Я слушала потрясенная. Итак, она трактор. Только вот в какую сторону он прет?

Многое казалось мне вначале сухмасшедшим, бредовым, необдуманным, но, как потом оказалось, я со своим житейским опытом в подметки не годилась моей неопытной красотке. Она почти ничего не умела, кроме испанского, но всегда точно знала, что ей требуется.

А мой беспечный Саша доконал меня в тот вечер, пересказывая Иринины программы:

– Ты, говорит, безвольный человек и слишком легко отказался от собственной мечты - работать в институте. Но ничего, не волнуйся, я этого добьюсь.

Нет, непросто понять мою невестку, ой как непросто.

А она оживилась, расцвела. Точно добилась желанного. Щебетала, как малиновка, носила с завода дефицитные продукты, после нескольких опозданий возвращалась тютелька в тютельку, чтобы, верно, у подозрительной свекрови не могло возникнуть ни капельки неприличностей, а на ходу целовала Алю, и телега наша покатилась дальше. Сердце мое хоть и не успокоилось, но отошло.

Сперва я не очень-то прислушивалась к Ирининым рассказам про работу. Она восторгалась директором, его высоким полетом, доброжелательностью к ней и строгостью к другим, поражалась его способностям, властности, могуществу, неограниченным возможностям не только на заводе, но и в городе.

Ее трескотня не оставляла во мне заметных следов, но, видно, все-таки сознание можно сравнить с чайным ситечком: большие чаинки застревают в нем. Такой была и я.

Во мне постепенно осели Иринины сообщения о ее служебных, по телефону, конечно, знакомствах. Она без конца соединяет директора с начальником главка в Москве и заместителем министра. Ее голос узнает заведующий отделом обкома партии. Секретаря горкома комсомола она называла просто Васей. Про завод же и говорить нечего, начальники цехов старались дружить с ней, заместители директора справлялись у Иры о настроении начальника. Так-то вот. Невестка становилась серьезной фигурой городского масштаба.

Чтобы проверить себя, я рассказала все эти новости подружкам на работе. Был тихий час, лекции, нам никто не мешал, и я рискнула попробовать. В конце концов моим наблюдениям требовалась сторонняя оценка.

Реакция получилась такая.

Лиза фыркнула и сказала:

– Стоило пять лет учиться! Никакой гордости!

Тоня не согласилась:

– Гордостью сыт не будешь. И если уж думать о куске, то она правильно поступает. Не то что мы - в две смены, без конца-краю, и так до бесконечности.

Агаша пожалела меня:

– Вы не печальтесь, все образуется, она девица с характером, своего не упустит.

Обсуждая тему по второму кругу, Лиза ее поддержала:

– Не может быть, чтоб это конечная цель. Тут что-то другое.

Что?

Сама дитя обстоятельств, я и не думала в ту пору, что есть люди, способные выстроить свою судьбу по четкой схеме. Если от схемы не отступать, будет все, что требуется. Для этого нужно одно. Воля. Саша ею не владел. Ирина - в избытке.

Первая ее философическая установка касалась директора - Героя, депутата, доктора. Однажды за столом - свои мировоззренческие вехи она всегда забивала за столом, вероятно, чтоб не было кривотолков, а кое у кого исчез аппетит, - Ирина сказала, что если уж жить на этом свете, то только так, как директор.

– Что ты имеешь в виду?
– спросил Саша.

– Он дышит полной грудью, понимаешь?
– ответила она.
– Сгорает. Он, наверное, скоро умрет, но ему не жалко себя.

– Ха, кому это не жалко себя?
– возразил Саша.

– Ну хотя бы мне!
– воскликнула возмущенно Ирина.
– Если жить, как он, не жалко. Коротко, по ярко. Быстро добиться всего любой ценой. Даже ценой жизни.

– Это уже было, - вкрадчиво вмешалась я.
– Доктор Фаустус.

– Если уж обращаться к Гёте, - терпеливо повернулась ко мне Ирина, деликатно обливая меня холодной водой, - то есть и другие примеры. "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой".

Парировала деликатно, учитывая мою профессию - на, мол, тебе, книжная крыса. Я умолкла. А Сашка даже не понял, как осадили его мать.

– Только насчет любой цены, - пробормотал он, - не слишком?

– Нет!
– воскликнула она, и светлые ее глаза сделались белыми.

"И мать родную?" - хотелось проворчать мне. Про мужа и думать нечего.

– Именно любой, - воскликнула она, бросая вилку, - начнешь уступать, ничего не добьешься.

Теперь она взирала на Сашку с осмысленной требовательностью. Но сынок мой ничего не чуял, уплетая котлеты с макаронами. Всякий взгляд любимой жены был для него влюбленным взглядом.