Сцена представлялась ей долгожданным оазисом. Все цвета становились ярче под лучами прожекторов. Как она хотела быть в этот момент рядом с паяцем в шутовском костюме, чувствовать тепло ослепительных лучей на обнаженных руках, ощущать волнение и трепет публики. Недаром мать называла зрителей стоглавым чудовищем, голодным и неутомимым, которого нужно кормить и ласкать, пока оно не станет мурлыкать и тереться о твою ногу.

Корри сбросила туфли и в восторге пошевелила пальцами. За всю свою жизнь она еще не была так счастлива. Это ее дом. Родной дом. Вот чего она всегда хотела! Золотая фантазия, пир воображения и романтики.

Она так увлеклась, что не услышала негромкого стука открывшейся двери. Но холодный ветерок, обжегший кожу, заставил ее раздраженно обернуться. В ложе появился мужчина и неподвижно застыл в темноте.

– Ш-ш-ш, – повелительно шикнула Корри, поднося палец к губам. Наверняка капельдинер, который ищет, где бы присесть и спокойно покурить. Ничего у него не выйдет! И почему он не закрыл дверь?

– Можете остаться, только, ради Бога, закройте дверь!

Незнакомец молча подчинился и устроился в глубине ложи. Удовлетворенная, Корри повернулась к нему спиной и погрузилась в волны музыки. Певец исполнял пролог с такой потрясающей силой, что Корри поежилась от озноба. Конечно, теперь она знала, что «Паяцы» вовсе не великая опера и даже не очень хорошая. Нелепый сюжет, не слишком мелодичная музыка… но обладающая тем не менее непонятной магией. Опера для людей из плоти и крови, прямых, честных, истинных неаполитанцев, не привыкших скрывать свои чувства. Такую музыку невозможно ни презирать, ни отвергать. Что бы там ни твердили критики, но Леонкавалло будет жить в веках, хотя бы как автор этой единственной оперы. Трудно устоять перед немыслимой смесью страсти, пафоса и трагических эмоций.

Музыка утверждала, что любовь реальна, как и слезы, и сегодня ночью зрители и актеры станут смеяться и рыдать вместе, точно братья. Все мы обычные люди и дышим одним воздухом…

Пролог закончился. Паяцы, беспечные, как дети, с хохотом, веселыми криками и свистом высыпали на сцену. Корри подалась вперед, упиваясь звуками фанфар и грохотом старого барабана. Сейчас ее наполняло дикое, безудержное возбуждение. Казалось, еще минута, и она спрыгнет на сцену, чтобы веселиться вместе с паяцами. Там уже кружились хорошенькая Недда, которой предстоит исполнить роль Коломбины в спектакле на деревенской площади, ее грубиян муж Канио в белом костюме Пьеро и любовник Сильвио в плаще и маске Арлекина.

Корри снова вздрогнула. Что бы ни говорил Арлекин, она понимала: если бы не он, ее здесь не было бы. Она бесповоротно упустила бы свой шанс. Гигантская волна благодарности и тепла накрыла ее. Два незнакомца, Арлекин и давно скончавшийся Леонкавалло, спасли ей жизнь.

Ибо есть разница между жизнью и существованием. Существование – именно то, что ожидало Корри после смерти матери. В голове билась лишь одна мысль – сбежать. У нее не было планов. Просто в одно серое зимнее утро она перешагнула порог, добралась до ближайшего морского порта и села на торговое судно, отправлявшееся на юг. Но ее обнаружили. Корри с мучительной ясностью вспомнила ту минуту, когда переминалась с ноги на ногу в крошечной захламленной каюте казначея, униженно, словно заключенный – наказания, дожидаясь, пока тот передаст радиограмму властям порта. На письменном столе стояла высокая граненая бутылка, в которой еще оставалось на два пальца зеленого абсента, совсем не по-английски яркого, как трава по другую сторону забора.

И тут ее осенило. Безжалостно выплеснув содержимое бутылки в иллюминатор, девочка схватила со стола ручку с бумагой. Ее последний шанс. Она понимала это неким инстинктом, рожденным отчаянием и горестным одиночеством. Должен же найтись хоть кто-то в целом мире, до кого дойдет ее призыв о помощи!

Но что написать? Ни на одном знакомом языке невозможно, немыслимо передать, что она чувствовала в ту минуту.

Наконец Корри решилась. Быстро, царапая пером бумагу, она набросала несколько тактов из оперы «Паяцы». Ария Коломбины. Ее любимая. Там, где поется о птицах, улетающих в неведомые дали в поисках земли, до которой им не суждено добраться.

Под нотными знаками Корри аккуратным почерком вывела свое имя и адрес. За переборкой послышались шаги казначея, и девочка, наспех закупорив бутылку, швырнула ее в море.

Всю дорогу назад, в заточение, она думала о бутылке, подскакивающей на ленивых волнах Гольфстрима, медленно уносимой течением на юг. Возможно, и ей, как тем птицам из арии, никогда не увидеть желанного берега. Но Корри по крайней мере попыталась чего-то добиться. Ее вера в чудеса вновь возродилась.

Зима сменилась весной, поздней и холодной, предвестницей дождливого пасмурного лета. Но Корри каждый вечер на сон грядущий вспоминала о бутылке, сверкавшей, будто драгоценность, в темных волнах.

Как-то осенним промозглым вечером Корри позвали в кабинет директрисы. На столе лежала доставленная на ее имя посылка без обратного адреса – объемистый тяжелый сверток, обклеенный французскими марками. Директриса с видом человека, готового к самому худшему, следила, как Корри разрезает шпагат и разворачивает бумагу. Потрясенная девочка увидела… бутылку из-под абсента. Неодобрение в глазах директрисы сменилось неподдельным ужасом. Правда, бутылка на первый взгляд была пуста, но все же…

– Что за глупые шутки! – бросила она, брезгливо взяв бутылку за горлышко двумя пальцами и явно собираясь швырнуть ее в корзину.

– Нет!

Корри, удивляясь собственной смелости, спокойно взяла бутылку у директрисы. К пробке все еще липли песчинки. В самой бутылке что-то было… Светло-синяя бумажка, свернутая трубочкой, – два билета на вечернее представление оперы «Паяцы» в «Ковент-Гарден». На обратной стороне одного билета было размашисто написано:

«От Арлекина».

Конечно, ей не позволили ехать. Директриса, не знавшая о ее ночных пикниках под сенью кипарисов, объявила, что спектакль кончается слишком поздно и в любом случае девушке не подобает принимать подарки от незнакомых людей. Корри не протестовала. Не было смысла объяснять, что на зов Коломбины откликнулись с таким чутким пониманием, что все остальное просто не имеет значения. Совершенно ни к чему знать имя Арлекина – главное, что она встретила родную душу.