— Спрятать что?

— Думаю, нет никакого смысла скрывать это от тебя. Ты единственный человек, которому я могу довериться. Я сумел вернуть его, Пенелопа, — я завладел кристаллом и... можешь доложить об этом доктору Сомервилю.

Она промолчала.

— Ты хоть понимаешь, что это означает?

Она по-прежнему ничего не ответила. Внезапно я почувствовал, что моя голова находится в пустоте. Я поднял глаза на Пенелопу. Она сидела тихо, подчеркнуто тихо, вскинув голову, как потревоженная птица, но глядя на меня сверху вниз.

— Рассказывай, — произнесла она наконец.

— Все, что я помню, — это мгновение, когда я там, в пещере, осознал, что мое предприятие оказалось успешным. Это когда они несли меня наверх на носилках. Я, должно быть, потерял сознание, потом очнулся где-то на полдороге, носилки были под чудовищным углом, я лежал вниз головой, и тогда, помню, подумал: «А он в безопасности?» Я тогда даже не знал, увидел я его или нет. И я был перебинтован и даже не мог протянуть руку проверить, тут он или нет. Но я что-то чувствовал, у меня на груди лежала какая-то тяжесть — в одном из больших нагрудных карманов комбинезона. Даже не можешь себе представить, что я тогда ощутил, какой восторг, какое торжество: я понял, что нашел его, что возвратил его.

Пенелопа тихо вздохнула и откинулась на подушки.

— А как он выглядит?

— В точности так, как я его описал на кассете. На свете нет ничего более прекрасного.

— А какой он формы?

— Шестигранный обелиск, все его узоры регулярно повторяются в трех измерениях. Он похож на безупречно обработанный алмаз, совершенно безукоризненный, он полон огня и...

— А он у тебя дома?

— Ты с ума сошла?

На мгновение мы оба умолкли. Затем Пенелопа сказала:

— Мартин, мне нужно тебе кое-что сообщить. Даже не знаю, как это получше сформулировать, — она потупилась, обняв обеими руками свои маленькие, с тугими сосками, груди. — Я верю тебе, я верю, что ты принес его из пещеры. Я всегда тебе верила — ты же знаешь. Но, к сожалению, в данном вопросе имеется и другое объяснение.

— О чем ты говоришь?

— Ты ведь помнишь люстру, висящую над лестницей в доме на Девяносто третьей улице? Только, пожалуйста, не сердись. Центральная подвеска исчезла. Доктор Сомервиль думает, что ее взял ты.

— Что? — Я расхохотался. — Ты, конечно, шутишь.

— Он не шутит. И он тебя не винит. Он говорит, что ты, должно быть, не осознавал, что делаешь.

— Он и впрямь считает меня сумасшедшим.

— Он просто хочет помочь тебе.

— Но подвеска даже не той формы... и потом я говорил тебе, что кристалл безупречен. Понимаешь? Подвески ведь всегда просверлены. В них такие маленькие отверстия, сквозь которые пропускают проволоку. Так их и скрепляют. А кристалл безупречен.

— Понимаю, — она взяла меня за руку. — Может быть, если ты покажешь ему кристалл, он тебе поверит. Если ты расскажешь ему, как все это произошло.

— Забудь об этом! — рявкнул я.

— Прошу тебя, Мартин.

— А почему тебе самой не рассказать ему обо всем? Тебе он поверит.

— Я убеждена, что тебе необходимо поговорить с ним.

— Я сказал: нет!

— Видишь ли, это не просто люстра. Она старинная, очень дорогая, это фамильная вещь. Она изготовлена из прекрасного старого уотерфордского хрусталя.

— Вот как? А мне показалось, что это самое настоящее дерьмо.

— Он требует вернуть это, Мартин.

— Требует вернуть — что? Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я вырвал руку из ее пожатия. Пенелопа совсем поникла.

— Он, знаешь ли... Я просто боюсь того, что может произойти.

— Почему? Что он собирается предпринять? Напустить на меня полицию? Скажет, что один из его пациентов украл подвеску из какой-то вшивой люстры? Хватит об этом!

— Ты не понимаешь. Он чрезвычайно могущественный человек...

— Ну и что? Ты думаешь, ему нужна такого рода реклама? Кем бы он ни был, но дураком его не назовешь.

— Мартин, давай уедем. Вдвоем. И нынче же ночью. У меня есть деньги. Мы можем отправиться в Калифорнию, можем — в Мексику...

Я рассмеялся.

Она склонилась ко мне и страстно шепнула на ухо:

— Тогда уезжай один. Тебе опасно тут оставаться.

— Не говори глупостей! Как я могу уехать? У меня жена дома.

— Анна едва ли будет чересчур опечалена.

— Это не имеет никакого отношения... Ты прекрасно понимаешь, почему я не могу уехать, — меж тем у меня снова началась неконтролируемая эрекция. Я набросил на ноги одеяло, чтобы Пенелопа ничего не заметила.

— Я не понимаю. — Она покачала головой. — Давай-ка лучше оденемся, — сказал я. — Анна ждет меня к ужину.