Полная горожанка средних лет вынырнула из-за мясной лавки, смешно вскидывая грудью, перебежала улицу, хлопнулась на колени перед Робером.

– Монсеньор, милости!

– Кто вы? – милое круглое лицо, из-под светло-серого чепца выбивается каштановая прядка. – Что вам нужно?

– Там мои дочери, – горожанка попыталась вцепиться Эпинэ в сапог, но Робер успел отскочить, – обе... Я их не пускала, а они пошли. С подружками... Пошли – и теперь там!

– Ворота закрыли, когда началась давка. – Иноходец говорил чистую правду, но ему казалось, что он врет. – Если ваши дочери не успели войти, они уже дома. Какой дорогой они пошли?

– Улицей Красильщиков, – торопливо забормотала женщина, – и прямо сюда, к Комендантским... Я их не пускала, но там... Обещали ленты и морисское масло... Они так хотели.

Ох уж эти пахнущие розами флакончики. И эти ленты! Как просто приманить девчонок, даже проще, чем мышей в мышеловку. Те хотя бы принюхиваются.

– Вам нечего волноваться, – если нечего, чего ты торчишь и смотришь, как теперь уже трое колотят в мертвые ворота?! – у Канальных и в самом деле случилось несчастье, но здесь все в порядке.

– Сандра и Мона никогда не пойдут к Канальным, никогда...

Оплакать беду она всегда успеет. Если случилась именно беда, но ведь пока ничего не ясно, пока просто не открывают ворота.

– Ваши дочери или дома, или скоро придут, – Робер осторожно погладил плечо женщины. – Вам тоже лучше вернуться.

– Монсеньор, – а ведь она на кого-то похожа, на кого-то давно забытого, – можно я подожду, пока откроют? Мне подарков не надо, только пусть...

– Ждите, – сейчас она заплачет, если только на нее не наорать, – только отойдите к лавке!

– Постой. – Никола отвлекся от калитки, лицо его было хмурым и подозрительным. – Как тебя пропустили?

– Я попросила, – лицо горожанки вспыхнуло, – там Жильбер стоял. Он тоже из Агиррэ. Он меня узнал.

– Постой, – подался вперед Иноходец, – так ты – дочь старухи Маризо?

– Да, Монсеньор, – закивала неожиданная землячка, – да... Неужели Монсеньор меня узнал?

– Ты похожа на сестер. – Эмма Маризо... Коса вокруг головы, бирюзовые сережки... Эмма пекла пирожки с земляникой и вышла замуж за мещанина из Агиррэ. Роберу было лет десять, эта была первая свадьба, на которую его взяли.

– Монсеньор меня вспомнил? – шмыгнула носом женщина. – Мои девочки похожи на меня... Такой, как я была.

– Я их найду, – а еще он найдет иголку в стоге сена, но Эмма ждет именно этих слов, и она из Эпинэ. – Кто-нибудь, проводите ее. Капрал, что с калиткой?

– Да все то же, – откликнулся служака, – и звук глухой, может, завалили чем. Я так думаю, надо к Торским ехать.

– Так езжайте!.. Нет, стойте, сейчас все узнаем.

Валентин Придд осадил мориска, не доезжая до ворот, и спрыгнул на землю, зацепив поводья за луку седла.

– Добрый день, герцог. – Лицо Спрута было не таким бледным, как всегда. От холода или от скачки?

– Здравствуйте, сударь. – Почему, чем меньше доверяешь, тем учтивее говоришь? – Позвольте поблагодарить вас за помощь.

– Это мой долг, – таким тоном сообщают о кончине любимых дядюшек, – насколько я понимаю, эти ворота тоже не спешат открывать?

«Тоже не спешат», «тоже»...

– Вы ведь от Торских, герцог?

– К сожалению, – деревянным голосом произнес Спрут. – Канальные, насколько я понимаю, безнадежны?

– Вы правы, – Робер вскинул голову, глядя на шершавые, испятнанные временем стены, из-за которых доносился надоедливый низкий гул, – о Канальных придется забыть. Остаются Галерные.

– Я проверю!

Повелитель Волн вскочил в седло, прежде чем Робер успел возразить. Серый мориск крутанулся на задних ногах, напомнив о запертом в деннике Моро.

Одинокий всадник промчался вдоль стены и исчез. Робер в изнеможении прислонился к оглохшим воротам. Действие шадди прошло, вернулись старая усталость и что-то весьма похожее на отчаяние.

Стена была не просто холодной – ледяной, но отрываться от нее было лень и незачем, все равно ничего не выйдет. Жизнь – это болото, в котором можно лишь тонуть. По крайней мере, его жизнь.

Шершавая кладка ощущалась даже сквозь одежду – сырая, заплесневелая, дряхлая, как мир. На бледной поверхности темнели пятна, они смахивали на лошадь. На сонную пегую лошадь, что бредет из вечности в вечность. Цокают копыта, понуро свисает грива, по бесплодной земле тянется цепочка следов...