Рассвет потерянных душ

Аннотация

Все знали, что прорыва не будет, и что их посылают на верную смерть. Но солдаты продолжали наступать на позиции траггов. И несмотря на сплошной огонь противника, враг был разбит. Но совсем не так, как предполагало командование…

Мое имя Николай Михалкин. Возраст – двадцать пять лет. Звание – рядовой. Я знаю, что мой рассказ записывается на диктофон, и не возражаю против этого. На войне я год и три месяца. Я из тех, кого здесь, на Марсе, называют «вторым выводком». Когда Межгосударственный совет Земли сделал заявление о том, что трагги высадились на Марсе, и призвал дать решительный отпор космическим агрессорам, мне только исполнилось двадцать два. И хотя у меня не было никакой военной специальности, я заодно с другими молодыми оболтусами, мечтавшими оказаться среди тех, кто как следует наподдаст траггам под зад коленом, рванул на мобилизационный пункт. Можете представить, каково было мое разочарование, когда меня на полгода отправили в подготовительный лагерь. Мне казалось, я не успею получить свою долю славы как участник Первой Марсианской Войны, которая как пить дать закончится, пока я буду изучать военно-строевой устав, основы тактики боя и устройство многоцелевой винтовки пехотинца «ВП-45». Однако, когда по прошествии шести месяцев взамен красных лычек курсанта я получил темно-зеленые пластиковые погоны рядового мобильной пехоты, война с траггами не закончилась, а лишь перешла в затяжную стадию позиционных боев. Земляне и трагги регулярно обменивались ударами, то занимая, то вновь сдавая противнику не представлявшие стратегического интереса позиции, но как те, так и другие старались избегать решительных действий. Линия фронта была похожа на закрепленную с двух концов веревку, небрежно брошенную на карту Марса, – смещаясь то в одну сторону, то в другую, она меняла форму, но не длину. По прибытии на Марс я был определен в четвертую роту батальона мобильной пехоты номер 905-В, где и проходил службу в дальнейшем. Во взводе я оказался единственным необстрелянным новичком. Остальным уже не однажды приходилось участвовать в боях с траггами. Многие ребята давно отработали свой контракт, но почему-то, вместо того чтобы ввернуться на Землю, остались на Марсе. На вопрос, почему они так поступили, никто во взводе не смог ответить мне ничего вразумительного. Когда я спросил об этом капрала Монтекку, сидевшего в окопах с первого дня войны, он в ответ состроил совершенно невообразимую гримасу и, с тоской посмотрев на меня, сказал: – Если прослужишь с мое, тогда и сам поймешь. А если нет… Не закончив фразу, Монтекка махнул рукой и перевел разговор на другую тему. Для того чтобы освоиться во взводе и изучить нюансы, о которых нет ни слова в общевойсковом уставе, но которые должен знать каждый, кто хочет выжить в бою, мне не потребовалось много времени. К моменту первой боевой операции я чувствовал себя так же уверенно, как и остальные. Это была уже третья попытка взять под контроль левый берег Красного Песчаного моря, на котором окопались трагги. Как и две предыдущие, закончилась она неудачей. Наша рота потеряла в том бою трех человек убитыми и тринадцать ранеными. Было бы больше, не дай ротный приказ отступать, не дожидаясь, когда к такому же решению придут штабные генералы, наблюдавшие за боем через спутниковую систему слежения… Но вы ведь не это хотите от меня услышать. Вас интересует последний бой нашей роты за высоту 3-Х-3. Бой, после которого четвертой роты батальона мобильной пехоты номер 905-В не стало… Впрочем, не стало ее еще до начала боя, хотя никто не хочет в это верить. Ладно, давайте обо всем по порядку. Я расскажу то, что знаю. То, что видел своими глазами. А уж вам потом решать, верить мне или нет. Я, конечно, понимаю… А, ладно. Высота 3-Х-3, превращенная траггами в мощный, хорошо защищенный оборонительный рубеж, находилась в пяти километрах от наших позиций. При том, что это была единственная доминирующая высота на сотню километров вокруг, позиция у траггов была великолепная. Имея превосходный обзор, они могли бы обстреливать наши окопы самонаводящимися снарядами из ручных ракетных установок. После четырех-пяти часов такого обстрела личному составу роты пришлось бы либо отступить, либо геройски погибнуть на позициях. Находясь в низине, мы не имели возможности контратаковать позиции траггов. Любая брошенная в бой группа была бы уничтожена еще на подходах к высоте. Система защиты от спутникового слежения у траггов не хуже нашей, поэтому, не имея представления о расположении позиций противника на высоте, мы смогли бы ответить им только огнем вслепую. Но, как ни странно, засевшие на высоте 3-Х-3 трагги не проявляли никаких агрессивных намерений. А у нас и подавно не было желания их цеплять, поскольку мы прекрасно понимали, чем это для нас закончится. Само собой, подобное мирное сосуществование в зоне боевых действий долго продолжаться не могло. К исходу третьего месяца с того дня, как наша рота заняла позиции на подходе к высоте 3-Х-3, Генеральный штаб решил, что пора покончить с господствующим положением траггов на данном участке фронта. Двадцать четвертого февраля по земному календарю мы получили приказ занять высоту. Конечно же, командование спустило нам план предстоящей операции, который, как всегда, был гениально прост. В три часа двенадцать минут по местному времени, сразу после захода Фобоса, мы должны были покинуть окопы и под прикрытием темноты незаметно подобраться к занятой траггами высоте. Особую прелесть предстоящей операции придавало то, что в соответствии с планом Генштаба мы должны были застать траггов врасплох и штурмом овладеть вершиной занятого противником холма. А из этого следовало, что нам предстояло атаковать хорошо укрепленные оборонительные рубежи противника без предварительной артподготовки. Ввязавшись же в бой, мы могли рассчитывать на поддержку артиллерии, только вызвав огонь на себя. Вряд ли в роте нашелся хотя бы один человек, который отнесся пусть не с восторгом, так хотя бы с одобрением к идее атаковать высоту ночью. Но, как известно, приказы в армии отдаются не с тем, чтобы их обсуждали. Поэтому, нравилось нам это или нет, мы начали готовиться к предстоящей операции. Командир назначил проведение операции на ночь с двадцать восьмого февраля на первое марта. Почему он принял такое решение, не знаю. Быть может, он лучше всех нас понимал, что ничем хорошим этот ночной штурм высоты закончиться не может, а потому хотел дать нам пару лишних дней для того… Ну, чтобы сделать то, что каждый считал нужным. Странная атмосфера воцарилась в эти дни в нашем подразделении. Явственно ощущалось все возрастающее напряжение, которое временами, казалось, начинало звенеть, как туго натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Но при этом присутствовала и какая-то необычайная умиротворенность. Мелкие стычки и выяснения отношений неизбежны в любом коллективе, в особенности если люди на протяжении месяцев живут бок о бок друг с другом. Так вот у нас в роте за последние дни подобные явления сошли на нет. Все стали удивительно приветливы и, я бы даже сказал, предупредительны по отношению друг к другу. Не знаю, быть может, все мы в душе уже чувствовали, что истекают последние часы, отведенные нам для жизни. Но, как бы там ни было, вслух об этом никто даже не заикнулся. В ночь на первое марта мы сидели в окопах, облаченные в теплоизоляционные маскхалаты, которые должны были обмануть инфравизоры траггов. Как сейчас помню, слева от меня, прижавшись спиной к стенке окопа, сидел на корточках рядовой Стерцов, справа примостился капрал Монтекка. В небо то и дело взлетали разноцветные сигнальные ракеты, и отблески их плясали на складках отливающих серебром маскировочных халатов. Я тогда еще подумал, что эти огоньки наведут на нас траггов не хуже инфравизоров. Но вслух я этого не сказал, прекрасно понимая, что не один я такой умный. Докурив сигарету, Монтекка бросил окурок на землю, раздавил его каблуком и скосил хитрый взгляд на нас со Стерцовым. – Знаете, парни, что лично мне больше всего не нравится в нашем обмундировании? – спросил он, постучав согнутыми пальцами по бронекирасе, надетой под маскхалат. Стерцов поправил пластиковое забрало на шлеме и мрачно мыкнул: – Ну? – То, что под бронекирасу невозможно просунуть руку, чтобы грудь почесать! – радостно сообщил Монтекка и расхохотался над своей плоской шуткой. Мне было совсем не смешно, но, дабы не обидеть Монтекку, я криво усмехнулся. В клипсе, закрепленной на мочке левого уха, прозвучала команда ротного: – Приготовились! Я посмотрел на часы. Было ровно десять минут четвертого. Приподнявшись, я выглянул из окопа. Фобос уже закатился за горизонт, но прежде, чем отдать команду покинуть окоп, ротный все же дожидался назначенного времени. – Ну, парни, – Монтекка приложил обе руки к краям забрала своего шлема и очень аккуратно опустил его на лицо, – что передать богу, если я увижу его первым? – Это была дежурная шутка, которую Монтекка всякий раз выдавал перед боем. Четыре часа одиннадцать минут. Я провел рукой по затвору винтовки и погладил указательным пальцем спусковой крючок. Затем поправил на груди ремень закрепленной на спине ручной ракетной установки. Четыре часа двенадцать минут. – Вперед, – тихо и удивительно спокойно прозвучал в клипсе голос ротного. – Вперед, – одними губами повторил следом за ним Стерцов. – Вперед, так вперед, – усмехнулся Монтекка. – Хотя лично я… Не закончив, по обыкновению, фразу, он первым полез из окопа. Пока мы короткими перебежками добирались до подножия высоты, я думал только об отсветах сигнальных ракет на наших маскировочных халатах. Быть может, командованию было известно о траггах больше, чем нам, простым рядовым этой бессмысленной войны, но меня не оставляла мысль о том, что трагги могут обнаружить наше передвижение, использовав вместо инфракрасного сканирования обычный визуальный контроль за местностью. Высота 3-Х-3 представляла собой высокий холм из марсианского песчаника с пологим склоном. Попытки взять высоту предпринимались и прежде, до того, как нашу роту перевели на новые позиции, – склон был изрыт глубокими воронками, оставленными реактивными снарядами ближнего радиуса действия. Когда прозвучал приказ остановиться, я скатился в одну из таких воронок. Рядом со мной съехал вниз сержант Диманский. А следом за ним, прямо мне на голову свалился все тот же Монтекка. – Извини, Ник, – улыбнулся Монтекка, хлопнув меня по плечу. – В темноте чуть было не принял тебя за трагга. Это была еще одна из дурацких шуточек капрала Монтекки. На внутренней поверхности лицевого щитка у каждого из нас имелся небольшой экранчик встроенного инфравизора. С его помощью трагга можно было четко отличить от землянина, потому что на его скафандре имелось пять точек, неизменно фиксируемых инфравизором. Впрочем, известно нам это было только по учебным видеофильмам, в которых трагги воспроизведены с помощью компьютерной графики. Что собой представляет трагг в реальности, не знает никто… То есть я хотел сказать, что лично я не встречал человека, который видел трагга, живого или мертвого, на расстоянии ближе пяти-шести километров от себя. – Оружие к бою! – прозвучал приказ ротного. – Ну, трагги, держитесь! – Монтекка театральным движением передернул затвор винтовки. – Монтекка идет! Я снял винтовку с предохранителя и ослабил зажим на ремне ракетной установки, чтобы в любой момент можно было легко сбросить ее со спины. Последнего инструктажа перед боем не было. О чем было говорить, если никто не знал, что ожидает нас на вершине холма? Задача, стоявшая перед нами, и без того была яснее ясного: уничтожить противника, занять его позицию и удерживать ее до подхода подкрепления. Короткая команда: – Вперед! – и мы полезли вверх по склону. Молча. Стиснув зубы. Держа пальцы на спусковых крючках винтовок и готовые стрелять, как только в поле зрения появится враг… Дальнейшее я помню не очень ясно. Отдельные события мешаются, наплывают друг на друга… Как я ни стараюсь, мне не удается точно восстановить, в какой последовательности они происходили. Сейчас, когда я все это вспоминаю, мне почему-то кажется, что траггам заранее было известно о нашем приближении. Но они ждали до последнего… Нет, не для того, чтобы подпустить нас ближе и расстрелять в упор, – они давали нам возможность одуматься и уйти. Почему я так думаю?.. Не знаю… Вернее, не могу этого объяснить. Чтобы понять, откуда берутся подобные мысли, нужно самому испытать то странное ощущение, которое возникает где-то в районе солнечного сплетения в тот момент, когда ты сидишь на дне глубокой воронки из плотного марсианского песчаника, а темнота, окружающая тебя со всех сторон, настолько плотная, что, кажется, ты один в целом мире. И в то же время ты отчетливо понимаешь, что всего лишь один неуловимо короткий миг отделяет тебя от шквала огня, когда каждая пуля, каждый снаряд, выпущенный врагом, будет нацелен именно в тебя. Чему у меня точно нет объяснения, так это тому тупому упорству, с которым мы лезли на занятую траггами высоту, надеясь непонятно на что – каждому в роте с самого начала было ясно, что штурмом высоту не взять. Мы добрались, наверное, до середины склона, когда небо вспыхнуло ослепительными огнями запущенных траггами осветительных ракет. На ровном, пологом склоне холма мы были как на ладони. Трагги били по нам почти в упор, загоняя в воронки от взрывов, где потом добивали прицельными ударами самонаводящихся мини-ракет. Казалось, врата ада разверзлись пред нами. Я видел, как очередь из крупнокалиберного пулемета разорвала серебристую ткань маскхалата на груди Монтекки и разворотила его бронекирасу. Монтекка согнулся пополам, уперся стволом винтовки в песок и нажал на спусковой крючок. Отдачей его отбросило назад. Он упал на спину и так и остался лежать. Сержанту Диманскому самонаводящийся снаряд угодил в правое плечо, оторвав руку вместе с зажатой в ней винтовкой. Диманский лежал на песке и что-то бессвязно орал, истекая кровью. В тот момент я был счастлив, что дымчатое затемнение лицевого щитка на шлеме не позволяло мне увидеть его лицо. – Отходить!.. Немедленно всем отходить назад!.. – надрывно орал в самое ухо голос ротного. Но какое там! Трагги отрезали нам путь к отступлению стеной минометного огня. Я стоял на месте, держа винтовку в отведенной в сторону руке. Продолжать двигаться вперед было так же бессмысленно, как и отступать. И впереди, и сзади была смерть. Я находился в самом центре огненного водоворота, в котором умирали мои товарищи. Я стоял и ждал, когда же настанет мой черед. Мною овладело состояние, похожее на ступор. Не знаю, чем это объяснить, но ни одна пуля даже не оцарапала мою бронекирасу. – Отход!.. – Голос ротного в наушнике оборвался. Вместо него я услышал странный булькающий звук, возникающий, когда через узкое отверстие продавливают очень густую жидкость. Я глянул по сторонам и не увидел ни одного живого человека. Только трупы в серебристых маскхалатах, блестящих и переливающихся всеми оттенками горящих в небе цветов, разбросанные повсюду, точно сломанные ветки деревьев после ураганного ветра. И еще я увидел выступающий из песка скальный обломок, невесть откуда взявшийся здесь. Это было единственное укрытие, и, мгновенно придя в себя, я кинулся к нему. Это было похоже на чудо, но у самого основания камня имелась небольшая, полузасыпанная песком ниша – только-только одному втиснуться. Расстегнув ремень на груди, я скинул со спины уже никому не нужную ракетную установку, бросил винтовку и, упав на колени, принялся обеими руками выгребать из каменной ниши песок. Как только освободилось пространство, достаточное для того, чтобы в него мог влезть человек, я лег на песок и боком протиснулся в нишу. Я знал: командованию известно, что я еще жив, – имплантированный биодатчик на левом плече продолжал посылать сигналы на контрольное табло командного пункта. Но глупо было думать, что ради спасения одного человека в бой бросят еще одну роту. Я надеялся лишь на то, что обстрел вскоре прекратится, я просижу в укрытии день, а когда вновь наступит ночь, ползком доберусь до своих окопов. Я лежал на спине, видя перед собой только трещины в камне, и старался не думать об усеянном трупами склоне холма. Поймите меня правильно – я не испытываю суеверного страха перед мертвецами. Но те, что лежали сейчас на сухом красноватом марсианском песке, впитывающем кровь, точно губка, были не просто мертвыми телами, а моими товарищами, которые всего несколько минут назад были живы… Стрельба и разрывы снарядов не умолкали ни на секунду. Казалось, трагги поставили перед собой цель не оставить на склоне холма ни одного сантиметра, не нашпигованного сталью и свинцом. Если бы дело происходило на Земле, я бы сказал, что трагги решили уничтожить все живое в окрестностях занятой ими высоты. Но на Марсе нет ничего живого, кроме двух вражеских армий, методично уничтожающих друг друга. Не знаю, как долго это продолжалось. Я не смотрел на часы, предоставив времени возможность течь независимо от моего восприятия действительности. Рассвет еще не наступил – это я могу сказать с уверенностью. Склоны холма освещали только ракеты, запущенные траггами. Но их было так много, что на несколько километров вокруг было светло как днем. Только свет этот был мертвенно-бледным. Все, что попадало под него, словно теряло объем, превращаясь в плоскую фигурку, вырезанную из картона, позади которой стелилась длинная, черная как смоль тень. Я не сразу обратил внимание на то, что отсвет горевших в небе искусственных огней приобрел зеленоватый оттенок, который со временем становился все более плотным и насыщенным. Выглянув из своего убежища, я посмотрел на небо, рассчитывая увидеть запущенный траггами поисковый зонд. Но увидел я марсианское сияние. Я знаю, что с точки зрения ученых никакого марсианского сияния в природе не существует. Явлений, подобных тем, что на Земле называют северным сиянием, на Марсе наблюдать нельзя в силу особенностей марсианской атмосферы. А все разговоры о марсианском сиянии врастают корнями в армейский фольклор. До случая на склоне холма, обозначенного на штабных картах как «высота 3-Х-3», я тоже так считал. Но теперь уже никто не сможет убедить меня в том, что истории о марсианском сиянии, которые можно услышать в любой казарме, – это пустые россказни. Я собственными глазами видел в багровом предрассветном небе всполохи зеленых огней, похожие на широкие, неровные полосы. Пусть ученые ломают головы над природой этого загадочного явления, мне же достаточно просто знать, что марсианское сияние существует. Полосы зеленых огней в небесах сплетались в столь удивительные картины, что я невольно засмотрелся на них. И не сразу заметил человека в серебристом маскировочном халате, медленно поднимающегося вверх по склону всего в десяти-двенадцати метрах от моего убежища. Он шел не спеша, размеренно переставляя ноги. На плече у него лежала штурмовая винтовка, которую он придерживал за автоматическую часть. Вне всяких сомнений, это был кто-то из нашей роты. На какое-то время я растерялся, не зная, что делать. Я был уверен, что, кроме меня, никого не осталось в живых. И вдруг я вижу человека, идущего вперед и не обращающего никакого внимания на пули, рвущие воздух вокруг него. Вне всяких сомнений, он был в состоянии шока или же оказался контужен настолько сильно, что перестал понимать, где находится. Замешательство мое длилось недолго. Перевернувшись на живот, я ползком выбрался из служившей мне укрытием каменной щели и приготовился подняться на ноги, чтобы догнать бедолагу и повалить его на землю. Но то, что я увидел, заставило меня так и замереть в неудобном положении полуприседа. По склону холма шел не один человек, а не меньше десятка. Все они были одеты в отливающие зелеными огнями серебристые маскхалаты, и все, как один, направлялись в сторону укреплений траггов. И с каждой минутой их становилось все больше. Потому что все новые и новые мертвецы поднимались с земли, вылезали из воронок, куда их сбросило взрывной волной, и, как предписывал приказ, который они не смогли выполнить при жизни, шли на приступ высоты 3-Х-3. Они все были мертвы. Все до единого. Мимо меня прошел Диманский с оторванной правой рукой. Винтовку он держал левой и стрелял, не целясь, от пояса. Я видел Монтекку в развороченной пулеметной очередью бронекирасе. Остановившись в двух шагах от меня, он поднял с земли брошенную мною ракетную установку. Опустившись на одно колено, Монтекка положил пусковой блок на плечо и сделал по позициям траггов два залпа спаренными ракетами. В мою сторону Монтекка даже не посмотрел. Бросив использованную пусковую установку на землю, он вновь закинул винтовку на плечо и продолжил свой марш. Я видел, как самонаводящийся снаряд попал в грудь Степки Тромина и, пробив бронекирасу, взорвался под ней. Вывернутые наружу рваные края трехслойного бронепластика побелели от жара. А Тромин, отброшенный ударом назад, вновь поднялся на ноги, своим обычным широким движением отряхнул песок с колен и, положив винтовку на сгиб левого плеча, как ни в чем не бывало зашагал вверх по склону. Как-то раз мы с ребятами смеха ради выстрелили пулей со смещенным центром тяжести в уложенный в каску кочан капусты. Всего одна пуля нашинковала кочан лучше любого повара-профессионала. На моих глазах такая же пуля пробила лицевой щиток шлема Марка Эдлера из второго взвода. Мутный пластик щитка, на котором осталось только одно небольшое отверстие с разбегающейся паутиной трещин, сделался темно-коричневым из-за залепившей его изнутри кровавой массы. Можете представить себе, во что превратилась голова Марка? А он даже не остановился – шел вперед, продолжая стрелять короткими, расчетливыми очередями. Так что не говорите мне, что это все только мои бредовые фантазии и на самом деле ребята из моей роты не были мертвы, когда предприняли вторую попытку взять штурмом высоту 3-Х-3. Каждый из них был мертвее всех тех покойников, каких мне только довелось повидать. И все же они продолжали подниматься вверх по склону проклятого холма. Что послужило причиной тому, что мертвые восстали и начали новый бой, я не знаю. Могу только предположить, что виной всему марсианское сияние. Почему? Да потому, что с точки зрения здравого смысла марсианское сияние – это такой же бред, как и живые мертвецы. Но, как бы там ни было, то, что не удалось сделать живым, смогли сделать мертвые – четвертая рота взяла высоту 3-Х-3. И все то время, пока продолжался бой на склоне занятого траггами холма, небо над нами освещали зеленые всполохи марсианского сияния. Должно быть, вскоре и траггам стало ясно, что против них сражается не обычный противник. Встречный огонь начал слабеть. А к тому времени, когда передовая линия мертвецов достигла вершины холма, стрельба и вовсе прекратилась. Поднявшись на холм вслед за ребятами, я не увидел ни одного трагга – ни живого, ни мертвого. Наверное, они отступили, когда поняли, что удержать высоту не удастся. Добравшись до вершины, мертвецы остановились. Они стояли, как столбы, опустив стволы винтовок к земле, и, запрокинув головы, глядели на изумрудные всполохи марсианского сияния, полыхавшего в багровом предрассветном небе. Рядовой Монтекка, рядом с которым я остановился, стянул с головы каску и, посмотрев на меня, оскалил в улыбке неровные, желтые от курева зубы. Лицо его вполне могло бы сойти за лицо живого, если бы не странно вытаращенные глаза с застывшим, остекленевшим взглядом. – Мы сделали это, Ник, – чуть хрипловатым, деревянным, абсолютно не своим голосом произнес Монтекка. Я облизнул языком пересохшие губы, не зная, что ответить. Что я мог сказать солдату, который даже мертвый до конца выполнил свой долг? В тот самый момент, когда мне почти удалось найти нужные слова, из-за горизонта выскользнул первый луч восходящего солнца. Зеленые сполохи на небе стали тускнеть и гаснуть. Мертвые один за другим падали на землю, словно подрубленные деревья. Монтекка упал у моих ног, зарывшись лицом в песок. Я сел там же, где стоял, обхватил колени руками и заплакал. Вот, собственно, и все, что я могу вам рассказать. Об остальном куда лучше расскажут ребята из второй роты, занявшие высоту 3-Х-3 после того, как мы выбили с нее траггов. Я понимаю, что моя история на первый взгляд, на второй, да и на третий тоже представляется полнейшим бредом. Но запросите данные с контрольного табло командного пункта. Там вам подтвердят, что по показаниям биодатчиков все бойцы четвертой роты, за исключением меня одного, были мертвы спустя десять минут после начала боя. Что же получается? Я один выбил траггов с хорошо укрепленных позиций? А потом собрал всех мертвых ребят и перетащил их на вершину холма? Если вас и эти доводы не убеждают, то поговорите с медиками, проводившими вскрытия тел. У каждого из мертвых бойцов четвертой роты не одно, а несколько ранений, несовместимых с жизнью. Как такое могло случиться? Впрочем, как хотите. Со мной разговаривали уже три комиссии, и ни одну из них мне не удалось убедить в своей правоте. Все дело в том, что вы просто не хотите мне поверить. Боитесь, что ли. Скорее всего, меня признают тихопомешанным, демобилизуют и со всеми почестями, полагающимися кавалеру ордену Славы, отправят на Землю. Так, наверное, будет даже лучше. Мне опостылела война, которой не видно конца. Вы все здесь в высоких чинах. Ну так ответьте же мне, из-за чего все это началось? Почему мы не можем договориться с траггами мирным путем? Чего не можем поделить? Марс? Так он же был нам не нужен до тех пор, пока не появились трагги!.. Все, я закончил. Не смотрите на меня так, господин полковник. Мое преимущество в том, что, как сумасшедший, я могу говорить все, что вздумается. Что вы еще хотите узнать?.. Что я хотел сказать Монтекке? Извините, господин полковник, но этого я не скажу. Живые не должны знать, о чем разговаривают мертвые.