Шрифт:
Лиза в сапожках постукивала каблучком о каблучок, поскрипывая снегом. Валик снега на спинке скамейки напоминал крем на торте.
– Теоретика?
– спросила Лиза.
И Беляев, против воли, опять выдал информацию:
– Доказывает бытие Бога и все из этого вытекающее...
– Как интересно!
– воскликнула Лиза, и так это она хорошо воскликнула, так притягательна была ее улыбка, так алели нежные щеки, что Беляеву мгновенно захотелось поцеловать ее.
И этот порыв был столь странен и силен, что как во сне Беляев быстро качнулся к ней и отрывисто поцеловал.
Лиза ничего не сказала, но он заметил, что глаза ее вспыхнули, и он прочитал в них тайное желание, ответную реакцию на взаимность.
Им стало неловко.
Чтобы как-то скрасить паузу, Беляев заговорил о Германе Донатовиче:
– У него эта теория получается довольно стройной... Но беда в том, что отовсюду его с этой теорией гонят...
– Ты спешишь?
– вдруг спросила Лиза.
– И нет, и да, - сказал он.
– Через два часа мне нужно быть в институте...
– А я взяла академический, - сказала Лиза, с оттенком любви поглядывающая на Беляева.
– Понятно.
– Где же теперь твои живут?
– спросила Лиза.
– Снимают квартиру... Пока маме не дадут...
– Значит, ты один?
– голос Лизы дрогнул и она замялась.
Время было неподвижно. Снег продолжал искриться. Беляев отвел взгляд от Лизы и смотрел на него, и чем дольше он смотрел, тем отчетливее различал каждую только что, казалось, упавшую снежинку, в которой, как в зеркале, преломлялся солнечный свет и раскладывался на голубой, красный, лиловый... Иногда Беляев прикрывал глаза, как птица, и прислушивался к себе. Страсть, которая возникла в нем, запульсировала, ожила, подхватила его и понесла, он с радостью ощущал это плавное покачивание и думал о том, что любовь в нем не оборвалась, не кончилась.
– Значит, ты один?
– повторила вопрос Лиза.
– Пока один.
– Что значит - пока?
– Да нет, один.
Она улыбнулась.
Беляев взглянул в коляску на закутанного ребенка и тоска коснулась его души. Беляев подумал о том, что он какой-то невольник жизни. Ведь он не выбирал места и времени для появления на свет, да и вряд-ли сможет выбрать день и час ухода из этой жизни, это лишь удел самоубийц. По преимуществу люди смиряются с этим произволом сторонних сил и даже не задумываются о том, что право выбирать есть одно из бесценнейших свойств разума. Конечность жизни вызывает тоскливое чувство. А что вызывает тоска? Вот они эти умствования! Лежишь иногда на диване подавленный тоскливым чувством, смотришь на обои, разглядываешь мух и от этого ничегонеделания начинаешь плести паутину мыслей. Кто я? Зачем я появился в этом дремучем до пошлости мире? Виноваты ли мои родители в этом?
– Значит, ты один?
– спросила Лиза или повторила свой вопрос? Или в первый раз спросила?
– Да, - сказал он.
Мысль, обращенная в себя, есть спутник, сподвижник страсти.
– Так пошли, - сказала она почти что шепотом и покатила коляску. ~ Куда?
– К тебе.
– С ним, - кивнул он на коляску.
– С ним.
– Странно.
– Ничего странного нет.
– Ты думаешь?
– Да, - сказала она.
– Ты помнишь тот Новый год?
– Новый?
– Старый...
Лиза звонко рассмеялась.
– Помню, - сказала она.
– Нам уже есть что вспоминать.
В один из моментов Лиза перехватила взгляд Беляева и ей показалось, что он посмотрел на нее как на вещь, которая не совсем ему принадлежала. Вроде бы была его и не его одновременно.
Снег мелодично поскрипывал в такт шагам.
– Сегодня мороз градусов пятнадцать, а может быть, и больше,- сказал Беляев.
– Изо дня в день мороз, - сказала Лиза.
– Я люблю морозные дни. Особенно такие, как сегодня - солнечные. Я гуляю с ребенком и любуюсь зимним пейзажем. А у тебя гриппа нет?
– вдруг спросила она.
– Нет. Почему ты спросила?
– Говорят, в Москве свирепствует грипп... Завтра будет тридцать градусов мороза. С ребенком в такую погоду не выйдешь!
И Лиза улыбнулась.
У подъезда сидела на старом стуле соседка, одетая по-зимнему тепло, в валенках с галошами, голова казалась огромной, закутанная в три или в четыре платка. Беляев быстро сказал:
– Посмотрите за коляской, мы сейчас, за конспектом...
Он сказал за коляской, но не за ребенком. Он даже не знал, кто там в коляске, девочка или мальчик.
С мороза щеки Лизы пылали, и вся она была прекрасна, как прекрасно было крепкое темное вино из винограда, настоенное в дубовых бочках где-то в Армении, прекрасна была эта малая толика коньяка, как поцелуй, соединение губ, как мысль Лизы - целует он меня, лобзает он меня поцелуем уст своих, и ласки твои прелестнее темного, крепкого вина, настоенного на любви. И Беляев вдыхал в себя нежный запах ее губ, ее щек, ее бархатистой кожи, и этот нежный запах, подобно лазурному морю, заполнял всего его, всю его душу, и разве мог он любить другую, разве мог он выделить из сонма женщин, кроме Лизы, другую.