С помощью хладнокровного рассудительного зверя Витя тоже проделал очень серьезный путь к выдержке и рассудительности. Когда-то из командировки он позвонил Ане узнать, как они там с Юркой. "Все хорошо", - ответила она, но в спокойствии в ее голосе ему почудилось что-то чрезмерное. И спазм страха под ложечкой оказался такой силы, что его вывернуло прямо в переговорной будке, - уж тетка орала, орала... Но и это надо было пережить и забыть. И Вите по-прежнему казалось постыдным помнить о такой пошлости, как здоровье, однако хладнокровный зверь настаивал на своем и как в воду глядел. Когда настала Витина очередь приглядывать за Юркой, он прилег на свою зимнюю куртку под темной махиной облупленного шкафа покойного пьяницы: на раскладушке за шкафом он бы потерял из виду диван, на котором предавался безумию его некогда до безумия любимый сын, но и на куртке Витя все-таки пользовался каждой минутой, чтобы подержать глаза закрытыми, не дать бегущим серпам дойти до белого каления. Что он там затих? В отсветах каких-то городских зарев, достигавших и сюда, на седьмой этаж, было видно, что Юрка прижигает руки огоньком сигареты. В былые времена Витя бросился бы ему препятствовать, а теперь только представил, какие будут ранки через пару дней - голые и розовые, - и снова прикрыл глаза. И, может быть, напрасно: его хладнокровный советник не сообразил, что Юрку может привести в раздражение равнодушие к его страданиям, и позволил ему не только прикрыть глаза, но даже отключиться.

...Он бродил по какому-то роскошному дворцу - отовсюду бросались в глаза точеные камины, резные мраморы, переливающиеся мозаики, но куда бы Витя ни повернул, он неизбежно попадал на кухню - огромную, с множеством плит и котлов, с сонмищем колдующих над ними поваров в высоких, как боярские шапки, крахмальных колпаках. Сквозь кухню Витя пройти не решался, потому что был в зимнем пальто, он поворачивал назад и оказывался на другой кухне. Наконец он выбрался на роскошную мраморную лестницу, которую усердно драила швабрами целая бригада синих уборщиц. Витя с облегчением пустился было по ступенькам вниз, но с содроганием увидел, что по мраморным уступам стекают косы длинных шевелящихся макарон...

– А ну, гни ключ!
– С хамским рыком Юрка грубо тряхнул его за плечо, и Витю от макушки до пяток как будто шибануло током. Он выгнулся, словно хотел подняться на гимнастический мост, и больше ничего не помнил. Он бы даже и не знал, что ему было что помнить, если бы, очнувшись, не увидел склонившуюся над ним Аню, все отчетливее проступающую в привычный полумрак из тающей в глазах черноты. Света она не зажигала, как будто страшась увидеть картину во всем ее ужасе и безобразии. Витенька, Витенька, всхлипывала она, ты меня слышишь, и только тогда до него дошло: был припадок. Первым делом он в страхе схватился за штаны - фф-ух, сухие. Все в порядке, я тебя вижу, как можно более ласково обратился он к Ане и с тревогой спросил: "А что со мной было?" - "Ты весь трясся и всхрапывал, как лошадь". Как лошадь... Стыдно все-таки. "Тебе было противно?" - робко спросил он, и она ответила вполголоса, но с таким пылом, что он усомнился в ее трезвости: "Как мне могло быть противно - ведь ты же мой милый мальчуган. Мне только было очень страшно".

– Ну, лана, хваит ворковать, гните ключ, - прервал их хамский рык с дивана, и Аня снова заплакала: господи, за что, за что?..

– Хваит скулить, гните ключ!!!

– Подожди минуту, сейчас разберемся, такие вопросы с кондачка не решаются, - с развалочкой ответил мгновенно пробудившийся в Вите зверь, сразу уяснив, что для начала надо потянуть время.

Витя приподнялся и прошептал Ане в самое щекочущее упавшими на него волосами ухо:

– Может, и правда отпустим его ко всем чертям? Может, мы и его этим губим - тем, что держим?

– Я уже говорила тебе: я не могу. Спасайся сам, честное слово, мне будет только легче!

Она произнесла последние слова с таким надрывом, что Витя снова заподозрил, не закинулась ли она какими-нибудь таблетками. Но дальше она говорила еле слышно и - с чистой бесконечной горечью:

– Когда-то я обещала защитить тебя от аллигаторов, а вместо этого родила тебе самого страшного аллигатора...

– Ничего, я сам аллигатор, - как бы шутя, но не так уж и шутя прошептал из Вити не теряющий рассудка зверь, понимающий, что сейчас не до драм драмы слишком легко переходят в рыдания.

– Ну хваит, хваит шушукаться, гните ключ, - куражился на диване едва различимый в отсветах неизвестно чего аллигатор, но с пола за ним, посвечивая электрическим глазом, следил тоже аллигатор - только в тысячу раз более собранный, знающий, чего он хочет.

Жил да был крокодил, вдруг стукнуло у Вити в голове: когда-то он с большим увлечением читал эти стихи Юрке, а Юрка с восторгом возвращал ему: жий да бый кьекодий... Кажется, еще вчера это воспоминание скрючило бы Витю судорогой невыносимой боли, а вот сейчас оно лишь прибавило холода к его решимости. И если бы кто-то напомнил ему: "Я игаю на гамоське у похожис на виду", - он только пожал бы плечами: это не имеет отношения к нашему делу. Аллигаторам не интересно ничего, что не имеет отношения к делу.

И когда он снова залег головой под копченый стол, он напряженно думал исключительно о деле. Он слышал, как Аня уговаривает Юрку поспать или по крайней мере выпить чаю с бутербродом: тебе станет легче, убеждала она - и в ответ на его рык сбивалась на упреки: "Ты бы хоть отца пожалел - видишь, что с ним делается" (отца... все эти священные заклятия остались далеко в человеческом мире), - но Витя обращал на эту суету не больше внимания, чем на привычные электрические разряды в кончиках пальцев да на искры электросварки под прикрытыми веками. Он думал.

...В конце концов, пропадают же люди неизвестно куда - заманить его в лес... Нет, в лес он не поедет - не потому, что побоится, а потому, что в лесу ему совершенно нечего делать... Да и зачем мудрить, можно и в городе все провернуть не хуже - ночная улица, ночной подъезд, подумают, что это какие-то наркоманские разборки...

Сквозь брызги электросварки Витя явственно представил стриженый Юркин затылок. Мог бы он размахнуться и изо всей силы ударить по этому беспомощному затылку тяжелой железной трубой? И убежденно ответил: мог бы. А по лицу? По запрыщавевшему обрюзгшему лицу чайханщика, по открывшимся в оскале губок-бантиков зубам? И по лицу мог бы. И по зубам.