Шрифт:
– Ах, Вера, Вера, - вздохнула мама, - если бы все так просто было...
– А ты не усложняй, - сказала Вера Ивановна.
– Да вот попробовала. Видишь, что получилось, - усмехнулась мама.
– Я ведь и сама все знаю, Вера... Знаю, что Алеша - все, что мне осталось... А как подумаю - дальше что, хочется за соломинку ухватиться...
Мама помолчала, помолчала и Вера Ивановна.
– Ты вот врач, - продолжала мама, - у тебя работа, а я кто? Официантка. Вот война кончится. Алеша вырастет, женится, уедет, а я? Одна?.. Супы разносить? Разве это жизнь...
– Ты еще молодая, - сказала грустно Вера Ивановна, - красивая, подожди, Алеша вырастет, поймет. А сейчас - поставь-ка себя на его место. Отец у него вот где!
Мама заплакала, соседка принялась ее утешать, и Алеше стало жаль маму. Но новогодняя ночь - и капитан, и веселая мама - вновь пронеслась перед ним, и он закрылся с головой одеялом, чтобы ничего не слышать и ничего не знать, кроме того, что он решил сегодня: отец всегда будет с ним, и нет ничего, что могло бы простить измену ему.
На другой день, когда Алеша с Гошкой собирались побегать после школы на улице, пришла Вера Ивановна. Узнав, что мамы нет, она очень удивилась, будто в первый раз слышала, что мама днем на работе, вытерла о половик сухие туфли и вошла в комнату.
Гошка подозрительно закрутился, замельтешил и вдруг сказал:
– Дак я за хлебом!
А Вера Ивановна стала рассказывать ему, как трудно работать в госпитале, и как много каждый день там умирает тяжелораненых бойцов, и как все-таки хорошо, что мама не пошла работать в госпиталь, и какая она молодец, что устроилась в столовую, потому что живется сейчас трудно, а это, как ни говори, помогает.
Вера Ивановна говорила как-то несвязно, вздрагивала, когда на лестнице слышались чьи-нибудь шаги, внимательно разглядывала Алешу и вообще вела себя очень странно.
Алеша молчал. Вера Ивановна взъерошила короткую свою прическу, что-то промычала и заходила по комнате. Короткие волосы очень не шли ей; казалось, она только что вышла из тифозной больницы. Когда Вера Ивановна ходила по комнате, короткие волосы ее топорщились, открывая худую белую шею. Вся она такая длинная, такая нескладная, а сейчас еще почему-то смешно хлопала все время глазами, будто ей в глаза что-то попало.
– Так!
– Вера Ивановна решительно прошлась по комнате.
– Так! Так! повторила она, но опять ничего не сказала, а все ходила, топталась, будто хотела разбежаться и взлететь.
Потом она резко остановилась и сказала:
– Алеша! Я хочу с тобой поговорить!
– Пожалуйста, Вера Ивановна, - ответил Алеша.
– Как с мужчиной!
– воскликнула Вера Ивановна и подняла кверху палец.
Алеша пожал плечами.
– Так вот, Алеша, - начала Вера Ивановна, продолжая ходить по комнате.
– Твой папа погиб. Это ужасно! Это горько! И это непоправимо! Она остановилась перед Алешей.
– Да, это так!
– воскликнула она.
– И ничего тут не сделаешь.
Алеша повернулся к отцовской фотографии, и слова эти - "Ничего тут не сделаешь" - прозвучали как откровение, как сказанное и понятое только сейчас, как железная точка, которую вот взяла и поставила на папиной жизни эта длинноногая Вера Ивановна. Алеша отвернулся, и Вера Ивановна взяла его за плечи и сказала совсем другим голосом:
– Прости, Алеша. Прости...
Она прижала Алешу к себе осторожно, как мама.
– Но понимаешь, жизнь не остановилась. И ты живешь и учишься. И твоя мама живет. Ничего не поделаешь, так все устроено - одни умирают, другие остаются.
– Ну и что?
– буркнул Алеша.
Вера Ивановна кашлянула. Что-то запершило у нее в горле, и она сходила на кухню попить.
– Алешенька, - сказала она, вернувшись.
– Твоя мама еще молодая, и ей нужно строить свою и твою жизнь дальше. И ей трудно.
– Ну и что?
– спросил Алеша, начиная злиться.
– А вам не трудно? А вы - старая?
– Алеша!
– улыбаясь, ответила Вера Ивановна.
– Ты уже большой и скоро окончишь школу, каких-нибудь года три, и уедешь учиться дальше, а мама? Она должна остаться одна?
– Ну и что?
– крикнул Алеша.
– Ну и что вы от меня хотите?
Вера Ивановна побледнела, губы у нее затряслись.
– Ничего, ничего! Только чтобы ты все понял - больше ничего.
– Я все понимаю, - сказал Алеша с тоской.
– Я все понимаю. Но только вы меня не уговаривайте.
Вера Ивановна зашмыгала носом, часто-часто заморгала, подошла к Алеше и вдруг наклонилась к нему и поцеловала куда-то в затылок.
2
Они молчали теперь дома. Стена встала между ними, прочная каменная стена, и трудно было ее разрушить. Иногда мама пыталась просто постучаться в эту стенку, решительно подходила к Алеше, брала его за руку, говорила: