– Его Величеству я повторю то же самое, – голос у Валентина тоже был каким-то... снежным. – Я благодарен за почести, которые Талигойя готова воздать моему предку, но все Повелители Волн лежат в фамильной усыпальнице. Мне не кажется правильным тревожить прах маршала Эктора и разлучать его с родными. Кроме того, я не считаю правильным занимать чужой дом или чужую могилу, тем более если это могила врага.

– Герцог Эпинэ, – громко произнес Ричард Окделл, – барон Айнсмеллер, я прошу вас запомнить эти слова, а то герцог Придд, не ровен час, их забудет.

– В самом деле, господа, – Валентин все-таки смахнул с плеча налипшие снежинки, – запомните, что сказал герцог Окделл. Не то чтоб я жаловался на свою память, я даже помню, кому присягал в день святого Фабиана, но так будет надежнее.

– Без сомнения. – Лэйе Астрапэ, сегодня только ссоры не хватало. – А заодно я вам напомню про королевский эдикт о запрете дуэлей, но сейчас пора расстаться с этим проклятым бураном. Вы как хотите, а я намерен ждать Его Величество под крышей.

В храме было холодно, чуть ли не холодней, чем на улице. Сквозь залепленные снегом витражи пробивался тусклый свет, слишком тусклый, чтобы разглядеть внутреннее убранство. Бьющее в окна солнце или множество свечей разогнали бы сумрак, но Леворукий не позаботился о первом, а Айнсмеллер – о втором.

Промокшая толпа топталась среди колонн сначала молча, затем кто-то что-то сказал, кто-то ответил, кто-то засмеялся. Здание наполнилось нестройным придворным гулом. Рядом с Диконом по-прежнему были Удо и Дуглас. Валентин куда-то исчез вместе с Рокслеем, и хорошо, потому что видеть длинную застывшую физиономию и не иметь возможности швырнуть в нее перчатку было невыносимо.

Герцог Придд, видите ли, не желает тревожить покой предка. Как же! Просто ненависть к сопернику оказалась сильней и справедливости, и уважения к погибшему Эктору.

– Удо, – Ричард сжал локоть друга, – после войны я его убью.

– Если оно будет для нас, это «после войны», – встрял Дуглас. – И потом, я скорей соглашусь со Спрутом, чем с Альдо. Тревожить мертвых не дело, да и воевать нужно не с памятниками и именами...

– Золотые земли принадлежат Раканам, – отрезал Ричард, в который раз сожалея, что связан клятвой. Удо, Дуглас, Робер переживают, сомневаются, не верят, потому что не знают всей правды. Альдо держит свои планы в тайне, это правильно, дальновидно, но жестоко.

– Пока Раканам принадлежит только Кольцо Эрнани, – граф Гонт устало вздохнул, – да и то не целиком. Наше счастье, что Варзов и Савиньяки предпочли старых врагов, если, конечно, предпочли.

Удо до сих пор не оправится от потери брата, да и Дуглас после битвы у леса Святой Мартины ходит сам не свой. Ричарду безумно хотелось успокоить друзей, но для этого пришлось бы нарушить клятву.

– Мы победим, – это все, что он может сказать, – обязательно победим.

Дуглас пожал плечами, Удо улыбнулся, но как-то невесело. Принесли факелы. Рыжее пламя заплясало по белому мрамору, сумрак съежился, прижимаясь к куполу и высоким окнам, и вместе с ним растаял галдеж, ведь истинная красота лишает дара речи.

Юноша смотрел и не мог насмотреться на два ряда белых колонн, разделенных легкой серебристой решеткой. Еще одна решетка, повыше и помощней, делила храм на две неравные части. Желтый живой свет играл в стеклах витражей, оживляя причудливо сплетенные растения, ласкал коленопреклоненные статуи, дробился в хрустале светильников.

Волшебство не убили даже полусгнившие-полузасохшие лилии, свисавшие из мраморных ваз. Мертвые цветы были единственным, что напоминало о смерти. И о победе.

Снести этот храм, как Фабианову колонну, было бы кощунством. Нельзя поднимать руку на чудо. И нельзя, чтобы среди почти Рассветной красоты покоилось зло.

– Жаль, – прошептал Темплтон, глядя в глаза светящейся тоненькой девушке с длинной косой, – как жаль...

– Это стекло, – пояснил кто-то сведущий, стоящий рядом, – а за ним зеркало.

Стекло... Наша жизнь – тоже стекло, так просто разбить. Ричард смотрел на застенчивую девушку в синем платье и видел не блудливую лицемерку, а Катари. Именно такой была дочь графа Ариго до погубившей ее свадьбы. Художник вряд ли знал правду о жене Франциска, потому что кистью солгать невозможно. Мастер и не солгал, просто, изображая умершую, он рисовал еще не родившуюся. Уж не эта ли икона вдохновила безвестного вывесочника из «Талигойской звезды»? Очень может быть, хотя как бы мазила попал в закрытую от всех церковь?

– Прошу простить мою задержку, – голос Альдо ворвался в золотистый сон, возвращая Ричарда в набитую людьми зиму, – пришли важные известия из Дриксен. Видимо, сегодня или завтра войска кесаря вступят в южную Марагону.

– Замечательная новость, – с чувством произнес прибывший из Агариса Арчибальд Берхайм, – просто замечательная.

– Марагона по праву принадлежит Дриксен, – добавил Энтони Кракл.

– Осталось объяснить это марагонцам, – хмыкнул Темплтон, – я уж не говорю про бергеров.