Мгновение он лежал, дыша хрипло. Огоньки медленно гасли по всему телу, потом с натугой перекатился в сторону от реки. Томас с облегчением поймал вдали взглядом калику. Освещенный красным пламенем, тот стоял на излучине, махал рукой. Томас помахал в ответ, спросил жадно:

— Доблестный сэр Торнхейм, знаете ли здешние места?

— Нет, — прозвучал хриплый ответ. Обгорелое лицо казнимого рыцаря было страшным, — меня занесло издали... и я никогда не покидал реки... Кто ты, доблестный рыцарь?

— Томас Мальтон из Гисленда, — ответил Томас с достоинством. — Прости, благородный рыцарь, но я должен спешить... Ты уж, если попытаешься выбраться, выбирайся. А мы... у нас свой квест.

Он повернулся догонять Олега, как услышал потрясенный вскрик:

— Благороднейший сэр Томас... у вас есть тень?

Томас с недоумением оглянулся. Тень за ним следовала, как следовала всю жизнь:

— Ну и что?

— Но ведь... — прошептал спасенный рыцарь, — тень бывает только у живых!

— Ну и что? — повторил Томас с некоторым благородным раздражением. — Я и есть живой. А что тень... Так вон у сэра калики их две!

Он поспешил к Олегу, оставив рыцаря с отвисшей челюстью и распростертыми руками. Успел подумать, что надо не забыть спросить, почему за ним ходит одна, а за каликой две, но когда увидел Олега, красного, подсвеченного снизу багровым огнем, тот показался порождением адского огня, только зеленые глаза горят холодным пламенем, и все посторонние мысли вылетели, как легкая зола из печи под ударом брошенного полена.

— Крестоносцы, — проговорил Олег насмешливо, — братство... Как спешишь освободить земляка!.. Но, может быть, это и есть самый закоренелый преступник на свете?

— Не думаю, — буркнул Томас.

— Почему?

— Чую.

Олег с той же насмешкой развел руками:

— Ну, это довод... А как же тогда о всеобщей справедливости?

Томас огрызнулся:

— Сэр калика! Разговоры о справедливости далеко заведут! А доброе дело надо творить немедля. И не по расчету... по расчету доброе дело не сделать, а подчинясь самому великому владыке!

— Кому же?

— Сердцу.

Олег скривился. Владыка, который должен править миром — это ум, а не суматошное сердце. Хорошо, рыцарь не сказал, что самый великий владыка — Христос... Впрочем, обиняком сказал. Ведь Христос — это любовь, как там у них сказано, а любовь идет не от ума.

— Ладно, пойдем, спасатель.

— Олег, — сказал Томас уже в спину, — неужели не чувствуешь, что есть нечто даже выше справедливости?

— Ничего нет, — бросил Олег, не оборачиваясь.

— Есть, Олег, есть.

— Что?

— То, чего в языческих верах не было.

— Так что же?

— Милосердие.

Луна медленно опускалась к закату. Томас предположил, что после нее взойдет солнце, но калика хладнокровно заметил, что это раньше тут ходило черное солнце, а теперь и его нет, одна луна вместо него. А когда луна опустится, то настанет Великая Тьма. Глаза хоть выколи, звезд здесь нет, в преисподней везде станет темнее, чем в трех подвалах, запертых на три засова.

Тяжелые ноги почти не отрывались от земли. Томас чувствовал, что пусть наступит Самая Великая Тьма, только бы копытные по нему не топтались в потемках, когда заснет как пес прямо на дороге, если тут есть дороги.

Он слишком отстал от Олега, и еще от усталости поздно услышал частый перестук копыт. Когда рука запоздало ухватилась за рукоять меча, впереди на дорогу высыпало с десяток чертей в простых доспехах, но со щитами и боевыми трезубцами. Лунный свет холодно и недобро блестел на отточенных кончиках, а глаза чертей были багровые, в них плясало адское пламя.

Томас отступил на шаг, все-таки вытащил меч, увидел, как Олег обернулся, вскинул руки в горестном жесте и бросился обратно. Томас коротко оглянулся, туда тоже сбегались черти, отрезая отступление.

Он покрепче сжал рукоять меча, от усталости чувствовал, что держит целое бревно, но калика не успевает, надо жизнь продать дороже, черти медлят, и лишь когда земля начала вздрагивать от тяжелой поступи, он повел глазами по сторонам, спина напряглась, волосы на затылке зашевелились.

Со стороны скал к ним неспешно двигался гигантский пурпурный черт. На

голове блистал царственный шлем, на котором развевались пышные перья, забрало скрывало лицо, доспехи отливали червонным золотом. Шаг его был неспешен, во всей фигуре чувствовалось врожденное достоинство. Томас разглядел на локте левой руки небольшой щит, стал пристально всматриваться, спеша понять.