– Надеяться на радио теперь уже не приходится, - сказал он.
– К тому же дрейф относит нас все дальше от Северо-Восточной Земли. В таких условиях единственная надежда на спасение - выслать передовой отряд к мысу Северный, навстречу спасательным экспедициям.

Это предложение долго обсуждалось. Чечони решительно выступал против разделения. Я пришел к выводу, что разумнее отложить решение такого трудного вопроса на несколько дней. Может быть, за это время изменится направление дрейфа, а может, кто-нибудь откликнется на наш призыв о помощи.

1.2. Радиоперехват Педретти

Двадцать девятого мая в 21 час, на пятый день после катастрофы, прослушав бюллетень новостей из Сан-Паоло, мы вернулись к обсуждению предложения Мариано, Цаппи и Мальмгрена. Чечони по-прежнему резко выступал против разделения, но они настаивали, говоря, что нельзя терять времени. Я не разделял их мнения и предложил новую отсрочку: дескать, поговорим об этом завтра. Как выяснилось позже, в тот же вечер в радиорубке "Читта ди Милано" произошла сцена, главным героем которой был старший сержант Педретти. В рапорте, написанном им собственноручно и представленном мне, когда я вернулся на "Читта ди Милано", говорилось:

"Вечером 29 мая я нес вахту в радиорубке "Читта ди Милано". Настроив приемник примерно на волну 33 метра, я прослушивал этот диапазон, когда в 17 часов 55 минут я вдруг услышал итальянскую речь. Я подскочил и с криком "Это "Италия"!" схватил за руку капитана Баккарани, находившегося рядом со мной. "Пиши, пиши", - сказал он мне. И я записал в журнале слова, которые слышал в тот момент: "Отвечайте по каналу 32.К". Слово "Италия", перехваченное раньше, не было написано. Капитан Баккарани помолчал в растерянности, а потом сказал: "Это станция Могадишо, которую вызывает Сан-Паоло"".

В точности того, что сообщил в этом рапорте Педретти, не приходится сомневаться, так как это подтвердили другие радисты, находившиеся тогда в рубке, и сам Баккарани.

Как уже говорилось, перехваченные слова были началом и концом нашего призыва о помощи, что признавал потом публично и Романья. Но для Баккарани не существовало сомнений: это была станция Могадишо. Чтобы удостовериться в этом, можно было бы запросить Могадишо или Сан-Паоло. Но зачем? Это была бы только потеря времени. Ведь Бьяджи мертв, он не мог радировать!..

1.3. Романья и "обезглавливание" Бьяджи

О "смерти" Бьяджи мне сообщил командир корабля капитан Романья, когда я вернулся со льдины. Я вызвал его в мою каюту, чтобы сказать о необходимости с бульшим вниманием относиться к радиограммам из палатки. Он ответил с обидой, что радиослужба всегда исполнялась наилучшим образом и что его удивило бы, если бы что-то оказалось не в порядке. Я заметил, что если бы в первые четыре-пять дней после катастрофы радисты "Читта ди Милано" сосредоточили все свое внимание на том, чтобы поймать наши сигналы, оставив на время другие дела, то 30 мая Мариано, Цаппи и Мальмгрен не вышли бы с таким плохим снаряжением в поход, не сулящий никаких надежд, на что Романья возразил:

– Но, мой генерал, если существует на свете логика, то мы были вправе полагать, и действительно так думали, что вы не могли подавать радиосигналы и поэтому слушать вас далее совершенно бесполезно.

Меня удивило это, и я спросил, где же здесь логика?

– Судите сами, мой генерал. Последняя радиограмма от вас была получена в 10 часов 30 минут. Затем вдруг наступило молчание. Мы стали рассуждать: можно ли объяснить это поломкой передатчика? Нет, дело не в этом, решили мы, потому что на борту есть запасная рация. Значит, причина молчания кроется отнюдь не в повреждении аппаратуры. Но как же объяснить тогда, что вы не смогли передать ни одного сигнала SOS? Ясно - радист не в состоянии послать их. Так мы логически пришли к выводу, что Бьяджи мертв.

– И отчего же это случилось?

– Судите сами, мой генерал: мы думали, что Бьяджи высунулся в иллюминатор радиорубки, и пропеллер, сорвавшись, нанес ему смертельный удар в голову.

Уверенность в смерти Бьяджи пустила такие глубокие корни в сознании Романьи, что ничто не могло его разубедить, даже то, что случилось в радиорубке вечером 29 мая.

Как командир нашего базового корабля, он должен был по крайней мере отправить потерпевшим бедствие радиограмму примерно такого содержания: "Этим вечером в 17 часов 55 минут был услышан фрагмент вашего сигнала SOS. Завтра в установленные часы мы постараемся создать возможно лучшие условия для связи с вами".

Совершенно очевидно, что, если бы в тот самый вечер или на следующее утро обитатели красной палатки получили бы такую радиограмму, все было бы совсем иначе. Цаппи, Мариано и Мальмгрен не стали бы возвращаться к разговору о том, что надо разделиться на две группы, и судьба потерпевших бедствие на "Италии" была бы иной. Мальмгрен не погиб бы в том безнадежном походе, а Мариано не ампутировали бы ногу. Цаппи же не был бы потом так жестоко оклеветан прессой. И все девять человек, потерпевших бедствие, остались бы вместе, облегчив помимо всего прочего задачу спасателей. И наконец, братские узы, которые установились между ними после катастрофы, обрели бы такую силу, что ничто и никто не мог бы их разрушить, что, к сожалению, случилось, когда мы вернулись на родину.