Шрифт:
Глядел Дмитрий снизу вверх на отца Сергия и не двигался, ныла рука, державшая выброшенный вперед меч.
– Благословен тот день, когда полки твои выйдут на брань во имя славы земли своей... Великие жертвы предвижу, сыне, великой плач наполнит грады и веси, но то будет плач сирот, что станут творить и вершить добро на очищенной земле. Иди, сыне, на ворога - иди и победи, и победа твоя победою духа наречется!
Они вышли из алтаря и увидели, что церковь вновь полна: богомольцы, монаха, а ближе всех, у клироса, стояли московские воеводы.
– Благослови, отче!
– воскликнул Бренок и, оттеснив Боброка, вышел вперед, пал на колени.
"Что сделалось с мечником?" - подумал Дмитрий. И попросил игумена о том, что было еще одной целью приезда:
– Отче Сергий! Отзовись на мольбу: дай в воинство мое инока своего, дабы дружина русская воочию узрела благословение твое!
По толпе монахов прошел ропот. Несколько человек выступили вперед, но устыдились, склоня покорно голову. Игумен смотрел на них с высоты амвона.
– Инок Александр!
С места двинулся Пересвет, получивший это имя после великой схимы, но, опережая его, шагом раньше вышел другой и, потупясь, остановился перед игуменом. Отец Сергий долго, молча смотрел на вольность эту.
– Великий княже!
– возвысил голос игумен.
– Я даю тебе в воинство... Старик снова посмотрел на двух покрестовых братьев и твердо изрек: - Двух иноков своих преславных. Иноки сии отличались мужеством в миру и крепостию духа в монастыре, премогши все соблазны и сомнения... Подите ко мне!
Пересвет и Ослябя подошли и преклонили колени перед игуменом. А тот повернулся, прошел в алтарь и вынес на ладонях два шитых золотом на ткани больших креста.
– Се дарую вам! Вот - оружие нетленно, да служит оно вам вместо шлемов!
Он велел удалиться Пересвету и Ослябе для молитвы и поста, наказав через гри дня догонять великокняжеское войско. Дмитрия и воевод он окропил святой водой, еще раз, уже прилюдно, благословляя на ратный подвиг.
* * *
Лишь за полдень поспешили они назад, к Москве, где сбиралось войско, размеры коего великий князь не мог еще предугадать и потому пребывал в особо нетерпеливом ожидании. Не отпускало сомнение в Михаиле Тверском останется ли верен клятве своей, не стакнется ли вновь с Литвою в сей грозный час? Смогут ли все иные князья подколенны собрать в страдную пору конца сенокоса и начала уборочной страды большие силы?..
Отвязали молча коней, оседлали и в последний раз отдали поклон тихой лесной обители. Когда спускались от ворот к Воре-реке, от воды вновь послышалось сильное веселое ржание, и теперь все увидели белого, как снег, коня. Он стоял, вытянув шею к воротам монастыря, и передняя нога его была чуть приподнята, словно конь опасался опустить точеное желтое копыто, словно под ним была не трава, а раскаленные угли. Да и сам он - огонь...
– Княже, Серпень!
– воскликнул Бренок.
Дмитрий повлажнел глазами и едва удержался, чтобы не позвать красавца, но конь смотрел не на них, а на того, кто показался в воротах монастыря.
Там стоял Пересвет.
* * *
На колокольне Иоанна Лествичника вновь, как и накануне, ударили в тяжкий. Звон его потек над Москвою, еще до раннего восхода разбудив улицы, слободы, отдаленные монастыри. Как ни был Дмитрий истомлен нелегкими думами, бессчетными делами последних недель, поездкой в монастырь, но проспать этот звон он не мог. То была долгожданная отрада, миропомазание души, изверившейся в единении земли русской. А тут - на тебе!
– что ни день, то беспечальная новость: все новые полки прибывают!
Дмитрий торопливо надел длинную, до колен, вышитую княгиней рубаху, насунул набосо сапоги зеленой юфти и без корзна, весел и простоволос, вышел в переходную палату. Гридные спальники по первому удару колокола вылетели на рундук и перекликались с теми, что несли службу у ворот, кованных медью. Там не спали: сбегали к стене Кремля и все вызнали.
– Княже! Тверь!
Юный гридник, племянник ростовского князя Андрея, веснушчат до страсти и круглолиц, Палладий.
– То добрые вести, Палладий. Идите до дому...
– Княже! Велишь ли нам на брань сбираться? Он ждал этих слов, недаром так напряженно вся юная гридня заглядывала ему в лицо вот уж другую неделю, а теперь, когда вся Москва наполнена громом копыт, звоном доспехов, когда от утра до ночи люди не могут наглядеться на веселых и ладно покрученных на брань воинов из полков ростовских, суздальских, переяславских, костромских, ярославских, муромских, дмитровских, можайских, звенигородских, углицких, серпуховских, когда у народа, казалось, спала тяжкая непроницаемая пелена с глаз и он увидал сам себя в силе, блеске, доблести единой, теперь усидеть ли по дворам этим юным воям?