– Экой же ты!.. И молчал!

– В голове все утро держал, да сбили меня на рундуке окаянные дети, спальники твои из гридни... Принесла, матушка, белого как снег жеребчика!

Дмитрий в волнении заходил по палате. Давно он ждал, не принесет ли Ратница белого коня. Сама она тоже бела, лишь чулочки серые на передних ногах да яблоко на правом плече, но до сей поры все приносила пегих, а тут - на тебе! Умница какая! Вот радость-то...

– И ножонки белы - я глядел, - токмо яблочко серо на правом плече, как у матери, - торопливо и тоже с радостью, заражаясь настроением князя, заговорил тиун, но Дмитрий строго напомнил:

– Присмотри за кормами! Глаз не своди с сытенного, кормового и со всех иных дворов да накажи всем тиунам сельским строго-настрого: пусть зерно берегут, не ровен час, голод найдет! Приметы у старых людей неважны...

– Исполню, Дмитрей Иванович! Чего в поварне наказать?

– Доведи чашнику, что-де бояре у меня будут трапезничать.

У Михайлы-архангела ударил полутяжкий колокол, благовестный, мягкий, и тотчас ответили ему в иных кремлевских, а за ними и в других церквах - на Великой улице, на Ильинке, в Замоскворечье и в монастырях. Дмитрий приблизился к оконцу и увидел в утреннем московском небе черную сеть галок. Любил он колокольный звон - не заполошный, по пожарной опаске поднятый, не тревожный набат походный и уж конечно не заупокойный перезвон, а вот этот, спокойный, плавно текущий над семью холмами его стольного града, многострадального, но величавого и славного, родного ему и земле его.

– А тысяцкого позови ввечеру, когда бояре изы-дут, - промолвил Дмитрий, не оборачиваясь к тиуну, но громко, а потом повернулся навстречу поклону и отпустил Саиблова кивком. В ответной наступила тишина. По всему, надо было сбираться к заутрене, а Дмитрий стоял и снова смотрел в оконце, оборотясь к Бренку спиной. В углу потрескивала и медленно оплывала з предсмертном пламени уже ненужная свеча: солнце ударило по оконцам терема.

– Поди ко мне, Михайло, - послышался голос князя,

Бренок осторожно приблизился и остановился в шаге.

– Давно я тебя возлюбил, Михайло... Помнится, батюшку хоронили, ты шапку мою носил... А сколько у нас с тобою лесов исхожено, сколько воды намучено, сколько рыбы да зверя изловлено! Вот и решил я ныне: почто тускнеть тебе во сокольничих? Отныне станешь у меня в мечниках ходить!

– Спаси тя бог, княже... Уж я на мечниковой службе порадею для тебя. Любого преломлю и порушу!
– Он потупился после этих слов - похвальное слово всегда гнило, - вспыхнул румянцем на щеках и на лбу, чистом, как у князя, да и уши залило краской.

Это понравилось Дмитрию.
– Я тебя деревней дарю!

– Благодарствую премного, княже... Токмо мне не чаша медвяна со двора твоего сытенного нужна, не слава мне дорога, но честь твоя. Ни дела, ни слова худого не услышишь от Бренка, сироты твоего...

– Про слова-то ты ладно отрек. Слово со стороны - нежданный ветер, Михаиле Вон сколько ныне наедет сюда советчиков, а все надобно свой ум держать в прохладце... Земля, как и семья, не безнарядьем гииет, а недобрым советом чуждого ей сердца.

Бренок стоял, потупя голову и обдумывая слова князя. Дмитрий выпростал из-под кожуха руки и приобнял своего мечника. Кожух сполз с плеч. Он поднял его и, волоча за рукав, медленно двинулся к двери, уводя с собой Бренка.

– Не от добрых предчувствий жалую тебя, Михай-ло, в мечники. Мнится мне, что грядут тяжкие дни, и не посторониться от них, не утечь.

У растворенной двери на рундук они приостановились. Еще слышен был колокольный звон. Дмитрий постоял, послушал, полуприкрыв глаза, и тихо промолвил:

– Вот так бы всегда над Москвою! Этот звон благовестный так бы и слушал, и слушал, не утомясь...
– вздохнул и покачал головой: - Токмо не в то время народиться довелось. Непокоем исполнена земля наша.

3

Они пришли по зову великого князя прямо из церквей, не заезжая на дворы свои, и теперь сидели в ответной, ожидая, когда войдут вместе с князем брат его, Серпуховской Владимир Андреевич, и зять, Волынской Дмитрий Михайлович, величаемый в народе и боярстве - Боброк. Эти родичи уже были тут, но ушли в покои, будто взглянуть на младенца, но верно - шептались по лавкам - назрели иные дела, не без этого...

В палате тем временем расселись по широким резным лавкам, сбивая зелень суконных полавочников, ближние бояре: Лев Морозов уже давненько розовел крупными ушами, вместе с ним раньше молодых пришли и все еще утирали пот старики Патрикеев и Гав-шин, Беклемишев и Добрынской. Лет пять назад к их слову прислушивалась Москва, ибо их слово было словом княжим, а ныне... Ныне молодой князь всех слушает, не перечит, а свое вершит. Хоть стариков не обижает - и то радость.

На рундуке забухали сапогами молодые ноги, и тут же весело ввалились в ответную два советника великого князя - воевода Акинф Федорович Шуба, двоюродный брат Серпуховского и троюродный князю, похож сильно на Владимира Серпуховского: высок, тонок, прям станом и взглядом, только и разницы что усы не топорщит, как тот, и голосом потоньше. Рядом с ним - сотоварищ его, не разлей вода, тоже воевода, тоже молод и задорен, - Иван Минин. Рыжая голова его засветилась в палате, раздался смех, хоть и сдержанный, то старики осудили его по новому заведению наряд - короткорука-вую чугу из синего сукна поверх вышитой рубахи.