ЮРИЙ КУВАЛДИН
ВОРОНА
Занавес, на котором была изображена ворона, открылся. В зале скрипнуло кресло. Солнце только что зашло, но было еще светло. В углу у забора Миша жарил шашлык, и острый запах разливался по всему парку. Парк принадлежал когда-то советскому писателю Н., а теперь был продан владельцу инвестиционного фонда Абдуллаеву, который за полгода возвел на месте старого дома трехэтажный коттедж по американскому проекту, с застекленной, как витрина супермаркета, террасой, с которой открывался роскошный вид на реку.
Миша писал рассказы, хотел быть знаменитым, искал славы, но рассказы никто не печатал. Он работал у Абдуллаева за пятьсот долларов в месяц и занимался рекламой. Еще Миша написал пьесу, и сегодня она будет разыграна. Он ждал героиню, удачливую Машу, которая тоже сочиняла, но в отличие от Миши вовсю печаталась и переводила каких-то англичан, даже в Лондоне побывала.
Книги советского писателя Н. лежали в туалете и расходились по листочку довольно-таки быстро, бумага была мягкая.
Наконец приехала Маша, как послание от какой-нибудь Хлои или Гликеры. Она была в черных джинсах и черной водолазке.
– Почему ты всегда ходишь в черном?
– спросил Миша.
– Это в память о матери, - ответила Маша.
– В черном переплете книга выглядит дороже, - сказал Миша.
– С золотым тиснением.
– Сократ, Иисус, Шекспир. Мне хочется быть умнее себя, - сказал Миша и продолжил: - Я знаком с тобою полгода и только теперь осмелился спросить о черном.
– Надо быть смелее, - сказала Маша.
– А где сцена?
– Там, - махнул в сторону реки Миша.
Маша села на скамейку и, подумав, сказала:
– Вчера на ночь читала Борхеса. У нас так никто не пишет. Художественное литературоведение на безумном вдохновении.
– Я люблю авторов за имена, - сказал Миша.
– В этом особая прелесть. Послушай: Бо-о-р-хес! Не обязательно читать! Но обязательно знать имена! Нужно знать как можно больше имен и повторять их в разговоре как можно чаще, чтобы тебя слушали с открытыми ртами! Пруст, Джойс, Барт! Бо-о-р-хес!
– А еще - я утром проснулась в страхе от грозы. Бедная моя собака влетела с грохотом в комнату и дрожала так, что кровать моя ходила ходуном. Моя собака очень боится грозы.
– Я тоже боюсь грозы, - сказал Миша.
– Однажды она застала меня в поле. Ты представляешь, вокруг меня огненные гвозди молний, а укрыться негде! Я дрожал, как твоя собака.
Скрипнула калитка. Это вернулись с прогулки экономист Соловьев и старый киноартист Александр Сергеевич.
Миша представил Машу.
– Ага!
– рассмеялся лысый, с бородкой и в очках, Соловьев.
– Александр Сергеевич, но не Пушкин, - усмехнулся артист.
– Маша, - сказала Маша.
Артист закашлялся и сел на скамейку, затем закурил папиросу.
– Что вы все курите!
– недовольно сказал Соловьев.
– Если брошу, то помру, - сказал Александр Сергеевич и пригладил львиную гриву седых волос.
Соловьев засунул руки в карманы брюк, заходил насупившись туда-сюда перед скамейкой.
– Все плохо!
– воскликнул он.
– Экономика зашла в тупик, народ обнищал!
– Это вы-то обнищали?!
– спросил Миша.
– Обо мне речь не идет. Кругом грязь, нищие! Заводы останавливаются, шахтеры бастуют!
Миша улыбнулся, отодвинулся от огня и сказал:
– Я понимаю, что у вас душа болит за отечество, но вы-то богаты!
– Да, мне хватает. Но я не о себе.
Артист Александр Сергеевич спросил, указывая на стену:
– А чьи эти великолепные пейзажи?
– Это Левитан, - сказал Миша.
– Подлинники.
Из правой кулисы появился Абдуллаев, молодой человек лет двадцати пяти, в белом костюме, изящный, с тонкой ниткой усов.
– Очаровательные мои!
– воскликнул он.
– Сегодня я купил одного Малевича и двух Недбайло.
– Малевича знаю, а Недбайло нет, - сказал Соловьев.
– Узнаете, - сказал Абдуллаев.
– У вас все готово?
– Как у Шекспира, любая улица - сцена!
– сказал Миша.
Следом за Абдуллаевым из правой кулисы показались Ильинская, старая актриса, подруга Александра Сергеевича, и хромой Алексей, бывший врач кремлевки.
– Подмосковье лучше Швейцарии!
– с чувством сказала Ильинская, раскинув руки в стороны, на пальцах блеснули кольца и перстни.
– Кажется, я никуда и никогда не уезжала. Сын Геннадий теперь тоже в Москве. Что мы в Швейцарии, что мы в Нью-Йорке? А здесь... Одним словом - родина! Таких пейзажей нет нигде!