Н.Маркелова
НАЧАЛО
( из цикла Воспоминания, которых нет)
Вечер клонился на реку Тверцу курчавой звёздной головой, делая её воды, лежащие среди густых лугов и дремучих лесов, тёмными, как глаза заезжей цыганки. По реке, точно сытая корова по тучному полю, шла ладья...
– Эка спросил, - старый Никадим погладил жиденькую седою бородку и насупился. На самом деле он делал вид, что сердится, характер у него был добрый, и Афоня не раз слышал, как дед говорил кормчему Миките, что из него, Афоньки, выйдет знатный гребец. Микита всегда спорил, утверждая, что на ладье сила и сноровка нужна, а этот, малец, на ладан дышит, но Никадим стоял на своём - эка складно палубу моет, хоть и малый, а я его уже за вёслами видал и вот и теперь мальчишка видел, как зажглись глаза старика, любил тот такие разговоры:
– Что за морем? Да кто ж знает? Поговаривают старики, что люди с пёсьими головами.
– Врут твои старики...
Старик и мальчишка вздрогнули и повернулись к стоящей на палубе клетке. Это был их груз, в город везли они ведьму. Эка невидаль, такие, почитай, в каждой деревне были, только эта, а вернее её бабка, чем-то сильно насолила народу, что ополчились на нее, да так, что на куски разорвали, а везли на казнь теперь её внучку.
Афонька скосил на неё глаза. Девчонка в рваном, когда-то дорогом сарафане, с аккуратно сделанной вышивкой. "Должно быть, сама вышивала", - подумалось ему. Ведьма была грязная, с всклокоченными волосами, кровоподтёками на лице и синяками на ногах. Передних зубов не было, то ли природа лишила, готовясь заменить новыми, более крепкими, то ли нечищеный сапог мужика прошелся, так что губа расплылась и застыла кровавым месивом.
– Что ты сказала, нехристь негодная?
– Никадим тяжело вздохнул.
Ведьма сжалась вся в комок, но повторила:
– Лгут, а за морем люди живут такие же, как и мы, а за тамошней землёй ещё море, и ещё.
– А ты почём знаешь?
– обратился весь в слух мальчишка, но старый мореход огрел его шершавой ладонью по затылку:
– А ну кыш отседа! Нечего ведьмины речи слушать.
Но разве можно удержать любопытство мальчишки - так же, как нельзя удержать приход ночи.
– Спишь, что ли?
Сено в клетке зашуршало, среди спящей темноты этот звук раздался как гром, так показалось Афоньке. Ладья была причалена, все спали, кроме сторожевых, что сидели на берегу у маленького костерка и наверняка травили друг другу небылицы.
– Ты слышь, откуда про то, что за морем знаешь?
– Бабка сказывала, она мне много о чём сказывала, - и тут Афоня услышал то, что меньше всего ожидал, всхлип горестный и печальный. А ведь не плакала она ещё ни от побоев, ни от боли стягивающихся ран, ни от жары, заставляющей эти раны гноиться.
– Тише, - только и смог сказать он, и к самому горлу подошли комком слёзы.
– А хочешь, я тебе судьбу предскажу, - неожиданно предложила ведьмовка, говорят последнее предсказание самое верное, - она опять всхлипнула, на этот раз от страха.
– Глупость, с чего ты взяла, что последнее?
– А ты думаешь, меня пряниками с мёдом накормят?
Афоня промолчал.
– Ты славен будешь.
– С чего взяла?
– Вижу. А ещё всю жизнь искать будешь.
– Чего?
– Последнего моря.
– И это всё?
– Большего не знаю. Ты только...
– Что?
– Меня помни, ладно? Говорят, покуда человека помнят, он жив.
– Дура ты, - Афонька достал ключ. Он давно ещё днём решился на это, только и самому себе признаться было страшно, не только что ей сказать.
– А узнают?
– в голосе девчонке слышалась нескрываемая радость.
– Все спят, а увидят пустую клеть, решат: ведьмины штучки, беги лучше.
– Меня Анастасьей кличут, - шепнула она, и тихий всплеск, словно большая рыба плеснулась, сморщил зеркало реки.
Небо было мирным, и месяц хоть и смотрел на прибыль, был ещё слишком тонок. Мальчишка посмотрел куда-то вдаль, на звёздный простор, и тихонько проговорил, точно пробуя на язык:
– Последнее море...