— Ну что, настроились на работу? — спросил Жаров.

— А чего настраиваться? Работа она и есть работа, — Ховенко зевнул.

— Ах ты хохол, — Селиванов хмыкнул. — Сало оно и есть сало.

— Ага.

Запиликала рация с блоком засекреченной связи, который делает переговоры, когда их засекут, практически невоспринимаемыми шумы и никакой ясности.

— Первый Третьему, — послышался искаженный голос Алексеева.

— Третий на связи, — произнес Жаров.

— Выдвигайся со своими. Жду у метро «Тушинская». На стоянке. Понял?

— Понял.

— Контрольное время — двадцать один час.

— Почему так поздно?

— Пока мои парни его попасут. Поработают с техникой. Расклад ясен будет.

— Понял. Жаров дал отбой.

— До девяти часов нечего ждать, — покачал головой Селиванов.

— А чего, — пожал плечами Ховенко. — Солдат спит — служба идет. Смотри видик. Вон, фильм с Вандамом. Про русскую мафию. Класс демонстрирует.

— Дерьмо этот фильм. И дерьмо этот Вандам. К нам на татами — ровно пятнадцать секунд выдержал бы. Это разве боец? — завелся Селиванов. — Танец, а не карате.

— Чак Норрис — тоже танец? — усмехнулся Ховенко, откровенно подзуживая товарища.

— Норрис — карате. Больше спортивное. А вообще все это дерьмо… Ты смотри, по оценке независимых экспертов… — Селиванов начал что-то объяснять. Завел любимую волынку о преимуществах того или иного вида рукопашного боя и об их боевой эффективности.

Жаров знал, что хуже всего — ожидание. Ребятам хочется настоящего дела. Им надоел этот отпуск. И сейчас они на нервах — ждут работу. С этим тревожным ожиданием, с напряжением перед делом сделать ничего невозможно. Даже старые вояки испытывают это возбуждение. И идут на каждое следующее дело, как на новое. Но у опытного бойца включается автомат, и остальное он делает механически, на подсознании, рефлекторно. В бою долго думать нельзя…

В двадцать один час Жаров со своей группой на двух машинах был в условленном месте.

— Здорово, — Алексеев распахнул дверцу и уселся на заднее сиденье.

— Ну? — осведомился Жаров.

— Дома окопался. Дверь железная. Мои ребята поработали. Телефон на контроль поставили. Умудрились даже внутриквартирную прослушку сделать.

— Лихо.

— Техника — двадцать первый век… Сегодня, думаю, беспокоить его нет никакого смысла. Он никуда не выходит. Что-то шебуршится. Подождем.

— А мы?

— А вам — быть поблизости и быть готовыми. Ждать пришлось целую ночь. Тот самый виденный Жаровым на выставке шатен — Вадим Кульгин — всю ночь просидел за письменным столом, что-то мастерил. Кульгин — профессиональный подрывник. Работал на войне в Азербайджане. Были данные, что он связан с московскими криминальными структурами. Кульгин — спец по самоделкам, разносящим на куски автомобили. О том, что он сооружал этой ночью на своей хате, можно было догадаться.

Утром Кульгин тоже не выходил из дома, отсыпался после бессонной ночи. Лишь к обеду он вылез из берлоги в магазин, прикупил там ящик баночного пива, поточил лясы со знакомой продавщицей и отправился к себе в самом добром расположении духа. Он верил, что у него все складывается как нельзя лучше. Есть работа. Есть заказ. Есть материал. Есть деньги. Есть пиво. Что еще надо честному человеку?

Насвистывая, Кульгин ждал лифта в своем подъезде. Он оглянулся. По лестнице спускался рассеянного вида парень в кожанке, который мельком взглянул на подрывника и отвел глаза. Кульгин расслабился. Время такое — каждый встречный опасен, любой зубами впиться норовит, держи ухо востро. Правда, парень опасности не представлял. Кульгин выше его на голову и тяжелее килограмм на тридцать — соплей перешибет. Парень остановился, похлопал по карманам. — Тьфу, забыл, — он начал что-то искать. Двери грузового лифта открылись. Неожиданно резво парень прыгнул к Кульгину и толкнул его в лифт. Там его уже ждали. Подрывник ощутил, как заломили ему руки. А рассеянный парень заскочил следом, взял на удушающий прием, и свет в глазах Кульгина померк. Когда он пришел в себя, почувствовал, что прижат к стене, а плотный, широкий в кости, с кулаками-гирями мужчина лет тридцати позвякивает ключами, так хорошо ему знакомыми. Еще бы. Эти ключи были от квартиры Кульгина.

— Вы что? — прошипел подрывник. И почувствовал, как нож ткнулся в бок.

На практике Ховенко знал, насколько лучше пистолета порой действует на нервы нож. Пистолет — это игрушка, пока не выстрелит, трудно поверить, что он может причинить вред. С ножом все иначе. Вот оно лезвие. Острое, тусклое, готовое вспарывать животы и переворачивать кишки, несущие мучительную смерть. Его вид парализует волю. Настраивает на послушание.

Лифтовые двери с шумом разъехались.

— Сейчас ты откроешь дверь и пройдешь в квартиру, — прошипел Жаров. — Как ни в чем не бывало — чтоб не пугать соседей-старичков. Или… Понял?

— Понял, — Кульгин сглотнул. Он, может, и полез бы в драку, но вспомнил, какие железные руки стискивали его. Сделали его, как щенка. И куда вдруг делся первый разряд по боксу? Где накачанные в зале мышцы?

Кульгин послушно распахнул дверь квартиры. Ховенко проскользнул за ним в прихожую. И тут Кульгин решил использовать последний шанс. Он выкинул с развороту кулак — как учили, как дрался на соревнованиях.

Ховенко ушел в сторону и толкнул Кульгина к стене, а Жаров резко ударил ладонью в челюсть. Кульгин хрюкнул и осел на пол.