Борн отвернулся, зажмурившись, потом медленно, усилием воли заставил себя открыть глаза и смотреть, смотреть на это странное существо, которое когда-то было его сыном.

Клер не отрываясь глядела на малыша. Ее лицо под густой вуалью закаменело и резко постарело. Господи, почему она молчит, подумал Борн. Почему она не плачет, не рыдает, изливая в слезах ту муку, которая сжигает ее изнутри?

А сам? Ведь это твой сын. Сам-то ты почему не плачешь?

Он заказал венок из красных гвоздик. Умирающие цветы источали тошнотворный, сладковатый запах. Смерть. Всюду смерть.

Музыка звучала не умолкая.

Он резко встряхнул головой и отвернулся от гроба. Распорядитель все еще стоял рядом. Чего он ждет? — подумал Борн. Благодарности? За то, что он сделал с лицом Итена?

— Вас все устраивает? — произнес тот.

— Очень хороший гроб.

— Лучший из тех, что у нас есть, не сомневайтесь. Мы старались сделать все, что могли, для вашего сына. — Голос в помещении с коврами и тяжелыми драпировками звучал глухо, как издалека.

— Могу ли я предложить вам и вашей жене чашечку кофе? Борн моментально вспомнил о яде и отказался.

— А может, бокал вина или чего-нибудь покрепче? Иногда это помогает.

— Нет, благодарю вас.

— Если вам что-нибудь понадобится, дайте нам знать. — Распорядитель выглядел разочарованным. Медленно, мягкой походкой он направился к выходу.

В этот момент в дверь ввалился грузный мужчина с багровым лицом, и съехавшим набок галстуком. Никто и глазом не успел моргнуть, как охранник навалился на толстяка и неуловимым движением крутанул его лицом к стене, уперевшись пистолетом в спину.

— Боже ты мой! — воскликнул распорядитель. — Что это?

— В чем дело, черт побери! — попытался сопротивляться мужчина.

— Стоять! — прикрикнул на него детектив, профессионально обшаривая брюки, пояс и подмышки в поисках оружия. Потом выпрямился и резко спросил: — Что вам здесь нужно?

— Я ищу моего друга.

— Какого друга?

— Мой друг, он попал под поезд! Я пришел попрощаться с ним.

— Ах, вот в чем дело, — откликнулся распорядитель. — Вы ошиблись, это в другой комнате.

— Я пришел попрощаться с моим другом, — повторил толстяк. Детектив принюхался к нему и немного отступил.

— Ладно, пойдем посмотрим, где ваш друг. А заодно проверим, насколько вы пьяны.

— Нет, — внезапно воскликнул Борн. — Не уходите!

— Я на минутку, — отозвался охранник. — Надо узнать, что это за тип.

— А если они специально подослали его, чтобы отвлечь ваше внимание? И пока вас нет, они ворвутся сюда?

— Все равно я должен его проверить. Я буду следить за дверью.

Как только они покинули помещение, у Борна от страха тошнота подступила к горлу. Клер, по-прежнему безучастная ко всему, не отрываясь, смотрела на Итена. Взглянув на сына, он почувствовал себя еще хуже. Даже когда детектив вернулся, ему не полежало. Он не мог выйти и присесть где-нибудь в сторонке, потому что Клер нельзя было оставлять одну. Он ждал, пытаясь побороть тошноту.

Минут через десять она впервые за день произнесла несколько слов. Произнесла ровным, монотонным голосом, не отводя глаз от тела.

— Ох, Рубен, ну почему? Ну почему ты не ушел тогда к своей девке. Ты не представляешь, как я жалею об этом.

Через два дня утром они хоронили Итена.

Священник сказал, что во время траурной церемонии нельзя читать молитвы за упокой, нельзя окроплять гроб святой водой и посыпать саван песком, изображая крест. Он добавил также, что некрещеные не могут быть внесены в церковь, после чего Борн не выдержал.

— Или все, или ничего, — бросил он. В результате церемония состоялась там же, в доме ритуальных услуг.

В несколько рядов расставили металлические стулья. Он сидел с Сарой и Клер в первом ряду, сзади — друзья, которых пришло даже больше, чем он ожидал. Уже по привычке он прикидывал — не может ли среди них оказаться человек Кесса? Двое детективов охраняли вход.

Священник прочитал разрешенные молитвы, закрыл Требник и обратился к ним с речью.

— Мы можем принять смерть стариков, — сказал он. — Они прожили свою жизнь и выполнили свой долг. И Бог в своей мудрости решил, что они готовы быть призванными Им… Но смерть молодых — вот что труднее всего понять и принять среди всех деяний Божиих. Мы смотрим сейчас на этого младенца в гробу и скорбим о том, что ему не суждено испытать радость бытия. Никогда не насладится он вкусными яствами, не обретет друзей, не познает любовь и не создаст семью. Не суждено свершить ему великие дела, стать достойным, человеком, снискать уважение людей… Во всем этом отказал ему Господь. Все пошло прахом, говорим мы.