Шрифт:
– Он знает, – заверил Борн-Гонт, хватая Эпинэ под локоть.
– Нет, – поднял палец Сарассан, – вы не можете знать всей широты заговора. Мы смеемся, разговариваем, пьем за победу, а среди нас снуют враги. Они ловят каждый наш вздох и ждут своего часа, чтобы ударить.
Один, по крайней мере, точно снует и ждет, и этот один – Первый маршал Талигойи собственной персоной.
– Господа, – возвестил вынырнувший из Морисской галереи Арчибальд Берхайм, – пока мы ждем Его Величество и Ее Высочество, нас осчастливит своей новой балладой барон Дейерс. Она написана к сегодняшнему дню, и мы будем первыми, не считая вдохновлявшего барона гения, кто услышит эту вещь.
Многосмертный Дейерс с лютней наперевес вылез вперед. Он был по-прежнему уныл, но сменил потрепанный камзол на роскошный придворный туалет. Барон щипнул струны и объявил:
– «Песнь Победителя».
Робер возвел очи горе. На потолке золотоволосый охотник обнимал юную поселянку. Им было хорошо, они не слушали Дейерса.
Вот и свершился миг великий, –затянул менестрель, —
Стряхнули мы ярмо оков,Я слышу радостные крики,Но в них вплелись стенанья вдов...Эта баллада была новой. И тухлой, как прошлогоднее яйцо, потому что барон по своему обыкновению очередной раз обезглавливался, вешался и изгонялся на пару со всеми спасителями отечества. Начал он, как водится, с Эктора Придда и Эрнани, затем пришел черед Окделлов.
Я помню, как великий Алан, –выл Дейерс, —
Сразил предателя клинком,С ним вместе кровь моя стекалаНа плаху рядом с топором.Реджинальд уже в Надоре, праздники виконт встретит с родными, а завтра или послезавтра отправится к Савиньяку. Значит, через месяц придет ответ. Может, и раньше, но лучше просчитаться в хорошую сторону, чем в плохую. Месяц он выдержит, месяц – это недолго.
Я видел очи Карлиона,Стоящего пред палачом,Я с ним одною цепью скованИ не могу взмахнуть мечом.Конечно, не можешь! Разве взмахнешь мечом, когда ты связан по рукам и ногам и висишь вверх ногами? Мечом, секирой, шпагой, оглоблей и метлой сподручно махать в изгнании, но в изгнании барон оружием не баловался, предпочитая оплакивать стонущую под ярмом родину издалека и над бутылкой.
Я вздрогнул, видя, как стянуласьВкруг шеи Пэллота петля,Моя душа к нему рванулась,Но пал защитник короля.Какого короля защищал предавший все и вся Поль Пэллот и можно ли пасть, будучи повешенным, Дейерс не сообщил. Не до того было:
Взошло для нас чужое солнце,И скрылась родина вдали,Печальна участь талигойцев,Лишившихся родной земли.Рыдали Сарассан и МевенНад чашей скорбного вина,И чашу горечи и гневаЯ с ними осушил до дна.Робер снова уставился на потолок, но на этот раз не помогло. Бароний вой заполнял все вокруг, словно во дворце за каждой дверью и под каждым диваном пряталось по страдальцу с дребезжащей лютней. Страдальцы вопили, как их казнят и изгоняют, а Робер не мог сделать ни того, не другого, хоть и хотел. До рези в глазах и кома в горле. А Дейерс не унимался.
Настал черед великой битвы,– для вящей убедительности радетель за отечество не просто грохнул по струнам, но топнул ногой, —
Рванулся я в своей тюрьме,Но не спасли мои молитвы,В Рассвет ушедших Эпинэ.Это было последним, что услышал Робер. Последним, что он увидел, стали выпученные глаза менестреля, желтоватые, в красных прожилочках, и блестящий от ужаса нос.
Выжженную степь бьют янтарные копыта, рычит гром, рвут закатное небо лапы молний и высится, растет на горизонте увенчанный алым шаром черный столб. Как до него далеко и как близко!
Молния!Сквозь расколотый кристалл.Молния!Что-то просвистело у виска, что-то упало под ноги прянувшему в сторону коню. Или кто-то? Дождя нет и не будет, только жара, грохот и скачка навстречу тому, от чего все бегут. Лицом к лицу на последнем рубеже – вот для чего ты рожден, а остального просто нет. Ни белого, ни черного, ни дурного, ни доброго. Твое место там, где небо сходится с землей, а закат с ночью.
Вечер!Разбивается бокал.Вечер!Залитый вином опал.Вечер!Одного Один назвал!Вечер...Золотом сверкнула сквозь багровый мрак умирающая звезда, покатилась вниз, оставляя гаснущий след, за ней понеслась вторая, словно пытаясь догнать. Одичавший ветер швырнул в лицо пригоршню пепла, из-за плеча вынырнула, задела щеку крылом черная птица, прокричала что-то непонятное, вздрогнул, забился, как живой, алый шар в черной когтистой лапе.
Сердце!Древней кровью вечер ал.Сердце!Из пылающей пасти вынырнул всадник на вороном коне, понесся рядом, что-то крича. Алый бархат, спутанные черные волосы, лицо залито кровью, ветер уносит слова, ничего не разобрать, не запомнить – только глаза. Синие, злые, отчаянные... В них невозможно смотреть, как на смерть, как на солнце, но он же смотрит! Птицы все кричат, и тянется, рвется к умирающему сердцу, вскипая пеной, жадная волна. Пламя – пеплом, пепел – льдом...