Пятерка строгих судей, точнее сказать, ведущих допрос следователей, состояла из Георгия Крисича, члена Центрального комитета партии, Оливера Беллекхойзы и Карла Дианова из Совета министров, Юрия Андропова, руководителя Комитета государственной безопасности, и еще одного человека, который на самом деле был не просто “независимым наблюдателем”, но фактически личным представителем Леонида Брежнева. Поскольку за Генеральным секретарем КПСС в любом случае оставалось последнее, решающее, слово, именно на этого “безымянного”, но фактически самого главного члена суда Боровиц должен был произвести наибольшее впечатление. К тому же именно благодаря своей “анонимности” говорил этот человек меньше всех.

Слушания проходили в большом зале на втором этаже здания на Кутузовском проспекте, что позволило людям Андропова и Брежнева легко попасть туда, поскольку здесь же, в этом здании, находились их кабинеты. Никто особенно не придирался. В любом деле, особенно экспериментальном, присутствует элемент допустимого риска, хотя, как спокойно заметил Андропов, если риск и “допустим”, его следует по возможности “исключать”. В ответ на это Боровиц улыбнулся и почтительно наклонил голову, говоря в то же время себе, что в один прекрасный день этот ублюдок сполна заплатит за свое холодное и насмешливое обвинение в некомпетентности, не говоря уже о самодовольстве, коварстве и ничем не оправданном выражении превосходства.

В ходе слушаний выяснилось (именно так об этом рассказал Боровиц), что один из младших оперативников, Андрей Устинов, не выдержал напряжения и тяжелой нагрузки на работе, сломался и сошел с ума. Он убил сотрудника КГБ Ходжу Гаржезкова, пытался разрушить резиденцию, устроив там взрыв, и успел даже ранить самого Боровица, прежде чем его удалось остановить. К сожалению, в процессе его “нейтрализации” погибли еще двое и один был ранен, правда легко. Никто из них не представлял особого интереса. Государство позаботится об их семьях.

После происшедшего “срыва в работе” до выяснения всех обстоятельств дела пришлось, к сожалению, арестовать второго сотрудника КГБ, находившегося в резиденции. Это было неизбежной необходимостью — за исключением пилота вертолета, полетевшего за помощью, Боровиц никому не позволил покидать резиденцию до окончания расследования. Если бы не срочная нужда в медицинской помощи, пилот тоже остался бы на месте. Что касается заключения оперативника КГБ в камеру, то это было сделано в целях обеспечения его безопасности. До тех пор пока он не был уверен в том, что действия Устинова не направлены именно против КГБ, Боровиц счел своим долгом обеспечить безопасность сотрудника комитета. Фактически же выяснилось, что никакой определенной цели у Устинова не было, — человек просто сошел с ума и устроил всю эту кутерьму. Смерть одного сотрудника КГБ уже и так была слишком большой потерей; Андропов был вынужден подтвердить эту точку зрения.

Короче говоря, слушания фактически были сведены к рассмотрению доклада и представленных объяснений самого Боровица. Об эксгумации, вскрытии и последующем некромантическом исследовании тела некоего высшего чина МВД не было сказано ни слова. Узнай об этом Андропов, могли возникнуть серьезные проблемы, но, к счастью, ему ничего не было известно. Не помогло бы и то, что всего восемь дней тому назад Боровиц самолично возложил венок на свежую могилу несчастного, как и то, что ныне тело покоилось в другой, безымянной, могиле где-то на территории резиденции в Бронницах...

А в остальном... министр Дианов задал несколько неуместных вопросов относительно характера работы и предназначения отдела, возглавляемого Боровицем; Боровиц был настолько удивлен, что пришел просто в ярость. Представитель Брежнева кашлянул и вмешался, снимая эти вопросы. В конце концов, если секретный отдел будет вынужден раскрывать свои тайны, какая в нем польза. Леонид Брежнев давно уже запретил кому бы то ни было проявлять любопытство относительно отдела экстрасенсорики и его деятельности. Боровиц всю жизнь был членом партии, сильным, ярким, опытным работником, не говоря уже о том, что являлся преданным, стойким и могущественным приверженцем лидера партии.

Было очевидно, что Андропов недоволен и раздражен. Он предпочел бы предъявить целый ряд обвинений или в крайнем случае потребовать тщательного расследования со стороны КГБ, но ему запретили это делать, точнее, его “убедили” в том, что этим путем идти не следует. Однако, когда по окончании слушаний все покинули зал, шеф КГБ попросил Боровица задержаться для разговора.

— Григорий, — обратился он к Боровицу, когда они остались одни, — ты прекрасно знаешь, что ничто действительно важное, повторяю — ничто, от меня не скроется. “Неизвестно” или “еще не раскрыто” — отнюдь не означает того, что это так и останется для меня тайной. Рано или поздно я все узнаю. Ты понял меня?

— О, ты всеведущ! — на лице Боровица вновь появилась волчья усмешка. — Для любого другого человека это было бы слишком тяжелым бременем, дружище. Я к тебе действительно отношусь с большой симпатией.

Юрий Андропов слабо улыбнулся, но глаза его за линзами очков были при этом пусты и ничего не выражали. Обращаясь к Боровицу, он даже не пытался скрыть угрозу в своем голосе:

— Григорий, все мы должны думать о своем будущем. Тебе более, чем кому-либо другому, следует помнить об этом. Ты уже не мальчик. Если твой отдел развалится, что тебя ждет? Готов ли ты к столь раннему отстранению от дел и потере своих привилегий?