Норман оглянулся. Руки Тэнси замерли. Между ними повис причудливый семилепестковый узел.

Отворачиваясь, он краешком глаза уловил движение: лепестки дрогнули, но узел сохранил форму.

На улице сделалось светло как днем. Ослепительная молния вонзилась в росший напротив дома вяз и разделилась на три или четыре серебристые стрелы, которые перелетели через улицу и воткнулись в поднявшегося на дыбы перед окном каменного дракона.

Норману показалось, что он угодил под оголенный провод.

В мозгу его, словно выжженная там, запечатлелась невероятная картина: стрелы молнии поражают дракона, как будто влекомые к нему неведомой силой.

Мысли, которые лишь недавно обрели свободу, исчезли неизвестно куда.

Норман судорожно сглотнул. Хриплый смех, которым он разразился, заглушил отзвуки громового раската. Он распахнул окно, схватил настольную лампу, сорвал с нее абажур и высунулся на улицу.

— Погляди, Тэнси! — крикнул он, давясь от смеха. — Погляди, что натворили эти чокнутые студенты! Наверно, я здорово разозлил их, если они приволокли сюда эту штуку! Ну и ну! Придется утром звонить в строительное управление, чтобы ее увезли.

Дождь хлестал ему в лицо, в ноздри ударил запах разогретого металла. Он ощутил на своем плече руку Тэнси.

Дракон стоял у стены, массивный и неподвижный, как и положено неорганическому образованию. Каменное тело в некоторых местах почернело и сплавилось.

— Снова совпадение? — выдохнул Норман. — Молния попала именно в него!

Подчиняясь внезапному побуждению, он протянул руку и коснулся дракона. Пальцы его ощутили грубую поверхность, и он будто поперхнулся собственным смехом.

— Eppur si muove, — пробормотал он так тихо, что даже Тэнси рядом не услышала. — Eppur si muove.

Вид, в котором Норман на следующий день появился на занятиях, подходил скорее солдату, утомленному вереницей непрерывных боев, нежели профессору Хемпнелла.

Спал он долго и без сновидений, однако выглядел так, словно валится с ног от усталости и нервного истощения.

Впрочем, так оно и было на самом деле. Даже Гарольд Ганнисон поинтересовался, что случилось.

— Ничего, — ответил Норман. — Просто лень обуяла.

Ганнисон скептически усмехнулся:

— Вы слишком много работаете, Норм, и гробите себя.

Советую пересмотреть режим. Ваша работа отнюдь не проголодается, если вы будете кормить ее восемь часов в день.

— Опекуны — странные люди, — продолжил он с напускным безразличием. — А Поллард в известном смысле больше политик, чем педагог. Однако он добывает деньги, а иначе кому понадобились бы президенты колледжей?

Норман был благодарен Ганнисону за столь тактичное соболезнование по поводу уплывшей от него кафедры социологии, поскольку понимал, каких усилий стоило Гарольду хоть в чем-то покритиковать Полларда. Но его будто отделяла от Ганнисона и от многочисленных студентов в ярких одеждах высокая стеклянная стена.

Единственное, что ему хотелось, да и то довольно смутно, — продлить состояние отупелости, в котором он пребывал со вчерашнего вечера, и ни о чем не думать.

Думать опасно, твердил он себе, опаснее, чем сидеть на атомной бомбе. Он чувствовал, как роятся в мозгу мысли — безвредные, пока к ним не прислушиваешься, но чреватые угрозой душевному здоровью.

Одна из них осталась в сознании с прошлой ночи.

Норман был рад, что ему удается не подпускать ее.

Другая относилась к Тэнси: чем вызвано ее бурное веселье за завтраком?

Третья была запрятана так глубоко, что он видел мысленным взором лишь часть ее округлой поверхности. Он знал, что она связана с тем яростным, разрушительным чувством, какое он неоднократно ощущал вчера, и догадывался, что ее ни в коем случае нельзя трогать. Она размеренно подрагивала, словно омерзительное чудище, что дремлет в болотной жиже.

Четвертая касалась «ладошек»— «ладошек» во фланелевых перчатках.

Пятая — крохотная, но очень важная, — содержала какие-то сведения насчет карт.

Всего же мыслей было неисчислимое множество.

Норман попал в положение героя древней легенды, которому предстоит пройти длинным и узким коридором, избегая прикосновения к ядовитым стенам.

Он понимал, что не сможет бесконечно увиливать от мыслей, но мало ли что произойдет за то время, пока он в силах избегать встречи с ними?

День выдался под стать его сверхъестественно мрачному настроению. Вместо холодов, которые, казалось, предвещала гроза, в воздухе запахло летом. Резко возросло число прогулов. Те же студенты, которые добирались-таки до аудиторий, витали в облаках и демонстрировали все прочие признаки весенней лихорадки.