— Уехали, все уехали…

Старик печально покачал головой и рассеянно принялся переставлять запыленные бутылки.

— Да куда же их всех понесло, черт возьми? — взорвался, наконец, Кинк Митчелл. — Чума, что ли, их отсюда выгнала?!

— Так вы ничего не знаете? — старик тихонько хихикнул. — Все уехали в Доусон!..

— Это еще что такое? — спросил Билл. — Ручей, местечко или, может, какой-нибудь новый кабак?

— Неужто вы о Доусоне не слыхали? — Старик опять хихикнул. — Да ведь это целый город, побольше нашей Сороковой! Да, сэр, побольше Сороковой Мили.

— Вот уж восьмой год я болтаюсь в этих краях, — с расстановкой произнес Билл, — а, признаюсь, впервые слышу про такой город. Вот что, налей-ка мне еще виски. Я прямо-таки обалдел от твоих новостей, ей-богу! Где же, к примеру, находится этот Доусон?

— Да у самого устья Клондайка, в низине, — пояснил старый Джим. — А сами-то вы где пропадали все лето?

— Мало ли где! — сердито буркнул Кинк Митчелл. — Мы были там, где комаров столько, что, если хочешь взглянуть на солнце, чтобы узнать, который час, приходится запускать в небо палкой. Верно я говорю, Билл?

— Верно, верно, — подтвердил Билл. — Кстати, об этом самом Доусоне, Джим, — расскажи, с чего все началось?

— Да вот набрели на ручей, Бонанзой называется, где в каждом лотке остается целая унция золота. А до самой жилы еще и не добрались.

— А кто же это набрел?

— Кармак.

При этом имени друзья обменялись взглядом, выражавшим крайнюю досаду, и многозначительно подмигнули друг другу.

— Сиваш Джордж! — фыркнул Хутчину Билл.

— Живет с индианкой! — презрительно усмехнулся Кинк Митчелл.

— Воображаю, что он мог найти! Вот уж ради чего не стоит трепать мокасины!

— И я так думаю, — сказал Кинк. — Лодырь, какого свет не видал, — для себя и то лосося не поймает. Недаром он с индейцами путается. Наверное, и его чумазый зятек, — как его, Скукум Джим, что ли, — в доле с ним?

Старый буфетчик кивнул.

— Это еще что, вся Сороковая в доле, кроме меня да двух-трех калек.

— И пьянчужек, — добавил Кинк Митчелл.

— А вот нет! — с жаром возразил старик.

— Ставлю всем по стакану виски, если и Хонкинс потащился за ним! — сказал Билл громко и уверенно.

Лицо старого Джима просияло.

— Вот и проиграл, Билл! Виски за тобой.

— Как же этой старой губке удалось выбраться из Сороковой Мили? — спросил Митчелл.

— Очень просто: связали, да и бросили в лодку, — объяснил старый Джим. — Вошли прямо сюда, вытащили его из этого самого кресла в углу, да еще трех пьянчужек выволокли из-под рояля. Говорю вам, весь наш поселок целиком вышел на Юкон и понесся к Доусону, точно сам черт за ними гнался. Женщины, дети, грудные младенцы — все! Ко мне подходит Бидуэлл и говорит: «Ты, говорит, Джим, присмотри тут за „Монте-Карло“, а я ухожу». А я ему: «А Барлоу где?» — «Уехал, говорит, и я еду. Беру запас виски — и за ним следом». Сказал, да что есть духу к лодке и давай как бешеный работать багром, даже не спросил меня, согласен ли я. Вот я и сижу здесь. Четвертый день никому не наливал виски. Вы первые.

Товарищи переглянулись.

— Черт побери мои пуговицы! — воскликнул Хутчину Билл. — Похоже, что мы с тобой из тех молодцов, которые приходят с вилками вместо ложек, а супа — море разливанное.

— Да, Билл, просто руки опускаются! — заметил Кинк Митчелл. — Как тебе нравится этот поход лодырей, пьяниц и пустозвонов!

— И охотников до скво, — прибавил Билл.

— Ни одного порядочного старателя во всей своре! Порядочные старатели, вроде нас с тобой, — продолжал он назидательным тоном, — все трудятся в поте лица на Березовом ручье. А среди всей этой компании, что понеслась в Доусон, нет ни одного порядочного старателя. И вот тебе мое слово: я шагу не сделаю ради этой Кармаковой находки. Пусть мне покажут цвет тамошнего золота, прежде чем я сдвинусь с места.

— Правильно! — согласился Митчелл. — Давай-ка выпьем еще по стаканчику!

Вспрыснув свое решение, они вытащили байдарку на берег, перенесли вещи к себе в хижину и принялись варить обед. Но постепенно ими стало овладевать беспокойство. Они привыкли к безмолвию пустынных просторов, но могильная тишина, царившая в поселке, раздражала их. Они ловили себя на том, что все время напрягают слух в надежде услышать знакомые звуки, ожидая, как выразился Билл, что «вот-вот что-то затарахтит, ан ничего и не тарахтит». Они снова прошлись по пустынным улицам до «Монте-Карло», выпили еще по стаканчику и побрели к пароходной пристани, где лишь плескалась вода, набегая на берег, да изредка выскакивал из реки лосось, сверкая чешуей на солнце.

Присев в тени перед лавкой, они вступили в разговор с чахоточным лавочником, — он страдал частыми кровохарканиями и потому не решился уехать со всеми. Билл и Кинк поведали ему, что намерены засесть дома и отдыхать после напряженной летней работы. С настойчивостью, в которой сквозила и боязнь, что им не поверят, и желание вызвать собеседника на спор, они распространялись о том, как будут наслаждаться бездельем. Но лавочник слушал их совершенно равнодушно. Он все переводил разговор на новую россыпь, открытую на Клондайке, и они никак не могли сбить его с этой темы. Ни говорить, ни думать ни о чем другом он не мог. Наконец, Хутчину Билл не выдержал и вскочил.