Геннадий Павлович удивленно приоткрыл рот, но так и не нашел, что ответить. Сказать ему, конечно, было что, но он опасался, что избранные им формулировки могут не понравиться собеседнику. Пока Геннадий Павлович пытался придумать, что бы такое сказать, чтобы выразить свое недоумение, но так, чтобы слова его прозвучали совершенно нейтрально, мужчина за столом разжал пальцы и корешок карточки остался у Геннадия Павловича в руке.

– Я рассчитываю на вас, – произнес он на этот раз мягко, почти по-приятельски, так, словно Геннадий Павлович обещал ему достать дефицитные запчасти к старому, давно уже не выходящему в серии автомобилю.

И что после этого оставалось делать несчастному, совершенно растерявшемуся Геннадию Павловичу? Естественно, он натянуто улыбнулся в ответ и сказал:

– Да, конечно, – сложил корешок пополам, сунул его в карман и добавил: – Можете не сомневаться.

Геннадий Павлович вышел в коридор. Он посмотрел сначала в одну сторону, затем – в другую. Трудно было понять, как такое могло случиться, но Геннадий Павлович напрочь забыл, в какой стороне находится выход. Куда ни глянь – конец коридора проваливался в бесконечность. И как назло – ни одного человека, к которому можно было бы обратиться за помощью. Даже тот тип в приемной, что никак не мог заполнить свои бумаги, наконец-то справился с задачей и скрылся в кабинете врача. Стараясь привести мысли в порядок, Геннадий Павлович провел ладонью по лицу. Ладонь сделалась влажной, и он вытер ее о брюки. Геннадий Павлович безнадежно вздохнул. Поскольку память отказывалась выполнять свои непосредственные функции, оставалось надеяться только на удачу. Калихин пошел направо, – в конце концов, должен же быть у коридора конец, пусть даже упирающийся в тупик. Геннадий Павлович даже не пытался понять, что же произошло в комнате, расположенной рядом с кабинетом врача. Он думал только о выходе – это была вполне эффективная система психологической защиты, которую он неосознанно применил. Геннадий Павлович чувствовал, что помимо своей воли вляпался во что-то очень нехорошее, отдающее не совсем свежим душком, но он не хотел сейчас разбираться, что же именно это было. Слова, которые произносил человек в сером костюме, звучали как-то странно, но при этом казались до боли знакомыми, отпечатавшимися глубоко в подсознании, едва ли не на генетическом уровне. Но Геннадий Павлович не желал вспоминать, где, когда и при каких обстоятельствах мог слышать их прежде. Какое это имело значение? Он совершил ошибку, которую уже невозможно исправить. Все, что он мог теперь сделать, – постараться запрятать мысль об этом как можно дальше, чтобы, не дай бог, не наткнуться ненароком.

Геннадий Павлович пребывал в странном, непривычном и незнакомом состоянии, – ему казалось, что своими действиями он постоянно создает новые формы действительности, но при этом не может отделить объективную реальность – ту, что служит мерилом истины для всех и каждого, – от той, что существует только в его воображении, которое упорно не желает воспринимать окружающий мир таким, какой он есть. Геннадий Павлович даже не обрадовался, когда на пути ему встретился зал, в котором посетители ожидали результатов экспертизы. Он лишь заглянул в проход, дабы убедиться в том, что холл, как и прежде, заполнен людьми, удерживающими шаткое равновесие на грани нервного срыва, и еще быстрее зашагал дальше. Омерзительно желтые стены, низкий, неровно выбеленный потолок, коридор, тянущийся куда-то в бесконечность, – это как будто намеренно было сделано для того, чтобы создавать мрачную, гнетущую атмосферу, из которой человеку хотелось как можно скорее вырваться на свежий воздух. Калихину хотелось уйти, хотя он пришел сюда для того, чтобы исполнить свой гражданский долг, – противоречие это заставляло его чувствовать себя виноватым. А когда человек чувствует за собой вину, пусть даже на самом деле не существующую, управлять им становится легко и просто.

Геннадий Павлович чувствовал, что рубашка на спине и под мышками сделалась влажной от пота. Двигаясь по коридору, он все время непроизвольно ускорял шаг. Голова у него кружилась, а перед глазами вращались гигантские полупрозрачные шестерни, отливающие радужными бликами. То и дело накатывающие приступы омерзительной тошноты отдавались судорожными спазмами в желудке. Ничего не видя перед собой, он уже почти бежал. Ему во что бы то ни стало нужно было добраться до выхода. Не хватало только прямо здесь, в коридоре, вывернуть на всеобщее обозрение содержимое желудка.

Геннадий Павлович понял, что добрался до выхода, когда пальцы его вцепились в решетку, перекрывающую вход в коридор, тянущийся в противоположном направлении. Судорожно глотнув воздуха, Геннадий Павлович прижался лбом к холодным прутьям решетки. Прежде чем открыть дверь на улицу, нужно было привести чувства в порядок. Собравшись с силами, Геннадий Павлович выпрямил дрожащие колени и попытался расправить плечи, осанка получилась пусть не гордая, но вполне уверенная. Геннадий Павлович сунул руку в карман брюк, затем в другой. Естественно, носового платка в карманах не было. Чертыхнувшись сквозь зубы, Геннадий Павлович несколько раз провел ладонями по влажному от пота лицу, после чего вытер руки о брюки. Последний штрих – прическа. Геннадий Павлович осторожно провел ладонями по волосам, проверяя, не торчат ли в стороны выбившиеся прядки. Все как будто было в порядке. Геннадий Павлович глубоко вздохнул и попытался взглянуть на себя со стороны. К своему разочарованию, он увидел лишь неясный серый силуэт, непонятно кому принадлежавший.

Сейчас, когда ненавистный коридор остался за спиной, Геннадия Павловича пугал уже не он, а черная дверь, которую нужно было открыть для того, чтобы выйти на улицу. Но нельзя же было вечно стоять перед закрытой дверью. Хотя Геннадий Павлович, пожалуй, согласился бы и на такое, благо представилась бы реальная возможность. Собравшись с духом, Геннадий Павлович приложил ладони к двери. Нагревшийся на солнце металл был теплым даже изнутри. Почему-то Геннадию Павловичу это не понравилось, но он все равно начал открывать дверь, не очень сильно давя на нее обеими руками. Сначала он увидел узкую полоску открытого пространства, голубую сверху и чуть зеленоватую внизу. Полоса быстро расширялась, открывая взгляду участок неба и основательно вытоптанный газон с чахлыми низкорослыми кустиками, сильно смахивающими на мотки колючей проволоки с набросанным поверх тряпьем. Затем в дверном проеме показался черный рукав рубашки охранника. Далее медлить было нельзя. Геннадий Павлович решительно толкнул дверь и сделал шаг вперед. Оказавшись на невысоком крыльце, он ладонью прикрыл глаза от яркого солнечного света и вздохнул полной грудью. Ощущение было ужасным, – убийственная духота летнего полдня втекала в легкие, подобно растопленному маргарину, – так же тяжело и медленно. Да уж, на глоток свободы это мало походило.

– Ну, как?

На Геннадия Павловича смотрели зеркальные стекла очков охранника, в которых он мог видеть свое искаженное отражение. А было ли что за этими стеклами? Или же глазами охраннику служили точно такие же темные зеркальные стеклышки, заключенные в оправу глазниц? Поэтому он и прятал их за стеклами очков, чтобы никто не догадался, что он собой представляет на самом деле?

– Все в порядке, – с трудом выдавил из себя Геннадий Павлович.

Угол рта охранника едва заметно дернулся, – это трудно было принять даже за намек на улыбку. Скорее всего, охранник хотел плюнуть, но почему-то передумал.

– Покажи.

– Что? – не понял Геннадий Павлович.

– Карточку.

– Карточку? – Геннадий Павлович растерянно улыбнулся. – У меня только корешок.

Он протянул охраннику сложенный вдвое корешок. Охранник взял полоску бумаги двумя пальцами, но вместо того, чтобы посмотреть на нее, только взмахнул ею в воздухе, после чего тут же вернул Геннадию Павловичу. Что это должно было означать, Геннадий Павлович не понял. Но разве это что-то меняло? Геннадий Павлович медленно спустился по выщербленным бетонным ступеням на серый потрескавшийся асфальт. Который сейчас час? Взглянув на часы, Геннадий Павлович с удивлением обнаружил, что провел в кабинете генетического картирования всего-то чуть больше получаса. А ему показалось, что прошло полдня. Насколько же обманчивым бывает порой субъективное восприятие времени. Обычно чем приятнее ты проводишь время, тем быстрее оно летит. И, соответственно, наоборот. Но вопреки ожиданиям Геннадия Павловича, уже смирившегося с мыслью о том, что добираться до метро придется на коммерческом автобусе, иначе не успеть на встречу, – у него еще оставалось время, чтобы не спеша пешком дойти до ближайшей станции, сэкономив деньги на пиво. Столь удивительное открытие несколько приободрило Геннадия Павловича. В конце концов, что было – то было. От неприятных воспоминаний никуда не денешься, но со временем они сами собой улягутся на дно огромного пыльного сундука, именуемого памятью, и не будут появляться оттуда, если их не тревожить. Впереди у него встреча с друзьями, и значит, день вполне еще мог закончиться на мажорной ноте.