Джалил Мамедгулузаде
Лед
Мне было лет четырнадцать или чуть больше, когда захво-рала моя тетка. К ней пригласили врача Гаджи-Мирза-Сатта-ра. Я решил, что тетка больна не очень тяжело. И сделал я та-кой вывод вот почему.
В те времена, то есть лет сорок тому назад, в нашем городе практиковали два мусульманских врача: Гаджи-Мирза-Саттар и Мешади-Нурмамед. Слыли они мусульманскими врачами не потому, что были мусульманами. Их называли так потому, что медицинское образование они получили в мусульманских стра-нах: Гаджи-Мирза-Саттар получил образование в Тебризе, а Мешади-Нурмамед изучил медицину, не выезжая из нашего города. Он прочитал пару-другую старых лечебников и набил руку на практике. Все врачевание их заключалось в том, что они щупали у больного пульс и назначали хину или слабитель-ные пилюли, которые тут же извлекали из кармана.
Кроме них, в городе были еще два русских врача. Называли их русскими врачами потому, что они получили образование в России или в каком-то европейском городе.
Обыватели были убеждены, что в медицинских науках рус-ские врачи сильнее, чем мусульманские, и лучше умеют рас-познавать и лечить болезни. И потому их обычно приглашали к тяжелобольным. Этой возможности, конечно, были лишены бедняки, которые не могли позволить себе роскошь платить со-рок копеек за извозчика, рубль за визит врачу, да еще пол-тинник за лекарства в аптеке. И как бы тяжело не был болен неимущий человек, он обращался к Гаджи-Мирза-Саттару или Мешади-Нурмамеду, визит которых, считая и лекарства, обхо-дился не дороже двадцати пяти, тридцати копеек.
Выходило так: если состоятельные люди приглашали к боль-ному мусульманского врача, значит, болезнь не опасна. Если же вызывался русский, значит, больной в очень тяжелом сос-тоянии.
Спустя полчаса после того, как Гаджи-Мирза-Саттар, осмот-рев больную, ушел, к дому подъехал старый фаэтон, в котором сидели муж тетки Мешади-Зульфугар и какой-то русский в шляпе. Это был доктор. Тогда я сразу понял, что дела тетки плохи.
Стоя в сторонке, я наблюдал, как врач осматривал больную. Кончив свой осмотр, он что-то сказал дяде и пошел к поджи-давшему его фаэтону. Дядя подозвал меня, и, дав копейку, сказал:
– Беги живо на базар, купи льда и принеси домой! Только не задерживайся, милый, лед нужен сейчас же... Беги, как можно быстрее!
Потом, что-то шепнув моей матери и взяв два пустых пу-зырька, сел в фаэтон напротив врача. Уже отъехав, он высу-нулся из фаэтона и крикнул нам:
– Смотрите, не забудьте насчет льда!..
Фаэтон скрылся, мать скинула чадру и напустилась на меня:
– Ну, чего ты стал? Сказано тебе, беги за льдом.
Оказалось, что русский врач велел положить больной на сердце лед и держать его до тех пор, пока она не почувствует облегчения.
Я отправился на базар.
– Эй, Муса!
– крикнула вдогонку мать.
– Ради аллаха,
поторапливайся и нигде не задерживайся! Скорее принеси лед.
Говоря по совести, я не очень спешил, хотя и помнил, как тетка, взглянув на меня запавшими глазами, с трудом про-шептала:
– Милый мой мальчик, сердце разорваться готово, принеси
лед поскорее!
Я зашагал к базару.
Когда я проходил мимо ворот дома Гаджи-Байрама, во дво-ре залаяла собака. Вооружившись двумя увесистыми камнями, я благополучно миновал ворота. Собака не выскочила на улицу и продолжала лениво тявкать во дворе, не показывался и Ширали. Перестав обращать внимание на собачий лай и вспом-нив молящие глаза тетки, я почувствовал к ней жалость и уско-рил шаги.
Придя на базар, я протянул продавцу льда Кербалай-Фараджу свою копейку.
Тот вытащил из накрытой листьями и соломой ямы большой кусок грязного льда, взвесил его на руке и, разломив на два куска, бросил один обратно, в яму, а другой завернул в капуст-ный лист и протянул мне.
Кусок был фунтов пять. Взяв его, я вышел из прохлады крытого бакалейного ряда на солнцепек. Был разгар лета. Сто-яла невыносимая жара. Если бы полуденное солнце чудом сор-валось с неба, оно упало бы как раз мне на голову. Я изнывал от зноя. С лица крупными каплями струился пет, лед в руке таял. Взяв чистый камень, я стал откалывать кусочки льда и глотать.
Когда я снова подошел к воротам дома Гаджи-Байрама, собака уже не лаяла. Ширали по-прежнему не было видно. У ворот я остановился, зачем - и сам не знаю. Улица была пус-та. По-видимому, все спасались от страшной жары в тени.
Привычка - упорная вещь. Всегда случалось так, что у этих ворот мне попадался пес или я встречал Ширали. Я бросал в собаку камни, ругался, а то и дрался с Ширали. А на этот раз я не знал, как быть.
Недолго думая, я поднял два круглых камня и, отойдя на несколько шагов от ворот поближе к своему дому, чтоб успеть в случае чего удрать, кинул камень в ворота Гаджи-Байрама и отбежал. Собака залаяла и нехотя вылезла из ворот, продолжая лаять лениво, точно по обязанности.
Я запустил в собаку второй камень.
Он пролетел над ней и с треском ударился в ворота. Пес, видно, обозлившись, кинулся к камню, потом повернулся и по-бежал за мной. Я пустился наутек. Обернувшись, я увидел Шир-али, который бежал за собакой.
Не подумайте, что я хоть чуточку боялся их. Ничуть не бывало!.. Я знал, что собака стара и беззуба, а что касается Ширали, я мог без труда с ним справиться.
Положив на землю уже порядком растаявший лед и набрав камней, я стал швырять их в Ширали^ который отвечал мне тем же. Собака бестолково бегала вокруг, бросаясь за кам-нями, которые кидал я, и не оказывала никакой помощи своему хозяину.