– Почему?

– Потому что мы все сейчас сидим на дне колодца и, задрав головы, смотрим вверх, на луну.

Макарычев машинально глянул на висевшую над головой луну.

– Мамаша Рю дело говорит, – Антип указал на карлицу ножом, на кончик которого уже успел подцепить кусок масла. – Днем луну можно увидеть только со дна глубокого колодца.

– Бред! – презрительно фыркнул Макарычев.

Отец Иероним поднял руку, согнул ее в локте и средним пальцем потрогал макушку.

– Ну, это еще как посмотреть…

– Да как ни смотри!

Попик будто и не услышал попытавшегося перебить его сержанта.

– …С одной стороны, вроде как да, бред чистой воды. Но в то же время… – взгляд отца Иеронима скользнул по столу, как будто искал что-то. – В то же время… – рука попика метнулась к большой синей чашке с Эйфелевой башней на боку и выхватила из нее круглые карманные часы на цепочке. Довольно улыбнувшись, отец Иероним показал часы сержанту. – В то же время мы должны признать, что пытаемся рассуждать о вещах, о которых имеем только самое общее представление…

– Если вообще что-то имеем, – вставил Антип, прихлебывая чаек.

Приоткрыв один глаз, Мамаша Рю задумчиво посмотрела на Макарычева.

– Ты знаком с теорией суперструн?

– Она это серьезно? – покосился на попика сержант.

– Я вообще понятия не имею, о чем она говорит, – безразлично пожал плечами отец Иероним.

– Мы сидим на дне колодца… – медленно начала Мамаша Рю.

– Это я уже слышал.

Сказав это, Макарычев вдруг подумал, что выглядит довольно-таки глупо, стоя навытяжку перед тремя комичными персонажами, беззаботно попивающими чай. Он подошел к столу, снял с плеча кота и посадил его на скамью слева от себя. Справа он поставил рюкзак. Перешагнул через скамью, сел и пододвинул к себе чашку с дурацкой физиономией и надписью «Ну и что дальше?».

– Плесни чайку, – кивнул он Антипу.

Мужичок поднял большой заварочный чайник и в самом деле плеснул самую малость на дно сержантской чашки. Макарычев тяжело вздохнул, взял другой чайник и налил себе полную чашку заварки.

– Нельзя пить такой крепкий чай, – с укоризной посмотрел на него Антип. – Цвет лица испортится.

Макарычев только рукой на него махнул, взял стеклянную розетку и с горкой навалил в нее земляничного варенья.

– Мы сидим на дне колодца… – снова начала свою речь Мамаша Рю.

Но и в этот раз ей не удалось сказать ничего больше. Старушка-карлица вдруг страшно вытаращила глаза, запрокинула голову назад и захрипела так страшно, будто кто-то ее душил. Антип и отец Иероним разом кинулись старушке на помощь.

– Ну, что вы, что вы, Мамаша Рю, успокойтесь, все будет хорошо, – быстро затараторил попик, изо всех сил стараясь вернуть голову карлицы в исходное положение.

Не с первого раза, но все же ему это удалось. Антип тут же сунул палец старухе в рот, надавил на нижнюю челюсть и, как только она разинула рот, сунул туда большущую ложку сливового варенья.

Не лучший способ помочь человеку при удушье, подумал, глядя на процедуру, Макарычев. Но, к его глубочайшему удивлению, Мамаше Рю варенье помогло. Старушка задышала ровнее и снова прикрыла глаза морщинистыми веками, оставив лишь узкие щелочки, через которые наблюдала за происходящим.

– Так вот, как я уже сказала, мы сидим на дне колодца…

Сказав это, Мамаша Рю умолкла. А отец Иероним с Антипом замерли, затаив дыхание. Все трое, казалось, ждали: что на этот раз помешает старушке продолжить речь?

Макарычев взял бублик, разрезал его вдоль, густо намазал маслом и слепил две половинки. Желтое сливочное масло выступило из разреза. Красиво получилось. Аппетитно. Вот только мака на бублике было маловато.

– Как вы уже сказали, Мамаша Рю, мы все сидим на дне колодца, – Макарычев бубликом указал на сияющую в небе луну, после чего откусил от него кусок.

– Да, – моргнула одним глазом старая карлица. – Бублик – тоже подходящая модель.

– Модель чего? – решил уточнить Макарычев.

– Мира, в котором мы живем. Если бы ты был знаком с теорией суперструн, то знал бы, что четырехмерность нашего мира обусловлена тем, что мы существуем на мембране сложно организованной пространственной структуры, имеющей, по меньшей мере, четырнадцать измерений. А потому временами происходят накладки – привычное нам число измерений увеличивается на одно… на два… на три… на четыре…

Начав отсчет, Мамаша Рю каждую новую цифру произносила все тише, а дойдя до четырех, уронила подбородок на грудь и заснула.