— Это его Копейка к вам послал, — вытирая слёзы, говорил Серёжа. — Если бы не Копейка-аа-ааа…

До дому добрались благополучно. Серёжу несли на руках по очереди: то отец, то мать, то Иван Иванович Веретенников, который говорил:

— Лёгкий ты, Серёжа. Я в твои годы потяжелее был.

— Какие его годы! — обижалась мать. — Шесть лет. Седьмой. Будущей осенью в школу пойдёт… Что мы его, не кормим, что ли?

И добавляла осторожно:

— И были ли вы тяжелее в это время или нет, Иван Иванович, никто не знает.

— Был! — уверял страховой агент Иван Иванович Веретенников. — Помню: был!

— Но справки-то у вас нет, какого вы были веса, — вставлял слово Серёжин отец.

— Справки нет, — соглашался Иван Иванович, косясь на Анчара. — Но точно помню: был тяжелее!

Принесли Серёжу домой, а дома — жара, будто никакого заморозка со снегом не было.

Сели обедать, а после обеда пили чай с малиновым вареньем.

— Возвратная жара, — вытирая лоб носовым платком, говорил страховой агент. — По такой жаре самые пожары. Одно неосторожное движение — и строение, простите, в полном отсутствии. Как хорошо, что я вам посоветовал застраховать имущество от пожара! Не без помощи Копейкина, между прочим…

Серёжа, которого было потянуло в сон, встрепенулся:

— А Копейкин где?

Все вышли во двор искать Копейку. А он на солнышке греется! Серёжа обнял его и удивился:

— На улице жара, а ты дрожишь, Копейка! Отчего это?

— От старости, — грустно сказал страховой агент Иван Иванович Веретенников. — Старики и при солнышке зябнут…

С тех пор прошло три года.

Все герои этого рассказа живы-здоровы. Серёжа учится в третьем классе и вместе с родителями ходит в Большой бор по грибы и по ягоды. Но лесное озеро с зелёной и смоляной водой и со стеклянными ягодами по берегам они ни разу не встретили.

Анчар стал ещё более чёрным и упитанным — ростом с небольшого телёнка. Цену себе он знает, ходит важный и лает редко — в силу крайней необходимости. Зачем зря напрягать голосовые связки?

А у Копейки выросли бакенбарды. Он поседел окончательно, даже пожелтел и видеть и слышать стал худо. Но знакомых отличает от незнакомых.

Правда, страхового агента Ивана Ивановича Веретенникова он по-прежнему путает с кем-то другим и лает на него погасшим баском.

Иван Иванович не обижается и говорит поучительным голосом:

— Ничего! Ничего! Лай, Копейка, лай! Проминайся. Живи. Присутствуй. Жить-то как хорошо, а? Лай, голубчик, лай.

Продувай лёгкие. Соблюдай спортивную форму. Бери колбасу. Угощайся! Да не стесняйся ты, пожалуйста. Нашёл кого стесняться — старого друга! Дружба чем дольше, тем крепче. Копейка узнаёт его по голосу и конфузится…

Уходя в магазин, Анна Петровна наложила полную тарелку румяных и поджаренных оладий и уже с порога крикнула сыну:

— Андрюша, оладушки на столе, сметана в холодильнике. Ешь, пока горячие, а я пошла за мясом к обеду.

Годовалый Гром проводил хозяйку до дверей и хотел было уже лечь на своё место в углу прихожей, но вдруг раздумал. Дальнейшие его действия имели последствия, которые были знаменательны для него на всю жизнь.

Андрей так углубился в свои занятия, что не выходил из комнаты до прихода Анны Петровны. На её звонок он открыл ей дверь и взял из рук авоську с продуктами.

— Ну, понравились тебе оладьи? — спросила мать, увидев на столе пустую тарелку, в которой оставляла завтрак для сына.

Студент улыбнулся и сказал, что он ещё не успел позавтракать. Мама поняла улыбку сына и слова как шутку, но он серьёзно повторил, что не ел оладушек, и, потрепав по спине собаку, пошутил:

— Может быть, Гром съел за меня?

Анна Петровна подошла к столу, взяла пустую тарелку из-под оладий:

— Громушка, ты не знаешь, кто это съел оладьи? — весело, с притворной серьёзностью спросила она, будучи уверена, что оладьи всё-таки съел сын.

И тут случилось неожиданное: живые, озорные глаза собаки вдруг погасли, уши опустились, хвост трусливо повис и Гром лёг на брюхо к самым ногам хозяйки, виновато ожидая наказания. Да, он, как опытный воришка, неслышно забрался на стул, неслышно сдвинул алюминиевую крышку, которой была накрыта тарелка с оладьями, съел их, чисто вылизал посуду и так же неслышно слез со стула. Поняв всё, мать и сын рассмеялись, но Андрей для порядка строгим голосом спросил обвиняемого:

— Так кто съел оладьи? Говори!

Гром почти по-пластунски поплёлся в угол на свой коврик.

С тех пор хозяева никогда не кричали на Грома, а если он не слушался с первого слова, то его тихо, иногда даже на ушко спрашивали:

— А кто съел оладьи?

И собака становилась послушной.

Жил со мной на Севере весёлый друг, никогда не жаловался, не хныкал. Только одним страдал недостатком: не умел писать писем. Два года мы были с ним в разлуке, и за два года хоть бы весточку прислал. Когда я вернулся на Север, то, конечно, первым делом вспомнил о нём.