Они перебирали картину за картиной: среднеазиатские минареты, лица стахановцев, портрет последнего парижского коммунара... Маленькие трубачи удивленно смотрели со стены на свободное пространство комнаты, заполнявшееся картинами. Анна Павловна взглянула на трубачей и замерла. Электрическое освещение придавало картине фиолетовый оттенок, и казалось, трое мальчишек заглядывают в комнату сквозь вечернее, синее от дальнего заката окно, и трубы их напряжены в сжатых пальцах, и они притаились, чтобы вдруг, неожиданно, заставив всех вздрогнуть, заиграть неизвестную испанскую мелодию...

Анна Павловна оторвала взгляд от трубачей, передала Сереже очередную картину и вдруг заметила его пристальный, изучающий взгляд. Она улыбнулась ему, кивнула головой, Сережа улыбнулся тоже. Потом они снова сели, уже сжавшись в плотную кучку, приставив тесно друг к другу кресла и стулья, потому что картины окружали их со всех сторон.

Они молчали.

Анна Павловна не могла бы сказать точно, о чем она думала сейчас, да и думала ли вообще. Она вглядывалась в холсты, как в лица, запоминая их навсегда, навечно, и этим было занято все ее существо, отрешенное от прочих забот. Она забыла даже про своих гостей.

Кто-то кашлянул.

Анна Павловна обернулась, улыбнулась. Леночка поцеловала ее в щеку, стала говорить о детях, о том, что им с Борисом уже пора.

– Да, да, - ответила Анна Павловна, - конечно. Пусть только мужчины помогут мне поставить полотна вот сюда, к шифоньеру, так, так... Остальные назад, на стеллажи, и еще минуточку...

Анна Павловна выбрала два холста из тех, что остались.

– Это вам на память, - сказала она, подвигая картины к Борису и Сереже.

Борис заморгал глазами, схватил руку Анны Павловны, поцеловал ее. Сережа растерянно молчал.

– Представляете, Анна Павловна, - восторженно заговорил Борис, - мы берем билеты на "Стрелу", едем все четверо в Ленинград, приходим в Русский музей на открытие выставки Константина Федоровича, первой его выставки.

– Они обещали, - ответила Анна Павловна, - обещали непременно устроить выставку, выпустить проспект, и мы, конечно, поедем.
– Она стала прощаться с Леной и Борисом, Сережа заторопился тоже.

Она осталась одна.

Анна Павловна вымыла посуду, расставила ее по местам, расправила постель на кушетке, погасила в комнате свет, легла, закрыла глаза. Она не уснула, а забылась, устав от хлопот, прошедшего дня, но вскоре пришла в себя. Раскрыв глаза, она бросила взгляд на часы: не прошло и часа...

В прихожей горел свет, значит, забыла выключить. Этого с ней никогда не случалось, во всем и всегда она соблюдала порядок, а тут действительно - какое-то замыкание: упала как подкошенная... Она встала, в ночной рубашке прошла в прихожую, тоже увешанную картинами, посмотрела на утренние астры под портретом молодого Константина. Астры не потеряли своей свежести, в квартире было прохладно, и роса, утренняя роса, которую она несла в цветах, еще не высохла и сверкала под электрическим светом.

Анна Павловна вгляделась в молодого Костю. Сколько сегодня молодых Сережа, Леночка, Борис, Костя... Одна она старуха, добившаяся своего. Кажется, можно радоваться, можно успокоиться, можно спокойно приготовиться к смерти, которая имеет право прийти каждый день, каждый час даже - без всяких предупреждений, без всяких звонков...

Она вздрогнула от резкого, а главное, неожиданного звонка телефона. "Кто бы это мог так поздно?" - подумала она, снимая трубку.

– Я знал, что вы не спите, - торопливо сказал Сережин голос, и Анна Павловна только теперь с удивлением отметила его сегодняшнее поведение тихое и немногословное.

– А если я спала?
– спросила она, улыбнувшись.

– Нет, нет, - заторопился Сережа, - я понимаю, вы не можете уснуть, я брожу вот уже целый час, и холст, который вы подарили, оттягивает мне руки... Может, не надо, а? Милая Анна Павловна, как же вы будете жить без них? Это можно еще остановить, Русский музей подождет...

– Что ты, Сережа!
– удивилась Анна Павловна.
– Я так хлопотала, наконец добилась, ты же прекрасно знаешь... И вдруг!

– Но как же вы, Анна Павловна!
– воскликнул он.

– "Дневные раны сном лечи, а завтра быть чему, то будет", продекламировала она.
– Ты помнишь Тютчева?

– Вы же смеялись сегодня над ним, - в отчаянии произнес Сережа.

– Приходи, дружок, завтра, - сказала Анна Павловна, - если сможешь, конечно, - она слышала приглушенное дыхание Сережи в трубке, - и мы проводим их вместе.

Он молчал.

– Слышишь?
– спросила она.

– Слышу, - отозвался Сережа.
– Но как же вы, как же вы? Я бы не смог.

– Я слишком стара, Сережа, - ответила Анна Павловна.
– Я страдала уже немало. Я обязана пережить еще это. Последнее. Ты понимаешь?