— Все лучше и лучше. Итак, путешествие. А значит, и одежда для путешествий. О какой одежде вы мечтали?

Внезапно Клер встала:

— Извините, мистер Уэбб, я в этом не очень сильна. И такие вещи слишком личные. Я никогда не говорила о самой себе — мне это не нравится. Я не могу. И не собираюсь начинать теперь.

Уэбб повернулся к Эмме:

— А что ты чувствуешь по поводу того, что твоя мама выиграла лотерею?

— Я чувствую себя богатой и счастливой, — сказала Эмма.

— Ты собираешься попросить у мамы много новой одежды, собственную машину, драгоценности, меха и тому подобное?

— Не знаю. Думаю, мы все это с ней обговорим. Мама всегда покупала мне больше, чем себе.

— Хорошо, — пробормотал Уэбб и записал. — А ты все еще планируешь поступать в колледж?

Эмма удивились:

— А почему я должна отказываться?

— Ну, теперь тебе не нужно получать профессию; ты можешь только играть и все.

— Я хочу в колледж не из-за профессии. Я иду туда, чтобы узнать о мире и встретить чудесных людей и… подрасти.

— Хорошо, — снова забормотал Уэбб. Хорошая девушка, подумал он; потрясающе красива, но даже не подозревает об этом, или, по крайней мере, не важничает из-за этого. Хороший милый голос, тихий и мягкий; она, наверное, никогда не кричит. И эти рыже-золотистые волосы, длинные, которые выглядят не причесанными, как у всех нынешних девочек, но, наверное, чтобы они гак выглядели, она потратила кучу времени, и эта невероятная улыбка. И огромные глаза, громадные, а таких длинных ресниц Уэбб никогда не видел. И она любит свою мать. К тому же, вдруг подумал Уэбб, она на нее и похожа.

Он взглянул на Клер, которая смотрела на Эмму. Сложно сказать, потому что у двери молодость и она вся пузырится от избытка сил, и такие роскошные волосы, в то время, как мать выглядит более замкнутой, подавленной, какой-то… зажатой. И у нее волосы темно-коричневые, хотя и поблескивают рыжиной под фотовспышкой. Она носит их прямо до плеч, и это очень идет к ее узкому лицу. Но лицо хорошее, подумал Уэбб. У обеих одинаковый изумительный, крупный рот; у обеих глаза карие, бархатные под ровными бровями; и хотя Эмма повыше — немного высока для девушки — они обе стройны. И если мать распрямится, стряхнет эту сутулость, то у нее появится та же, как и у Эммы, почти балетная грация.

— Я хотел бы сделать несколько снимков вас вместе, — сказал Уэбб. — Хорошо? Сид, займись.

— Один или два, — сказала Клер. — И на этом закончим.

Уэбб кивнул:

— У меня достаточно, чтобы кое-что сложить. Вам придется еще раз пройти это с Барби, вы понимаете, и ее оператором.

Клер оглянулась.

— Я думаю, мы можем подождать…

— Нет, нет, ничего подобного, — сказала Барби Мейфейр, тревожно вскакивая. — Вы просто поговорите со мной, как с Паркером, только вдвоем, поболтаем. Или втроем; мне Эмма тоже очень нравится. Вы даже не заметите камеры. Это будет просто беседа.

— И у меня только несколько вопросов, — сказала Бланш Игл. — У меня есть оператор, он здесь будет через минуту, но мы вас надолго не задержим. И незаметно уйдем.

— И я тоже, — сказал мужчина из «Нью-Йорк Пост», — я сам сделаю фото, мы немного поговорим и я испарюсь.

Клер поглядела на их напряженные лица. Они, казалось, заполнили собой все углы ее маленькой гостиной. Здесь никогда не было так много людей сразу; даже когда она приглашала друзей, то только двоих-троих одновременно — она не любила толп. Эмма, казалось, чувствовала себя совершенно комфортно: ей нравилось внимание и волнение людей в комнате. Но Клер чувствовала себя сжатой со всех сторон; как будто все привычные черты ее жизни куда-то уходят; и только на мгновение ей захотелось, чтобы ничего этого и не случилось бы вовсе. Но она не могла желать этого — и в этом-то и было самое волнующее из всего, что произошло с ней. А у всех этих людей есть работа, которую надо делать. Она знала об этом: о работе, которую надо сделать, закончить к сроку, до выпуска номера. Она понимала их поспешность.

— Тебе помочь? — спросила Джина. Благодарная Клер улыбнулась:

— Все нормально, Джина, спасибо. — Она повернулась к другим. — Давайте начнем. Только чтобы это длилось не очень долго.

Она позировала с Эммой у стены, затем села за стол в столовой и принялась ждать, когда репортеры начнут задавать свои вопросы. Как все это странно: она у себя в доме, сидит и говорит о себе с чужими людьми. Она вспомнила, как расширились у Эммы глаза, когда она поняла, что Тоби ушел. Все так мгновенно меняется. Не все, возразила она самой себе. Деньги не так уж много меняют в жизни людей, если им этого не позволять. Есть много вещей, которые ни Эмма, ни я не захотим менять: любовь, заботу и доверие друг к другу, большую привязанность друг к другу, и любовь друзей. Просто все будет настолько проще с сегодняшнего дня. Мы сможем справиться со всем, что бы ни случилось, мы со всем справимся. Вот что дают деньги: мы можем справиться со всем.

И очень скоро все уйдут, и этот цирк закончится, и больше никто не обратит на нас внимания. Почему? Ведь никто не замечал нас раньше, и не будет никаких причин замечать нас потом, как только появятся более интересные истории. Мы отойдем на второй план.

Зазвонил телефон, потом застучали в дверь и за окном гостиной новый телевизионный фургончик выбросил из себя мужчин и женщин.

— Добро пожаловать навстречу славе и удаче! — сказал Паркер Уэбб, усмехаясь, и щеголевато отдал честь по-военному.

Это был белый «мерседес» с белой кожаной обшивкой. Эмма сказала, что он похож на машину скорой помощи.

— Ну, выбери тогда другой цвет, — сказала Клер. И когда Эмма в восхищении положила руку на капот вишнево-красного двухместного спортивного «мерседеса» с черными кожаными сиденьями, Клер небрежно кивнула продавцу: — И эту мы тоже возьмем.

Эмма опешила:

— Две машины?

— Я думаю, тебе понравится ездить на ней в колледж.

— Понравится? О, мамочка! — Эмма бросилась в объятия Клер. — Ты невероятная. Все невероятно. Правда, все так совершенно, потрясно, невероятно?