Наконец его притащили на КП 5-го армейского корпуса, где он предстал перед группой немецких офицеров, а затем и генералов. Его даже не обыскали: при нем остались солдатская книжка и медаль "За отвагу". Куда девалась немецкая аккуратность?

Немецкий генерал через переводчика задаж вопрос:

– Какую задачу имеют ваши войска здесь, под Севастополем?

Гурьев ответил:

– Задача одна: как можно быстрее очистить нашу землю от захватчиков!

Затем задавали вопросы о том, что он знает об открытии второго фронта нашими союзниками в Европе.

Гурьев ответил, что он не знает, когда будет открыт второй фронт, но Германия проиграла войну еще 22 июня 1941 года, когда напала на Россию.

Ночью его перевезли в штаб 17-й армии, на мыс Херсонес.

Здесь тоже задавали подобные вопросы, и он ответил:

– Вы задаете мне такие вопросы, на которые может ответить только наш командующий. А поскольку вам из Крыма не уйти, то вы имеете такую возможность...

Гурьев говорил нам, что терять ему, как говорится, было нечего, знал, что фашисты его все равно расстреляют. Поэтому он так и отвечал врагу. Но немцы, видно, понимая, что их ждет, потеряли спесь. Мы верили своему товарищу, так как знали его характер: он всегда говорил правду любому в глаза.

На Херсонесском аэродроме, куда доставили Гурьева, находились еще несколько пленных летчиков, спасшихся на парашютах. Немцы собирались вывезти их на самолетах в Германию.

Наша авиация периодически наносила бомбовые и штурмовые удары по аэродрому. Тем истребителям противника, которым удавалось взлететь, приходилось вступать в бой с нашими истребителями. Их сбивали на виду у всех, и это деморализующе действовало на немцев.

Это была агония обреченных. На аэродроме были бетонированные убежища. Здесь скопилось много раненых летчиков, обслуживающего персонала и высших офицеров, которые стремились скорее выбраться в Румынию.

Особенно сильное впечатление произвело событие: на аэродром с ходу на посадку пошли шесть немецких транспортных самолетов "Ю-52". Не успели они зарулить в капониры, как налетели "илы" нашего полка. Все шесть "Ю-52" были подожжены, убитых и раненых немцев добавилось.

Голос Гурьева дрогнул:

– И надо же: никто из наших пленных не пострадал! Как будто видели нас! А я смотрю и вижу: там Саша Паршиков с Папкой, там Витя Марченко с Вадимом Курманиным, Ежов, Кравченко, Ишмухамедов... Немцы меня в укрытие тянут, а я стою, думаю: лучше погибну от своих, чем плен!

Вторая волна наших машин завершила дело. Когда последняя уцелевшая от разгрома группа немецких истребителей улетела и аэродром прекратил свое существование, пленных перевели в лагерь, что размещался на месте каких-то бывших мастерских...

Затем он рассказал, что в лагере были в основном гражданские лица, согнанные в Севастополь. Их должны были отправить в Германию. К Пете подошел мальчик и стал расспрашивать, с какого аэродрома он летал на Севастополь. А когда тот ответил, что с Тумая, сообщил, что он тоже оттуда. Оказалось, что это сын той женщины, с которой мы беседовали в первый день посадки в Крыму. Она плакала и показывала фотографию своего сына, которого немцы вместе с другими угнали перед приходом наших войск.

Мальчишка предложил Гурьеву спрятаться в трубу, которую он приметил на территории лагеря. Расчет был прост: немцы грузили людей на корабли ночью, соблюдая светомаскировку, а поэтому обыскивать все закоулки не станут. Так и получилось: ночью погрузили людей на пароход, а утром наши солдаты ворвались на территорию лагеря. В суматохе боя Гурьев мальчишку потерял.

Командир полка предложил Гурьеву сходить в деревню и рассказать матери, что ее сын жив, скоро они встретятся.

Воздушный стрелок Паршиков ходил вместе с Гурьевым. После он рассказывал, что мать не поверила этой истории, плакала, спрашивала: "Если это правда, то где же он?"

Прошло несколько дней, а мальчишки не было. Тут уже мы начали сомневаться в правдивости этой истории. Гурьева направили на спецпроверку при отделе контрразведки 4-й воздушной армии.

Относительно плена.

В то время мы были воспитаны в духе, что плен - это позор. Плен несовместим с присягой, воинским долгом и честью. Знали и требование Устава внутренней службы: "Ничто, в том числе и угроза смерти, не должно заставить воина Красной Армии сдаться в плен".

Известны были нам и слова Сталина, что у нас нет пленных, а есть предатели. Однако реальная действительность показывает, что во время любой войны бывают пленные с обеих воюющих сторон.

Другое дело - добровольная сдача врагу. Это предательство, а наказание предателям может быть только одно: позорная смерть и презрение.

В нашем полку дело обстояло так. Возвратившиеся после выполнения боевого задания члены экипажей докладывали на КП, что сделали и что видели. Если наш самолет вынужденно садился на занятую противником территорию, обычно докладывали: "Видел: такой-то был сбит, упал там-то". Знали, что такая судьба может постигнуть каждого из нас.

Мы верили, что наши боевые друзья, если это в их силах, будут и на земле отбиваться до последнего патрона.