Алекс достал из пачки сигарету, повертел ее в пальцах, затем поставил пачку набок и возложил сигарету поверх нее. Геннадий Павлович с любопытством наблюдал за его действиями, ожидая, что за конструкция выйдет из-под рук Петлина. А тот неожиданно ударил по концу сигареты пальцем, так что она, вращаясь, взлетела вверх и упала точно в его подставленную ладонь. Такого трюка в исполнении Петлина Геннадий Павлович прежде не видел.

– По-моему, ты проиграл, – сказал он.

Рука Алекса, в которой он держал сигарету, замерла в воздухе. Выражение лица Петлина почти не изменилось, только левая бровь удивленно изогнулась.

– Разве?

Геннадий Павлович растерялся. Ему казалось, что он внимательно следил за ходом спора и в целом уловил его суть.

– А разве нет? – Он перевел взгляд с Алекса на Анатолия Викторовича.

Григоршин ничего не ответил, сделав вид, что занят салатом.

Петлин сунул сигарету в рот и поднес огонек зажигалки к ее кончику.

– Мне можно засчитать проигрыш только в том случае, если принять на веру тот факт, что идея создания человека принадлежит земной матушке-природе, – Алекс выпустил к потолку тоненькую струйку табачного дыма. – В чем я лично сильно сомневаюсь.

– Почему? – спросил Геннадий Павлович.

– Потому что, будь это так, само понятие здравого смысла теряет какой-либо смысл. И Вселенная превращается в огромный театр абсурда, в котором разыгрывается одна бесконечно длинная пьеса под названием «Смерть мироздания». В пьесе той нет режиссера, и ни один из исполнителей не знает своей роли. Кто-то, быть может, скажет, что это смешно, я же скажу – глупо. По-настоящему глупо, без дураков.

Геннадий Павлович чувствовал, что в выкладках, которые делал Алекс, имеется слабое место, но никак не мог понять, где именно. Не первый год зная Петлина, он был в курсе, что импровизационное создание бессмысленных теорий является одним из любимых развлечений Алекса. Если только находился человек, готовый слушать, Алекс мог с вдохновенным видом нести откровенную чушь, в которую и сам не верил.

Анатолий Викторович вновь, уже в который раз, глянул на часы. Коптев опаздывал уже совершенно неприлично. Настолько, что возникал вопрос: а стоит ли ждать?

Юлий Никандрович Коптев объявился именно в тот момент, когда Григоршин собирался вынести данный вопрос на обсуждение. Невысокого роста, плотного телосложения, с огненно-рыжей шевелюрой, – Геннадий Павлович при виде его всегда почему-то представлял себе таксиста с десятилетним стажем работы. Портили образ только круглые, не в меру розовые щеки, исключительно добродушное выражение лица и маленькие круглые очки в тонкой металлической оправе.

– Прошу простить за опоздание! – Развернув оставленный для него стул, Коптев упал на сиденье, обвел радостным взглядом всех присутствующих и объявил: – Сегодня за все плачу я!

Лицо Коптева сияло, точно начищенный медный таз на солнце, а улыбка была столь широкой, что казалось, ему приходилось постоянно держать себя в руках, дабы не разинуть безобразно рот и не разразиться диким, совершенно непристойным хохотом. Право же, давненько не доводилось Геннадию Павловичу видеть настолько счастливого человека, что при одном только взгляде на него становилось завидно до полного отвращения, почти до тошноты. В данном случае ситуацию отчасти сглаживало то, что счастливчиком был не совсем посторонний человек, а старинный приятель, который к тому же готов был, не откладывая дела в долгий ящик, тут же, немедленно поделиться своей радостью с друзьями.

– Нашел бумажник, набитый евро?

По тому, с какой ленцой Алекс задал вопрос, можно было решить, что его ничуть не интересует ни причина восторженного состояния Коптева, ни то, почему он прибыл на встречу с изрядным опозданием. Но безразличие это было настолько откровенным, что не возникало сомнений – Петлин вошел в образ любимца муз, мыслящего иными категориями, а потому и ведущего себя не так, как другие. Тот факт, что воплощение соответствующего образа зачастую оборачивалось откровенной игрой на публику, ничуть не смущал поэта – долг превыше всего.

Юлий Никандрович был слишком захвачен той бурлящей радостью, что клокотала в нем, словно крутой кипяток в электрочайнике с золотой спиралью, чтобы обращать внимание на шуточки да подначки. Он залпом выпил полстакана пива, недовольно поморщился – в ожидании его пиво успело согреться, – схватил первую подвернувшуюся под руку тарелку с вяленой рыбой и принялся поедать ее с такой жадностью, словно не ел три дня. В один момент опустошив тарелку, он окинул взглядом стол и вроде как даже с обидой спросил:

– А где горячее?

Алекс поднял руку и сделал знак повару, отдыхавшему возле стойки бара. Повар кивнул в ответ и направился к открытому очагу.

– И еще по пиву каждому! – крикнул вслед ему Юлий Никандрович.

Молоденький официант – лет двадцати, в красной курточке потянул на себя ручку тугого крана. В подставленный стакан ударила свернувшаяся жгутом янтарная струя. Но парень аккуратно наполнял стаканы, по краешку, без пены.

– Мне только лобио, – не очень уверенно подал голос Геннадий Павлович.