секрету? – Конечно. – Я ведь вовсе не собиралась бросать плавание. Мне просто хотелось, чтобы папа наконец-то обратил на меня внимание. Но у меня все равно ничего не вышло. – Знаешь, он сейчас действительно сам не свой из-за новой работы. Наберись терпения. Когда уже в зрелые годы твои мечты наконец сбываются – это на какое-то время выбивает из колеи. – Я понимаю. Мне просто хотелось, чтобы все было... как-то попроще, что ли. – В жизни все не просто. И какая разница, выступишь ты на Олимпиаде или нет? Главное, что ты старалась чего-то достичь. – Значит, ты будешь мною гордиться, даже если я никогда не выиграю ни одного заплыва, но останусь в команде? – А теперь ты напрашиваешься на комплименты. Джеми поцеловала Элизабет в щеку и забралась в постель: – Спокойной ночи, мам. Я люблю тебя. – Я тоже тебя люблю, – сказала Элизабет, выключая свет. Джек разжег камин. Дрова громко потрескивали, на ковре мелькали золотые отблески огня. Было видно, что Джеку очень неловко. Элизабет села неподалеку от него на диван. Долгое время они сидели молча. Наконец она сказала: – Я раньше всегда напоминала вам о своем дне рождения. – Да уж, – со смехом сказал он и немного расслабился. Джек, казалось, со страхом ждал, какими же будут ее первые слова. – Я всегда думала, что вы об этом дне забудете. Почему я все время боялась, что я для вас – никто? Он повернулся к ней, и она увидела в его глазах необычную для него грусть. – Потому, что я действительно частенько забывал о твоем дне рождения. Не каждый год, но все же забывал. И не потому, что я не любил тебя и мне было все равно, а потому, что мне самому никогда не приходилось об этом думать. Ты всегда думала о нас и за нас. Ты была главной в нашей семье, ты вытащила меня из пропасти... А я воспринимал тебя как нечто само собой разумеющееся. Элизабет знала, что еще несколько месяцев назад ему ни за что бы не пришли в голову подобные мысли – не говоря уж о том, что он никогда не заговорил бы об этом вслух. – По-моему, мы оба за последнее время кое-что для себя уяснили. – Я вовсе не такой хороший отец, каким все время себя считал, – выпалил Джек, сам удивившись вырвавшемуся у него признанию. – Без тебя мне с девочками даже не о чем говорить. Они считают меня круглым идиотом. Раньше Элизабет не замечала за Джеком этой черты – ранимости. – Им девятнадцать и двадцать, Джек. Им кажется, что человеку, который помнит президента Кеннеди, место в доме для престарелых. Я раньше так же относилась к Аните. Прошло, наверное, несколько минут, прежде чем Джек проговорил: – Придется, наверное, все им рассказать. Элизабет захотелось дотронуться до него, но что-то ее удержало. Может быть, сомнение, готова ли она прямо сейчас сделать шаг к отношениям, которые существовали между ними много лет назад. – Да, – согласилась она. – Но мы не будем говорить о разводе. Просто скажем, что решили на время расстаться. Джек с горькой улыбкой сказал: – Мы можем назвать это как угодно. Отпуском, например. Но они же у нас не дурочки. Элизабет от его слов чуть не расплакалась. – Мы же еще ничего не решили относительно нашего будущего. Просто нам лучше будет какое-то время пожить отдельно. Вот и все. У нас еще есть шанс начать новую жизнь, – убежденно сказала она. Джек нежно дотронулся до ее щеки: – Мне хотелось бы в это верить. – Мне тоже. Глава десятая В субботу ближе к вечеру произошло решительное объяснение. Джеми сидела, скрестив ноги, на полу рядом с камином. Судя по ее воинственно вздернутому подбородку, сразу было видно, что серьезного разговора не избежать. – Ну ладно, родители, хватит темнить, рассказывайте все, – заявила она. – Мы ведь видим, что между вами что-то происходит. Стефани сидела в кресле-качалке в углу гостиной. Заметно побледнев, она сказала: – Прошу тебя не втягивать меня в этот разговор. Элизабет, сидевшая рядом с Джеком на диване, хранила молчание. Она для себя решила, что объясняться с девочками должен Джек. Он смотрел на своих любимых дочерей. От одной только мысли, что сейчас придется рассказать им правду, произнести вслух все эти ужасные слова, Джеку стало дурно. Он боялся начать: ведь тогда дети на всю жизнь запомнят, что их семья распалась из-за него, из-за этих его жестоких слов. – Ну так что? – снова потребовала ответа Джеми. От растерянности Джек даже не заметил, что Элизабет встала и обошла вокруг дивана. Она стояла сейчас у него за спиной, положив руку Джеку на плечо. Это нежное прикосновение было больнее удара в солнечное сплетение. – Я знаю, вы чувствуете, что между нами что-то не так, – сказала она спокойно. – Дело в том, что мы с папой решили на время расстаться. Но вы не беспокойтесь, все будет хорошо, мы останемся одной семьей. – Великолепно! Мы останемся одной семьей! Какая чушь! – возмущенно выпалила Джеми и вскочила на ноги. Она побледнела. Джек видел, что она вот-вот расплачется. Элизабет сильнее сжала его плечо. Ему захотелось взять ее за руку, но он не мог и пошевелиться. – Милая моя девочка, дай нам все объяснить. Мы с папой поженились очень молодыми... – Элизабет пыталась говорить спокойным, ровным тоном. И тут вдруг в разговор вступила Стефани: – Ах, вот в чем дело? В вашей тогдашней молодости? Она разрыдалась. Сердце Джека разрывалось на части. Он посмотрел на Птичку. Она взглянула на него и тут не удержалась и расплакалась. Не раздумывая, он вскочил и заключил ее в объятия. – Мы справимся со всем этим, – прошептал он, прижимаясь к мокрой от слез щеке Элизабет. Он никогда не любил ее сильнее, чем в этот момент. Джек посмотрел на дочерей и понял, что никогда не забудет этот день. Вот такова расплата за все ошибки, которых он немало наделал в жизни. И самой страшной его ошибкой было то, что он не боролся за сохранение их с Элизабет брака. – Нам всем сейчас тяжело, – сказал он. – Но вы ведь знаете, как мы вас любим. И мы с мамой любим друг друга. Пока это все, что мы знаем наверняка. Вы можете либо помочь нам преодолеть трудности, либо рассердиться и с нами больше не общаться. Но вы нам очень сейчас нужны. Нам необходимо почувствовать себя настоящей семьей. Джеми сразу затихла. Было видно, что она уже не сердится на родителей. Она упала на колени. Элизабет опустилась на пол рядом с ней. – Мои любимые девочки, – прошептала она. Джеми и Стефани с двух сторон обнимали ее и плакали. Джек с тоской и любовью смотрел на них. Ему хотелось обнять жену и дочерей, но он не мог пошевелиться. Они втроем всегда были очень близки, а он вечно оставался где-то на втором плане. Джеми первой посмотрела на него. – Папа, – это было все, что она сказала. Элизабет протянула ему руку и крепко ее сжала. Джек опустился на колени рядом с ними и нежно их обнял. Элизабет сидела в кресле-качалке на крыльце. Над океаном висела полная луна, ее свет, как луч маяка, освещал волны. Последние несколько часов казались Элизабет самыми тяжелыми и в ее жизни. Они тогда так и остались сидеть на полу, то плача, то упрекая друг друга. Джеми то яростно спорила с родителями, то впадала в бессильное отчаяние. Стефани молчала, отказываясь поверить в то, что родители могут расстаться. Сейчас девочки наконец-то пошли спать. Элизабет услышала, как открылась, а потом хлопнула дверь. Джек вышел на крыльцо и уселся рядом с ней. – Просто не представляю, как это у тебя хватило сил все им рассказать, – проговорил он. – Когда они начали рыдать... Это было ужасно. – Ведь это я виновата в том, что мы живем врозь, – ответила Элизабет. – Я отказалась поехать с тобой в Нью-Йорк. Я написала тебе то письмо. Так что и сказать им об этом должна была я сама. – Но ведь решение мы принимали вдвоем. Для Элизабет так много значили эти несколько слов. Джек взял на себя часть ее вины. – Я все еще тебя люблю, – сказала она. – До сегодняшнего вечера я словно забыла об этом. Он внимательно посмотрел ей в глаза: – Многие годы я спрашивал тебя, чем ты недовольна, что тебя не устраивает. Но ты так ничего и не ответила. – Джек, ты не представляешь, каково это – исчезнуть, раствориться как личность. Да и как ты можешь понять? Ты всегда был так уверен в себе. – Ты что, смеешься? Кому ты это говоришь? Человеку, который был звездой, а потом, потеряв все, превратился в полное ничтожество? – Это совсем другое. Я говорю о внутреннем Я, а не о том, какую должность ты занимаешь. – Ты никогда этого не понимала, – сказал Джек. – Для мужчины это как раз самое важное. То, чем он занимается в жизни, – это и есть его сущность. Когда я не смог больше играть в футбол, я потерял себя. – Ты никогда мне об этом не говорил. – Как я мог? Мне было стыдно в этом признаться. И к тому же я знал, как тяжело дались тебе те годы, когда я был самым популярным игроком. Джек был прав. В те годы, когда он играл в футбол, Элизабет бывало очень плохо. Чем успешнее он выступал, тем больше отдалялся от семьи. – Мне очень жаль, Джек. – Не говори так. Мы столько лет потратили на этот футбол. – И все же мы потратили их не зря, – сказала Элизабет тихо. – Мы жили нормально. Мы построили дом, родили и вырастили двух красивых умных девочек, которые нас любят. – Она усмехнулась: – Совсем неплохо для молодой парочки, поженившейся в колледже. Джек встал, подал ей руку и растроганно сказал: – Ты у меня замечательная. Ты знаешь об этом? Он никогда раньше ей этого не говорил. Простые слова Джека очень ее тронули. – Ты тоже. – Ну что ж, Птичка, спокойной ночи. – Спокойной ночи. Она одна пошла в свою спальню. На следующее утро Джек с Джеми и Стефани улетели на Восточное побережье. Весна, которая так неожиданно рано пришла в их края, длилась всего до конца марта. А потом опять с новой силой зарядили дожди. Элизабет каждый день в плаще и резиновых сапогах ходила к почтовому ящику. Чаще всего она возвращалась с пустыми руками. За несколько недель только Стефани написала ей два письма. Они были короткими, с вопросами, которые ее мучили, но ответить на которые было невозможно. «Кто кого разлюбил?» «Вы что же, лгали нам все эти годы?» «Вы хотите развестись?» Джеми не писала совсем. Она также не отвечала на телефонные звонки и сообщения, которые Элизабет оставляла на ее автоответчике. У Элизабет всегда были с дочерьми очень близкие, теплые отношения. И теперь отчужденность, их боль и гнев были для нее невыносимы. – Лучше, наверное, было бы вернуться к Джеку, – в сотый раз сказала она Аните. – Все тогда были бы довольны. Элизабет отошла на шаг от картины, сосредоточенно вгляделась в нее и добавила фиолетовый мазок. Это была картина, которую она начала писать, когда Анита только приехала. Она уже закончила четыре картины для фестиваля, но из-за дождя теперь вынуждена была работать дома. Анита сидела за кухонным столом и вязала. Она мельком взглянула на Элизабет и заявила: – Не думаю, что все были бы довольны и счастливы. – Ну, по крайней мере девочки успокоились бы, – сказала Элизабет. – Ну вот и все. Я закончила. – Можно наконец-то посмотреть? Элизабет кивнула и вдруг заволновалась. Она отошла в сторону, чтобы Анита хорошенько рассмотрела свой портрет. Анита очень долго стояла перед ним. На портрете она выглядела хрупкой, какой-то даже неземной, но в то же время сильной. В ее серых глазах проглядывала легкая грусть, хотя на губах играла едва заметная улыбка. – Я никогда не была такой красивой, – сказала она наконец неожиданно охрипшим голосом. – Но ты такая и есть, ты очень красивая. – О боже, как бы мне хотелось, чтобы твой отец это увидел. Он бы повесил портрет на стену и всем его показывал. «Идите скорее сюда, – говорил бы он, – посмотрите, это написала моя дочь». – Анита повернулась к Элизабет. – А теперь это буду делать я. Элизабет от волнения не знала, куда себя деть. Фестиваль должен был начаться через час, и она – как же она была глупа, как она могла на такое решиться! – согласилась выставить свои картины. Она не могла вспомнить, когда ей было так страшно. – Может, я была пьяна? – пробормотала Элизабет себе под нос, переодеваясь уже в третий раз. Наконец она надела черное трикотажное платье и спустилась вниз. Анита уже ждала ее у двери. – Ну как ты? – спросила она. – Ужасно. Я бы сейчас на все согласилась, лишь бы не идти в галерею. Может, не ходить? А вдруг мне там станет плохо? Анита подошла к ней и обняла за плечи. – Дыши глубже! Все мы чего-то боимся, – сказала она. – Главное – не сдаваться! – Спасибо за поддержку. – Элизабет обняла Аниту. – Пора идти, а то опоздаем. Эко-Бич приукрасился, как на вечеринку. Повсюду были развешаны красочные плакаты и воздушные шары. Погода выдалась на удивление хорошей. Правда, по небу плыли серые облака и дул холодный ветер, но по крайней мере дождя не было. Элизабет стояла на тротуаре напротив галереи «Эклектика». Всю витрину занимал огромный плакат: «ПРЕДЛАГАЕМ ВАШЕМУ ВНИМАНИЮ РАБОТЫ ХУДОЖНИЦЫ ИЗ НАШЕГО ГОРОДА – ЭЛИЗАБЕТ ШОР». Анита сказала: «Удачи!» – и подтолкнула ее ко входу. Когда Элизабет вошла, она увидела женщин из своей группы поддержки, которые тут же разразились громкими аплодисментами. Элизабет остановилась в дверях. – Привет! – тихо сказала она. Ее голос предательски задрожал. – Как это мило с вашей стороны, что вы пришли. Все заговорили разом: – Потрясающие работы! Изумительные! Когда ты начала писать? Где ты училась? Элизабет так и не удалось ответить ни на один из сыпавшихся на нее вопросов, да это было и не важно. Воодушевление подруг помогло ей справиться с нервами. Она почти успокоилась, в ней даже проснулась надежда: может, выставка все-таки пройдет успешно, она получит хорошие отзывы и кто-нибудь купит ее картины? – Элизабет! – позвала ее Мардж, подходя к ней с большим букетом роз. – Это тебе. – О, спасибо! Тебе не стоило... Мардж улыбнулась, передавая ей цветы: – А это вовсе и не от меня. В букете была карточка со словами: «Мы все еще сердимся, но все равно тебя любим. Удачи тебе, мы гордимся тобой. Джеми и Стефани». Гордимся тобой! Элизабет прослезилась. Анита подошла и прошептала ей на ухо: – Это я рассказала им о выставке. Надеюсь, ты на меня не в обиде. – Нет, конечно. Спасибо тебе, Анита. Анита дотронулась до ее руки: – Все будет хорошо, дорогая. К десяти часам утра улицы заполнились туристами и местными жителями. На тротуаре оркестр играл старые популярные мелодии, в магазинах толпился народ. Туристы покупали мороженое и воздушных змеев, майки и прочую мелочь. Они расхватывали колокольчики, сделанные из старых ложек, и маленькие акварели с видами побережья. Но работ Элизабет никто не покупал. Мардж стояла за кассой, пробивая покупки. День казался бесконечным. К обеду туристы раскупили все, кроме картин Элизабет. Женщины из группы по одной уходили. В галерее оставалась только Анита. Она сидела на стуле в уголке и усердно вязала. Но Элизабет знала, что мачеха внимательно наблюдает за ней и в любой момент готова прийти на помощь. Над дверью зазвенел колокольчик. Элизабет взяла себя в руки и приготовилась улыбаться очередному посетителю. Посетителем оказался Дэниэл. С его ростом он занял почти весь дверной проем. Выглянувшее солнце золотило его светлые волосы. – Ну как идут дела? – спросил он. – Да не очень-то хорошо. А если честно – просто ужасно. Он прошел мимо Элизабет и остановился напротив ее работ. А потом обернулся к ней и сказал: – Просто превосходны. У вас большой талант. – Ну да, конечно. Элизабет была на грани срыва и, чтобы он этого не заметил, выбежала на улицу. Дэниэл вышел следом за ней: – Как насчет кофе? – С удовольствием. Они пошли по оживленной улице. Дэниэл купил кофе и мороженое, и они уселись на лавочке. – Вам нечего стыдиться, – сказал он. – Я знаю, – ответила Элизабет, и эти слова даже на ее слух прозвучали фальшиво. – От этого эксперимента можно впасть в депрессию. – А вы думали, будет легко? – Я надеялась, что хоть одну картину кто-нибудь да купит. Дэниэл дотронулся до ее щеки. – Для вас это так важно? – Нет, но... Слезы, которые Элизабет сдерживала весь день, потекли по ее щекам. Дэниэл обнял ее. Он гладил ее по голове, давая выплакаться на своем плече. Наконец она отстранилась, все еще всхлипывая и чувствуя себя полной дурой. – Извините, просто у меня выдался ужасный день. – Не сдавайтесь! У вас есть талант. Я понял это сразу же, как только увидел ваш первый натюрморт с апельсином. Боюсь, раньше вы всегда слишком легко сдавались. Элизабет вдруг осознала, что он все крепче и крепче прижимает ее к себе. Она подняла на него глаза. Дэниэл вытер ей слезы. – Чтобы выставить свои работы, вам понадобилось большое мужество. Я знаю, как это бывает трудно – представить картины на суд публики. Это все равно что встать перед людьми голым. Элизабет не отрываясь смотрела на его губы, и все, что она услышала, было «голым». – Вы должны гордиться собой, Элизабет. Вы это заслужили. Дэниэл склонился к ней. Она чувствовала, что сейчас он ее поцелует. Сердце бешено стучало у нее в груди. Его губы коснулись ее губ. От Дэниэла пахло кофе. Она обняла его за шею и сильнее прижалась к нему. И... ничего не произошло. Никаких фейерверков, земля не ушла у нее из-под ног. Дэниэл отпустил ее и, нахмурив брови, спросил: – Ну что, искры не пробежало? Элизабет и сама была удивлена: – Дело в том, что я, оказывается, более серьезно замужем, чем полагала. – Жаль, но тут ничего не поделаешь. Дэниэл встал и подал ей руку. Они перешли улицу и снова направились к галерее. До Элизабет слишком поздно дошло, куда он ее ведет. Она попыталась остановиться. – Ну правда же, Дэниэл, для меня это все равно что пойти на виселицу. – Тогда вам остается только сунуть голову в петлю – ведь многие художники именно так заканчивают свою жизнь. – Он улыбнулся: – Я ожидаю от вас, Элизабет Шор, больших свершений. Давайте же, идите наконец туда, где вам место. Мардж была очень рада, что Элизабет вернулась. – Я не хотела возвращаться. – Взглянув на дверь, Элизабет увидела, что Дэниэл уже ушел. – Какая же я все-таки трусиха, – пробормотала она себе под нос. – Знаешь, художникам всегда трудно приходится на выставках. Я должна была тебя об этом предупредить. – Трудно? – переспросила Элизабет. – Трудно хорошо приготовить голландский соус. А выставить свои работы – это похоже на кому, когда находишься между жизнью и смертью. Элизабет еще какое-то время провела в галерее, наблюдая за туристами. В конце концов ее терпению наступил предел. Последним, на что она бросила взгляд, когда они с Анитой уходили домой, была стена с ее некупленными работами. Джек из окна своего кабинета смотрел на улицу. Стоял прекрасный весенний день, который должен был стать самым великим днем его жизни. Двадцать четыре часа назад Джеку предложили лучшую работу на телевидении – должность ведущего воскресной футбольной передачи. Об этом моменте он мечтал много лет, но теперь, когда этот момент наконец настал, Джек странным образом не чувствовал эйфории. Дверь в кабинет с шумом распахнулась. – Ах, вот ты где, – сказал, входя, Уоррен. – Я слышал, тебя будут фотографировать для журнала «Пипл». – Я, скорее всего, буду самым старым в номере. Уоррен нахмурился: – Что-то с тобой происходит. Пойдем развеемся. Джек взял плащ и направился за Уорреном. На улице они не сговариваясь направились в бар «У Келли». – Двойной виски со льдом, – сказал Уоррен барменше. Девушка вопросительно посмотрела на Джека в ожидании заказа. – Содовую с лаймом. – Вот теперь-то я на все сто уверен, что с тобой что-то не так, – сказал Уоррен. – Ты – и вдруг берешь содовую? – В последнее время я слишком много пил. Это мешает мне читать текст. – Джек помолчал, а потом добавил: – Мне предложили вести воскресную передачу «Национальная футбольная лига». Уоррен удивленно на него посмотрел: – Такое предложение делают раз в жизни. Радоваться надо. А ты сидишь, пьешь газировку и чуть ли не плачешь. Не в характере Джека было делиться личными переживаниями, но одиночество до смерти измучило его. Да и кто, как не трижды женатый Джек, мог сейчас дать ему хороший совет. – Мы сказали дочерям, что решили на время расстаться. – Сочувствую. Как они это восприняли? – Плохо. Плакали и ругались на нас. А потом уехали в колледж. С тех пор у меня от них никаких вестей. – Это пройдет. Со временем они со всем смирятся, привыкнут к новой семье. Уж ты мне поверь! – А что, если я тоже не могу смириться с этой ситуацией? – В каком смысле? – Я скучаю по Птичке. Вот Джек и произнес это вслух. – Ты напрасно променял Элизабет на эту свою новую пассию. Ты думал, что эта новизна, страсть и есть настоящее чувство. Но на самом деле главное – это чтобы женщина любила тебя таким, как ты есть. Тебе не следовало уходить от Элизабет. – Это она от меня ушла. – Птичка сама ушла от тебя? – Наша с ней жизнь постепенно превратилась в кошмар. Не могу точно сказать, когда это произошло. Хотя началось все с того времени, когда я не смог больше играть в футбол. Я тогда только и думал о том, сколько я потерял. Я был совсем молодым, когда мы поженились, и не успел толком насладиться славой. – Джек вздохнул и продолжил: – Долгие годы я мечтал снова добиться успеха. И вот благодаря тебе появляется эта работа, и теперь я снова на коне. – Джек горько усмехнулся. – Я свободен, богат и знаменит. Я могу делать все, что задумал. Элизабет не хотелось вылезать из постели, но как можно было удержаться от такого соблазна? Она со вздохом встала и оделась. Внизу она уселась на диван рядом с Анитой. Ящик стоял на журнальном столике. Элизабет смотрела на него и представляла себе, что вот сейчас его раскроет и там окажутся фотографии, какие-то мелочи, принадлежавшие ее маме. Она повернулась к мачехе, ожидая от нее объяснений. – Я привезла его с собой, – сказала Анита. – Я знала, что наступит такой момент, когда ты будешь готова заглянуть внутрь. Анита пыталась улыбаться, но улыбка получалась вымученной и только выдавала то, насколько она взволнована. – Твой папа любил тебя больше всех на свете, – проговорила она. – Я знаю. Анита взяла ящик, и когда она передавала его Элизабет, та заметила, как дрожат у мачехи руки. Внутри была перетянутая резинкой пачка фотографий с острыми зубчиками по краям, а еще – картонный тубус. Сначала Анита достала фотографии. На первой была мама Элизабет. Она сидела на качелях на крыльце в розовых брюках и блузке с короткими рукавами. Она смеялась. Не улыбалась, не позировала, а весело смеялась. Она выглядела такой живой! – Какая она красивая! – сказала Элизабет. – О да! На следующей фотографии была уже другая женщина – незнакомая Элизабет со сверкающими, темными глазами и черными кудрявыми волосами. Она была похожа на итальянскую крестьянку – полная противоположность ее маме. На других фотографиях тоже была запечатлена эта женщина. На пляже, на крыльце, на ярмарке. Элизабет была разочарована. Наконец она взяла тубус и раскрыла его. В нем оказался свернутый в трубку холст. Элизабет разложила его на столе. Это был портрет черноволосой женщины, в очень изящной манере выполненный яркими акриловыми красками. Женщина полулежала на красных подушках, ее длинные густые волосы беспорядочно рассыпались по сторонам. Она была обнажена, и только бледно-розовый платок прикрывал ее полные бедра. В черных глазах женщины читались тоска и отчаяние – как будто она смотрела на любимого человека, зная, что он очень скоро покинет ее. Элизабет посмотрела на подпись в углу. «Маргерайт Роудс». Время, казалось, остановилось. Элизабет слышала, как бьется ее сердце. – Мама занималась живописью? – Да. Вот и нашлась связь между ними, после стольких лет. – Почему отец не рассказал мне об этом? – Из всего, что она написала, остался только этот портрет. – Ну и что? Он же знал, что я хочу стать художником. Лицо Аниты стало совсем печальным. – Ты помнишь, я тебе рассказывала, что твоя мама сбежала от Эдварда? Это случилось в пятьдесят пятом году. Элизабет обратила внимание на поставленную на холсте дату: 1955. Анита тяжело вздохнула. – Понимаешь, мир ведь тогда был совсем другим. В те времена люди по-другому относились к... ну, к тем вещам, к которым мы сейчас относимся вполне терпимо. Элизабет еще раз посмотрела на портрет. Теперь она заметила, что он дышал страстью. И тут она разгадала тайну, которую скрывали от нее все эти годы. – Мама влюбилась в эту женщину, – сказала она. – Ее звали Мисси Эстебан. Да, она была ее любовницей. Элизабет откинулась на спинку дивана. Десятки смутных воспоминаний детства вдруг обрели четкий смысл. – Поэтому-то у мамы была депрессия, – произнесла она. Все фрагменты картинки-головоломки ложились на свои места. – Вот почему папа никогда не хотел рассказывать мне о ней. Ему было стыдно. – Одно дело, когда от тебя просто сбегает жена. Это он еще мог бы кое-как пережить, тем более она потом к нему вернулась. Но когда Эдвард узнал, что она влюбилась в женщину, он был сражен наповал. Он никогда никому об этом не рассказывал и совсем замкнулся в себе. – А как же ты обо всем этом узнала? – Как-то раз он сильно выпил, ну и разговорился. – Но почему у меня не осталось никаких воспоминаний о маме? Ведь она умерла, когда мне было шесть лет. – Она очень любила тебя, Птичка, но в душе у нее что-то надорвалось. Она не могла толком заботиться о тебе. Бывали дни, когда она не отпускала тебя ни на минуту, а потом неделями не обращала на тебя внимания. Естественно, она принимала сильнодействующие лекарства. В те времена женщину, страстно полюбившую другую женщину, считали душевнобольной. – Анита тронула Элизабет за руку: – Твоя мама нашла то, что могло составить смысл ее жизни, но ей пришлось от этого отказаться. Она отказалась от своей любви и своего таланта. И это ее убило. Я понимаю, Птичка, ты сейчас сидела у себя в комнате и думала о том, что никакого таланта у тебя нет. Элизабет поразилась тому, что все ее чувства, оказывается, на виду. – Только не вздумай предать Элизабет Шор, – продолжала Анита. – Ты уже слишком многого достигла, чтобы, заробев вернуться к прежней жизни. Бросив живопись, ты совершишь такую же ошибку, какую совершила твоя мать. Может, ты от этого и не умрешь, но точно сломаешься. Элизабет закрыла глаза. Она хотела возразить Аните, но понимала, что это бесполезно, что та во всем права. С грустной улыбкой Элизабет тихо сказала: – Ты, Анита, необыкновенная женщина. Сколько лет я страдала, что у меня нет матери. Как же я была неправа! У меня их было две. Я люблю тебя. У Аниты задрожали губы. – Твой отец всегда говорил, что ты когда-нибудь это поймешь. В ожидании своей очереди выступать Джек не мог думать ни о чем и ни о ком, кроме Птички. Стоило ему начать размышлять о новой работе или о своем появлении на страницах журнала «Пипл», Джек первым делом порывался снять трубку и позвонить жене. Он теперь не пил, в его прояснившемся сознании вещи встали на свои места. После того разговора с Уорреном ясность мысли не покидала Джека ни на минуту. Вся его жизнь четко предстала перед его мысленным взором. Ему всегда чего-то не хватало, всегда хотелось чего-то большего. Даже в отношениях с Птичкой. Сейчас он мог себе в этом признаться. И вот из-за этого своего неуемного желания он и остался один. Муж, живущий врозь с женой, отец, не общающийся с детьми. Никаких обязательств, кроме тех, которые он сам на себя пожелал взять. Но долгожданная свобода обернулась совсем не тем, что он так предвкушал. Связь с Салли была полна страсти, секс с ней – потрясающим. И все бывало просто превосходно: она одевалась и уезжала к себе домой. Ни тебе сцен, ни тебе фальшивых слов о любви. Уоррен был прав: Джек сделал неправильный выбор. Он променял душевное тепло на горячий секс. Жизнь, о которой он когда-то так мечтал, не оправдала надежд, оказалась ужасающе пустой. – Джек? – Салли тронула его за руку. Он с трудом очнулся от задумчивости. Зал аплодировал. Быстро взглянув на Салли, он понял, что пропустил момент, когда его представляли публике. Джек встал и пошел на сцену, пробираясь сквозь заполнившую зал толпу. Наконец он добрался до микрофона и произнес речь, с которой за последние несколько месяцев выступал по крайней мере с десяток раз, призывая спортсменов к честному соперничеству. Когда он закончил, раздались бурные аплодисменты. А потом Джек целый час позировал перед фотографами и отвечал на вопросы журналистов. Потом к нему подошла Салли: – Нам надо поговорить. Не дожидаясь ответа, она взяла его за руку и повела в бар. Там они устроились в дальнем углу. – Я просто не знаю, что и думать, – сказала она. – А что случилось? – спросил Джек, хотя прекрасно понимал, о чем она говорит. – Ты вот уже целую неделю избегаешь меня. Я ведь никогда не предъявляю тебе никаких претензий, Джек. Я знаю, что ты женат. Так в чем же дело? В полумраке она казалась совсем юной. – Знаешь, последние пятнадцать лет – до того как встретить тебя – я был верен жене. Но я помнил всех женщин, от которых отказался по собственной воле. Я каждый раз так гордился этим. Я думал: молодец, Джек, сила воли у тебя железная. Вечерами я возвращался домой, ложился в постель с женой и говорил, что люблю ее. – Какое отношение все это имеет ко мне? И тут Джек понял, что надо честно сказать Салли о решении, которое он подсознательно уже принял. – Я не хочу спать с женщиной просто потому, что теперь я могу себе это позволить. – Ты говоришь ужасные вещи. Мы, конечно, не сходим с ума от любви, но я все-таки думала, что мы друзья. – Да ладно тебе, Салли. Друзья разговаривают. Хотят получше узнать друг друга. Они не ложатся в постель, чтобы наутро проснуться по-прежнему одинокими. – Ты сам никогда не хотел просыпаться вместе, – с болью в голосе сказала она. – Я все еще люблю свою жену. И я даже не представлял себе, насколько сильно, до тех пор пока не потерял ее. Салли посмотрела ему в глаза: – Так ты хочешь сказать, что между нами все кончено? – Салли, ты заслуживаешь большего, чем я могу тебе дать. Джек видел, что она изо всех сил старается казаться спокойной, но ее губы предательски задрожали. Салли уверена, что любит меня, – эта мысль никогда раньше не приходила Джеку в голову. Как он мог оставаться таким слепцом! Он взял ее за руку и сказал: – Я не тот, кто тебе нужен, Салли. Поверь мне. Он вспомнил, как Элизабет расплакалась, когда он в первый раз поцеловал ее. – Когда по-настоящему полюбишь, это понимаешь сразу. Салли вздохнула: – А ты знаешь, что самое жуткое в этих твоих признаниях? После них ты стал для меня еще желаннее. И что же будет теперь с моей работой? – Том полагает, что из тебя выйдет прекрасный помощник продюсера. – Потрясающе! Вот я стала женщиной, сделавшей карьеру и постели. – Она допила вино и встала: – Все, я пошла. Не могу больше терпеть такое унижение. Пока, Джек. Джек смотрел ей вслед и со страхом думал, что он почувствует, когда она скроется из виду. Несколько дней назад он бы сильно пожалел о разрыве с Салли. А сейчас Джек почувствовал облегчение. Он заплатил за напитки и вышел из бара. На улице на него с такой силой обрушился дождь, что он сразу вспомнил Орегон. Вспомнил о доме. Джек знал, где ему сейчас хотелось бы оказаться – конечно, не в пустой служебной квартире. Когда-то ему казалось, что возможности, открывающиеся перед свободным мужчиной, безграничны. Теперь же он понимал, как легко сделать неверный шаг и потерять все на свете. И последствия этого шага не всегда можно исправить. Впервые за многие годы Джек обратился к Богу с молитвой: – Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы еще можно было все исправить. Глава одиннадцатая Элизабет сидела на своем любимом камне и смотрела на океан. Вокруг не было видно ни тюленей, которые обычно нежились на скалах, ни птиц, нырявших за рыбой. Волны набегали на берег, и, глядя на белую пену, которую они оставляли на песке, она погрузилась мыслями в прошлое. Всю прошлую ночь Элизабет никак не могла заснуть. Ей так о многом надо было подумать! О ее маме и той ужасной цене, которую она заплатила за любовь. Об отце, о своих детях, об их отношениях с Джеком, о своем призвании. Может быть, впервые перед ней предстала полная картина ее жизни. Ее главной ошибкой была неспособность полюбить себя так же, как она любила Джека и девочек. И вот она наконец задумалась о себе и поменяла свою жизнь. Она поставила на первый план свои мечты и рассталась с Джеком. Элизабет делала все, чтобы осуществить свою мечту, она не выпускала кисть из рук, доводила себя работой до изнеможения. Но при первой же неудаче она пала духом, готова была снова стать прежней Птичкой. Как будто смысл искусства заключался для нее в том, чтобы ее картины покупали! Она так злилась на себя за это. Элизабет встала с камня и пошла по пляжу. Ледяная прибойная вода залилась ей в резиновые сапоги, намочила брюки. Но ничто не могло уже остановить ее. Она никогда не бросит рисовать! Если даже ее картины никому не будут нравиться, ей будет достаточно того, что она получает удовольствие, работая над ними. Элизабет вдруг побежала и бросилась в ледяной прибой. И даже, когда вода с силой ударила ей в лицо, она не сделала попытки вернуться на берег. Она поднырнула под волну – у нее никогда раньше не хватало на это смелости. Выплыла Элизабет там, где океан был спокойным. Этому она научилась после провала выставки – всегда надеяться на то, что впереди. Ей просто нужно еще больше работать, и учиться. Ничто в жизни не дается человеку легко. Пора бы ей признать это. И тут ее подхватила волна и вынесла на берег. Элизабет плюхнулась на песок и рассмеялась. Когда Элизабет, мокрая и продрогшая до костей, вернулась домой, ее встретил божественный запах ванили, корицы и свежесваренного кофе. – Как изумительно пахнет, – сказала она, дрожа всем телом. Анита стояла у плиты. – Что с тобой случилось? Элизабет усмехнулась: – Я все начала заново. Еще раз. Анита улыбнулась в ответ: – Ну давай, быстренько переодевайся, я умираю от голода. Элизабет побежала наверх, в свою комнату. Там она переоделась во фланелевый костюм и сразу спустилась вниз. К этому времени Анита уже сидела за столом, разложив по тарелкам тосты с клубникой. Половинку одного своего тоста она успела съесть. – Я ждала тебя, как один поросенок ждет другого у корыта с едой, – сказала Анита. Элизабет рассмеялась и уселась рядом. – Так папа всегда говорил. – Ты знаешь, он приснился мне прошлой ночью. – Правда? – Он сидел на крыльце в своем любимом белом кресле-качалке и курил сигару. Я сидела на полу, у его ног, а он массировал мне шею, как он это делал, наверное, миллион раз. «Мама, – сказал он. – Пора». Элизабет прекрасно представила себе эту сценку. Она откусила кусок тоста. – Так что, по-твоему, он имел в виду? – Я думаю, пришло время возвращаться домой, – сказала Анита. – Я и так слишком долго здесь у тебя пряталась. Элизабет медленно положила вилку на стол. Она и сама удивилась тому, как ей хотелось, чтобы Анита никуда от нее не уезжала. – Ты уверена, что тебе надо ехать? – Я уехала из нашего дома в Суитуотере, потому что была совсем одна и не могла этого выносить. Но теперь у меня есть ты. – Да, – медленно проговорила Элизабет, – у тебя теперь есть я. – А ты как? Тебе будет нормально одной? – Да. Но я буду по тебе скучать. – Ты любишь Джека? – вдруг спросила Анита. Элизабет собралась было обдумать ответ, но он сам собой сорвался у нее с губ: – Да. Анита широко улыбнулась: – Знаешь, дорогая, настоящая любовь встречается очень редко. Любовь длится бесконечно, как говорят поэты, но жизнь, к сожалению, скоротечна. Вот ты лежишь в постели со своим мужем, а в следующую секунду ты уже одна. Хорошо бы об этом не забывать. Элизабет знала, что Анита права. Все те месяцы, что она провела без Джека, она постоянно ждала, что ее новая жизнь пойдет ровно и гладко, что в ней не будет никаких неприятных неожиданностей. Ей так хотелось определенности. Но определенность никак не приходила. Я люблю тебя. Вот самые главные слова. Она любила Джека. Он был нужен ей, хотя и не так, как раньше, когда она не мыслила свою жизнь без него, когда ей было страшно одной. Элизабет могла жить без него. В этом она убедилась на опыте. Может быть, ради этого она и хотела пожить с ним врозь. Теперь Элизабет знала, что сможет прожить одна. Но ей очень хотелось, чтобы он был рядом. Анита внимательно за ней наблюдала. – Я буду скучать по тебе, – еще раз сказала она и почувствовала ком в горле. – Самолеты ведь летают и на восток, – сказала Анита, принимаясь за тост. – А что твои картины? Ты ведь не бросишь рисовать? Элизабет улыбнулась: – Из-за одной-единственной неудачи? Нет. Я не брошу, это я тебе обещаю. Много лет назад, когда карьера Джека в первый раз дала трещину, его вызвал на ковер директор телестудии. Джек умолял дать ему еще один шанс, но директор был неумолим. Джек был тогда совсем молод, упрашивать, умолять у него получалось плохо. Неудивительно, что, почувствовав в его го-лосе фальшивые нотки, начальство ему отказало. Сейчас, много лет спустя, он поумнел. Джек понимал теперь, что есть вещи, ради сохранения которых стоит встать и на колени. Он ехал по дороге на арендованной машине и размышлял об ошибках, которые совершил в жизни. Из всего огромного списка самым ужасным было то, что он воспринимал свою семью как что-то само собой разумеющееся. Джек вышел из машины. Было холодно. Казалось, что до весны еще далеко, хотя вишни готовы были вот-вот зацвести. Поднимаясь по бетонным ступеням, он осознал, что приехал сюда в первый раз. Это просто позор, подумал Джек. Он открыл стеклянную дверь и вошел во влажное, пахнущее хлоркой помещение. Знакомый запах напомнил ему о тех часах, которые он провел на трибунах, болея за Джеми. При входе у компьютера сидела девчушка с выкрашенными в зеленый цвет волосами. – Соревнования еще идут? – спросил Джек. – Почти закончились. Пройдите через мужскую раздевалку, а потом налево. – Спасибо. Джек снял свое замшевое пальто и перебросил его через плечо. Пройдя через раздевалку, он оказался у закрытого бассейна. Джек обошел девушек в спортивных костюмах и сел на трибуне. Он прищурился, пытаясь разглядеть Джеми среди спортсменок Джорджтаунского университета. Прозвучал свисток. Группа пловцов нырнула в воду и поплыла к противоположной стенке бассейна. Когда их заплыв завершился, к кромке бассейна направилась новая группа. И среди них была Джеми. Она встала на тумбочку и заняла исходную позицию. Это был заплыв на двести метров. Прозвучал сигнал, и пловцы нырнули в воду. Джек встал со своего места. На первом отрезке она была второй. На втором отстала и завершила его четвертой. Но на последнем снова набрала скорость. Джек спустился вниз и встал рядом с бассейном. – Давай, Джеми! – кричал он. Она пришла к финишу третьей, показав время 2 минуты 33 секунды. Это был не лучший ее результат, но почти приближался к нему. Джек никогда не гордился ею так, как сейчас. Когда Джеми вышла из бассейна, ее окружили подруги по команде. Джек стоял и ждал, когда же она заметит его. Когда она наконец взглянула в его сторону, улыбка исчезла с ее лица. В этот момент все для Джека отступило на второй план: остались только он и Джеми. Он первым шагнул к ней, мысленно приготовившись к тому, что она на него сердится. – Привет, Джеми. Отличный заплыв. Она вздернула свой упрямый подбородок. – Я пришла третьей. – Но ты так прекрасно плыла, ты так старалась. Я очень тобой горжусь. – А почему ты вообще здесь оказался? Какие-то дела в Вашингтоне? – Я приехал специально, чтобы посмотреть на тебя. – Да, давно ты этого не делал. – Слишком давно. – Ну что ж, спасибо, что приехал. Джеми повернулась и пошла прочь. Джек был настолько поражен, что какое-то время даже не мог произнести ни слова. А потом крикнул: – Подожди! Она остановилась, но так и не повернулась к нему лицом. Джек подошел к ней и встал рядом. – Прости меня, – прошептал он. – Я слишком много уделял внимания собственным проблемам. – Простить тебя? Его голос срывался от волнения. Он прошептал: – Помнишь, как у тебя не получилось что-то на старте, когда ты была, по-моему, классе в седьмом? Я отвел тебя в сторону и сказал, что у тебя неправильная стойка. – Он по-прежнему смотрел ей в спину. – Я должен был бы обнять тебя и сказать, что результаты не имеют никакого значения по сравнению с тем, какая ты у меня хорошая и как я тебя люблю. У меня ушло слишком много времени, чтобы понять это. Мне очень жаль, Джеми, что так получилось. И тут она обернулась. Ее глаза были влажными. – А как у вас с мамой? – Я пока и сам не знаю. – Ты все еще ее любишь? – Я буду всегда любить ее. Так же, как я всегда буду любить тебя и Стефани. Мы ведь одна семья. Он произнес последнее слово нежно, даже как-то трепетно, как будто только что понял, что оно означает. – Я не знаю, как у нас с мамой все сложится, но я знаю одно: ты навсегда останешься в моем сердце. Глаза Джеми были влажными от так и не пролившихся слез. – Я люблю тебя, папа. И тут он крепко обнял ее. Когда Элизабет вернулась из аэропорта домой, уже почти стемнело. Она открыла дверь, вошла в дом и чуть было не крикнула Аните, что она вернулась. Но мачеха уже летела в самолете па восток. Элизабет глубоко вздохнула и поднялась в спальню, где рядом с кроватью были аккуратно сложены анкеты, которые ей прислала Меган. Она подняла их с пола и, просмотрев, увидела, что все эти учебные заведения находятся либо в Нью-Йорке, либо рядом с ним, то есть рядом с Джеком, – Нью-Йоркский университет, Колумбийский университет и так далее. Она взяла бумаги под мышку, схватила блокнот и ручку. Спустившись вниз, Элизабет уселась за кухонный стол и начала заполнять анкеты. Когда Элизабет закончила, она подошла к телефону и набрала номер Меган. – Привет, Мег, – сказала она и без лишних слов перешла к делу: – Напиши для меня рекомендательное письмо – я тут заполнила анкеты для поступления в аспирантуру. – О Птичка! Я так горжусь тобой! – воскликнула Меган. Элизабет положила трубку и позвонила Дэниэлу, который прореагировал на ее сообщение с таким же воодушевлением. Она продиктовала ему названия и адреса университетов. Ей надо было еще сфотографировать свои работы, чтобы вместе с анкетами послать слайды. А еще она должна была приложить к анкете письмо из трехсот слов, в котором бы объяснила, с какой стати университету принимать в аспирантуру сорокашестилетнюю женщину. Она налила бокал вина и снова села за стол. Подумав, раскрыла блокнот и начала писать. Сразу должна сказать вам, что мне исполнилось сорок шесть. Я уверена, ваш, университет завален анкетами талантливых двадцатилетних ребят. Я, по правде говоря, даже не знаю, как я буду с ними соперничать. Правда, если вы принимаете в расчет мечты, у меня еще есть шанс. Для молодых мечта – это просто цель, к которой они стремятся. А для женщины, половину своей жизни пытавшейся помочь другим осуществить их мечту, это нечто другое. Когда-то, много лет назад, мне говорили, что у меня есть талант. Мне тогда это казалось не столь важным, чем то, что я унаследовала от предков. Я тогда не понимала – так, как понимаю это сейчас, – что талант – это Божий дар. Я пренебрегала им. Я вышла замуж, родила детей и забыла свои мечты, забыла, кем я когда-то хотела стать. Но жизнь проносится так быстро! Вот, казалось бы, только вчера тебе двадцать и ты готова к великим свершениям, а потом не успеешь опомниться, как тебе иже сорок шесть и ты чувствуешь, что устала от жизни. Но если очень повезет, то один-единственный момент может перевернуть все. Именно так и случилось со мной в этом году. Я проснулась. Я раскрыла глаза и осмелилась посмотреть вокруг. И увидела, что превратилась в женщину, которая забыла, что это такое – рисовать и что при этом чувствуешь. Теперь я все вспомнила. Последние несколько месяцев я снова занялась живописью, начала изливать на холсте свою душу. И поняла – хотя это и невероятно, – что мой талант по-прежнему при мне. Конечно, он не тот, что раньше, он ослабел, зато я стала сильнее. Мое видение мира стало четче. И вот я прошу вас предоставить мне шанс и дать возможность осенью приступить к занятиям в вашем университете. Я, конечно, не могу гарантировать, что стану знаменитым, ни на кого не похожим художником. Я могу только обещать, что приложу к учебе все свои силы. И никогда не перестану стремиться к совершенству. Когда Джек подъехал к дому, была уже ночь, однако во всех окнах горел свет. Он подошел к двери и позвонил. Никто ему не открыл, так что он вошел сам. Элизабет была в гостиной. На ней была длинная белая майка и пушистые тапки. Она танцевала, подпевая проигрывателю: «Я вижу, что дождь уже прошел». Элизабет остановилась и увидела Джека. Счастливая улыбка озарила ее лицо. Они стояли в разных концах комнаты, а ему так много надо было ей сказать! – Ты не поверишь, что я сделала сегодня, – сказала Элизабет, в танце приближаясь к нему. – Что? – спросил он. Джек не ожидал увидеть ее такой радостной и счастливой, и это немного сбило его с толку. Может быть, ей нравится жить без него. – Я послала анкеты в аспирантуру. – В аспирантуру? Джек почувствовал гордость за жену, которая, однако, быстро переросла в тревогу. – А куда? – Ну, я подумала, что попробую поступить в аспирантуру... в Нью-Йорке, – с улыбкой ответила она. – Ведь там живет и работает мой муж. Джек с облегчением вздохнул. – Птичка, как же я тобой горжусь! Я всегда знал, что у тебя талант. Потом, помолчав немного, он добавил: – Ты знаешь, мне предложили вести воскресную передачу «Национальная футбольная лига». – Это же здорово! Когда ты начинаешь? – Я еще не дал окончательного ответа. Я сказал, что мне надо посоветоваться с женой. – Ты что, шутишь? Он взял Элизабет за руку и повел к дивану. В голове у него вертелись слова, которые он так хотел ей сказать. Я люблю тебя, Птичка. Это было самое главное. За двадцать лет эти слова утратили свой истинный смысл. И сейчас он хотел вдохнуть в них новую жизнь. – Я не хочу больше жить врозь. – Правда? Ее улыбка как-то потускнела. Джек увидел в ее глазах новое выражение, раньше ей несвойственное. Это его насторожило, он вспомнил, как сильно она изменилась. – Ты – вся моя жизнь, Птичка. Я и не догадывался, что так люблю тебя, пока мы не расстались. Она поцеловала его в губы, прошептав: – Я так скучала по тебе. И Джек снова почувствовал себя дома. После того как они смогли наконец оторваться друг от друга, Джек сказал: – Все-таки самое главное в жизни – это мы с тобой. Все остальное не важно. Поэтому-то я пока и не согласился на новую работу. – О Джек, – прошептала она, нежно касаясь его лица. – Я теперь знаю, что такое мечта. Не каждая мечта сбывается. А любовь... она сильнее всего на свете. Соглашайся на эту работу. Я подыщу нам большую квартиру, в которой я могла бы оборудовать мастерскую. На этот раз у них все будет хорошо, Джек был в этом уверен. После двадцати четырех лет совместной жизни они наконец-то нашли верный путь. – Покажи мне свои работы, – сказал Джек. Ее лицо расцвело в улыбке. Она взяла его за руку и подняла с дивана. Держась за руки, они прошли на кухню. Элизабет вытащила из кладовки огромную картину. Она приставила ее к шкафу и отошла в сторону. – Не говори, что она тебе нравится, если это не так, – сказала она, волнуясь. Джек был слишком поражен, чтобы вымолвить хоть слово. На картине был зимний пляж, написанный серыми, пурпурными и черными красками. Вдалеке виднелась одинокая фигура. Ему стало грустно, картина заставляла задуматься о скоротечности жизни, о том, как легко пройти мимо того, что действительно для тебя важно. – Птичка, это просто потрясающе! Ты как раз писала картину, когда мы встретились в первый раз, помнишь? На ней был пирс, и настроение было такое же – одиночество. Я, помню, хотел сказать тебе, что от картины мне становится грустно, но не решился. Элизабет посмотрела на него: – Просто не верится, что ты об этом помнишь. – Я многие годы про это не вспоминал. Но поверь, без тебя мне было так плохо! Весь мир из разноцветного превратился в черно-белый. Джек дотронулся до ее лица, ощутив теплоту ее кожи. – Я без ума от тебя, Птичка! – Я люблю тебя, Джек. И никогда больше об этом не забуду. Джек поцеловал ее, и на его глаза навернулись слезы. Через шесть недель Элизабет получила письмо: Уважаемая миссис Шор, рады сообщить Вам, что Вы приняты в аспирантуру Колумбийского университета на отделение изобразительных искусств.