– А стрелять в представителей пролетарского государства - условность?!

– Мы были уверены, что нас атакуют контрреволюционеры!

– Ловко, - усмехнулся Мишель.
– Расчет на простаков. А какова ваша платформа?

– Анархизм - бог, которому я поклоняюсь. Личная свобода дороже личного благосостояния.

– Ну и фокусник!
– воскликнул Мишель.
– Чужие мысли за свои выдаете. Цитатками жонглируете!

Анархист, словно споткнувшись обо что-то невидимое, остановился, заморгал мохнатыми, как у колдуна, ресницами.

– Не прерывайте меня! Не стесняйте мою личность!

Не сковывайте мою душу!
– потребовал он.
– Я так хочу. Понимаете - я!

– Понимаю, - кивнул Мишель.
– Свобода для себя, рабство для других.

– Мальчишка!
– вспылил анархист.
– Мальчишка, бесстыдно извращающий анархизм!

– Кингстоны, папаша, - не выдержал Калугин.
– Кингстоны забыл закрыть!
– Бывший моряк-балтиец, он уснащал свою речь морскими словечками. Комиссар ВЧК перед тобой!

Анархист даже не обернулся в его сторону.

– Моя платформа. Предельно сжато.

– Послушаем, - Мишель подмигнул Калугину.

– Во всех социальных вопросах, - патетически начал анархист, - главный фактор - хотят ли того люди. Хочу ли того я. Скорость человеческих эволюции зависит от интеграла единичных воль...

Калугин многозначительно покрутил пальцем у своего виска.

– Выходит, социалистическая революция могла произойти и в эпоху средневековья?
– с иронией спросил Мишель.

– Что?
– вскинулся анархист.

– И при Людовике XI?
– невозмутимо продолжал Мишель.
– Достаточно было появиться кому-то, кто сплотил бы массы?

– Не ловите меня своей диалектикой, не поймаюсь, - проворчал анархист.

Несмотря на то что этот неряшливый, помятый человек не мог не раздражать и своей внешностью, и вздорностью, и совершенным неумением выслушать собеседника, было в нем нечто такое, что вызывало не злобу, а жалость, как к ребенку, который лишь из упрямства не хочет признавать ошибочными свои поступки и слова.

– Далее, - продолжал анархист.
– Государство отменяется. Правительство - ко всем чертям. Его заменит свободное соглашение и союзный договор. Вольные члены коммуны сами наладят экономическую жизнь, будут разумно пользоваться плодами своих трудов. Третейский суд сможет разрешать все противоречия и столкновения.

– Итак, долой диктатуру пролетариата?
– спросил Мишель.
– Но тот, кто против диктатуры, - контрреволюционер!

– Верно!
– загорелся Калугин.
– Так держать!

– Мы заклеймили капитализм!
– судорожно выкрикнул анархист.
– А вы снова загоняете пролетариат в казарму, именуемую государством. Клетка, будь она из золотых прутьев, не перестает быть клеткой!

– Заклеймили, - сказал Мишель.
– Только и всего.

А пролетариат собственными руками сбросил капиталистов со своей шеи! Вы читали Маркса?

– Не желаю!
– отрезал анархист.
– Ваш Маркс всего-навсего комментатор Прудона!

– Ты вот что...
– поднялся со своего места Калугин.
– Ты нашего Маркса не трожь... Акулам скормлю!

– Да он опять цитатку выхватил, - засмеялся Мишель.
– И опять у Кропоткина. Ой-ля-ля! У вас собственные мозги есть? И знаете что, господин анархист:

хвала и честь "комментатору", который идейно вооружил пролетариат. С его "комментариями" мы штурмовали Зимний!

– А мы будем штурмовать Кремль!
– заорал анархист, выходя из себя. Никаких правительств! Даешь безгосударственный строй! Позор диктатуре! Изгнать из всех душ дьявола властолюбия!

– Митинг закрываю, свистать всех наверх!
– раздельно и спокойно произнес Калугин.
– Ораторов слушать некому.

– Да пусть выговорится, - предложил Мишель.

– Читайте Бакунина, Кропоткина, - тяжело дыша, выпаливал анархист. Он никак не мог перейти от яростных беспорядочных восклицаний к спокойному разговору.
– Читайте и перечитывайте! Заучивайте наизусть!

И вы войдете в царство анархии, в царство свободы и счастья!

– Ох и перспективка!
– с издевкой сказал Мишель.
– Но почему вы атакуете государство? И не абстрактное, а совершенно конкретное государство победившего пролетариата. И его штаб, его мозг рабоче-крестьянское правительство?