Громкий хохот покрывает слова Степана.

— Поднес охотничек под самое дыхало!

— Прохор, спроси у Степана еще про что-нибудь! — подзуживают острословы.

Толпа ликует. Посрамленный Прохор прячет глаза, бормочет ругательства.

Степан обнимает дочь, жмет руку ее городской подружке, заглядывая ей в лицо.

— Как тебе, Катя, наша Лукьяновка по нраву пришлась?

— Бойкое, шумное село, Степан Димитрич! — отвечает Катя и только сейчас замечает, что один глаз у охотника с синеватым отливом, а другой с коричневым.

Катя еще не знает, что Степана в Лукьяновке по-уличному зовут Разноглазым и удачи его в тайге объясняют этим же. "У него и зенки-то сотворены по-особому.

Светлый видит днем, а темный — по ночам. Попробуй за ним угонись", слышит Катя голос бабы, доносящийся из толпы, которая провожает Степана с артелью далеко за мост.

Толпа наконец отстает. Степан возвращается к начатому разговору:

— До войны-то шибко веселый праздник был у нас в этот день. С утра охотников встречают, днем бега на конях, стрельба по целям, а вечером гульба. Нонче не то. Третий год как присмирел народец. Изнурился. Поредел. Что там, Маша, в газетах-то пишут? Скоро, нет ли замирение выйдет? А писем оттуда все нет?

Маша идет рядом с отцом. Она знает его характер г как бы ни было туго в жизни, рук перед бедой не поднимай, живи с упорством, не выставляй свои слабинки напоказ другим. Тоска по старшему сыну грызет его, не раз втайне ронял он на нем скупые слезы. Но нпкто не ведает об этом. Даже жена.

— Оттуда, от братка, по-прежнему нету никаких вестей, папаня, — говорит Маша, интуитивно угадывая, что отец прежде всего ждет ответа на свой последний вопрос. — Ну, а насчет войны расскажем тебе. Вон Катя объяснит, да и газетку привезли, почитаешь сам…

— Стало быть, заодно с моей дочкой? Тоже в типографии? — Степан косит разноцветными глазами на Катю, обветренное лицо его становится приветливым.

— Заодно, Степан Димитрич.

Катя переглядывается с Машей, и обе они понимают, что в ее ответ вложен более широкий смысл, чем это представляет себе охотник. Но, опасаясь, чтоб Степан не вздумал развивать эту тему, Катя опережает его:

— Мне удивительно, Степан Димитрич, что охотники не скрывают своей добычи, показывают всем. Уж как-то принято у людей прятать свои достатки, — говорит она.

— Повелось так, Катя, со старых времен. От прадедов пошло. А повелось потому, что охота требовала прежде удали. По добыче удаль определяли. А люди удаль ценят, чтоб не опуститься в трусость, не обрасти плесенью…

— А разве теперь, Степан Димитрич, охота не требует удали?

— Требует, & все-таки меньше, чем прежде. Огнестрельные ружья сильного и точного боя появились.

А ведь в старину с рогатиной и топором в тайгу ходили…

— Интересно, — загорается от любопытства Катя.

У нее в уме уже рой вопросов. История и экономика — ее страсть. Каждый жизненный факт она готова повернуть и так и этак, чтоб проследить через него ход исто рии, обнаружить в нем тетивину, которой он связан с прошлым. И тут же прибросить на бумажке, во что все это обходилось людям, какие выгоды таило то или иное дело, как оно поворачивало все колесо жизни…

— Сколько населения, Степан Дпмитрич, аанимается промыслом? спрашивает Катя.

Степан взглядывает на девушку. Уж очень напоминает она ссыльных революционеров! Те, бывало, как Поселятся в доме, перво-наперво начинают расспросы…

— Промыслы бывают разные, Катя. Добычей кедрового ореха занимаются все жители таежных деревенъ. Выезжают даже из городов.

— Прибыльное дело?

— Прибыльное и сезонное. За две недели шишкобоя иные семьи, если урожайно, зарабатывают больше, чем за год в хозяйстве. Недаром орех называют чистыми деньгами.

— Так… И потом, какие еще промыслы, Степан Димитрич, особенно развиты? — поторапливает Катя.

— Пушной промысел. Тут уж не все. Из ста дворов от силы десять охотничьи…

— Почему? Разве не прибыльно?

— Прибыльно, кто горазд. И потом в сезон не укладывается. Одним словом, с хозяйством невпопад. И риск есть. По хозяйству упустишь и там останешься на бобах. Расчет многих останавливает.

— Значит, идут на промысел только те, кто уверен?

— Иные потому, что уверены, а иные оттого, что податься некуда.

— Ну и, конечно, расположение к этому занятию, любовь к тайге — тоже не последнее дело. Правда, Степан Димитрич?

— Уж это беспременно. Который любит тайгу, а который боится ее. По-разному они о ней думают.