– А что сердце? Мозг не работает, самостоятельного дыхания нет, сердце бьется за счет местного автоматизма. Ему уже не поможешь, зато, Володя, мы спасем нашего больного. Пока не наступили необратимые изменения, Шабанова надо переводить к нам. Мне нужно свежее сердце, неужели не ясно?

– Свежее сердце... Неплохо сказано. Только не дави на меня, Феликс. Дай разобраться...
– Иванов обошел операционный стол и остановился у распростертого, беспомощного Шабанова. Голова его теперь была опоясана лентой энцефалографа.

– Слава, включи, я гляну, - Иванов тронул за руку дремавшего анестезиолога. Тот вздрогнул, открыл глаза и щелкнул тумблером. По экрану потянулись светлые горизонтальные линии. Иванов наклонился: да, линии были почти прямые. Почти, но не совсем. Изредка, но набегала едва заметная легкая рябь, угасающая волна жизни.

– Что скажешь?
– Иванов кивнул на экран.

– Дело - труба, - пробормотал анестезиолог.
– Как ни печально, но он не жилец. Несколько часов в снегу, да под этим делом, - анестезиолог аппетитно щелкнул себя по горлу.

– Это понятно. Но он уже почти два часа под наблюдением. Почему нет отрицательной динамики?

– Вопрос, конечно, интересный, - начал анестезиолог, но Иванов уже повернулся к Шевчук, около которого, как привязанный крутился и строчил в блокнот журналист.

– Вот что, Феликс. Шабанов пока останется у меня, - вид у Иванова был столь непреклонный, что Шевчук растерялся.

– Но почему? Как же так?!

– Он требует наблюдения...

– Ты донаблюдаешься. В сердце начнутся изменения и тогда... Да ты что, Володя? Ты же ставишь под удар работу огромного коллектива. Однокашник называется...

– Извини, Феликс, не могу. Без акта о смерти я тебе его не отдам, а акт я пока подписать не могу.

– Послушай, Володя, так нельзя. Оставь ты эту бюрократию...

– Извини.

– Вот, Валерий, - Шевчук повернулся к журналисту.
– Перед тобой типичный представитель современного медицинского консерватизма. Десятки людей старались. Правительство выделяет валюту на аппаратуру и материалы. Технически все отработано, нет проблем. Имеется идеальный донор. Везде эта операция поставлена на широкую ногу, только мы тащимся в хвосте, благодаря вот таким бюрократам, - он гневно сверкнул глазами в сторону Иванова.
– Его не интересует ни прогресс науки, ни познание истины.

– Ты думаешь, если умеешь резать по живому сердцу, то уже познал все его тайны?

– Хватит! Я звоню директору, пусть он сам с тобой разбирается, Шевчук махнул рукой и направился к выходу. Журналист устремился следом.

Дверь хлопнула, Иванов вздохнул и вдруг почувствовал, что кто - то тронул его за плечо.

– Не уступайте, Владимир Васильевич, - горячо прошептала Светлана.
– У него у самого нет сердца, это ему требуется пересадка...

– Ты умница, Света, - пробормотал он.

– Наконец-то услышала и я ласковое слово. И как это вы сподобились, Владимир Васильевич, - она усмехнулась.

– Не смотри на меня так, Светик. Не отдам я его им. Пусть зовет хоть директора, хоть министра хоть самого архангела Гавриила. Не отдам, пока не буду уверен.

Она опустила маску, тряхнула головой и вдруг порывисто поцеловала его в колючую щеку. Они были одного роста и стояли теперь рядом глаза в глаза. Иванов неловко провел ладонью по щеке и посмотрел на пальцы.

– Нет там губной помады, Владимир Васильевич, успокойтесь, - она снова подняла маску, глаза её смеялись.

– А ты доверила бы мне свое сердце?
– спросил Иванов.

– Тебе?
– она тут же поправилась: - Вам? Вряд ли: в сердцах вы тоже не очень-то разбираетесь.

– Так-так...
– он не знал, что ответить и перешел на деловой тон. Операция Шабанову пока не потребуется. Будем просто наблюдать и лить растворы, - он повернулся и вышел из операционной. В коридоре его встретил слегка перепуганный Сергей.

– Там в ординаторской... Тебя шеф к телефону.

– А ты куда?

– Скорая привезла пострадавшего. Множественные резанные раны спины, кровопотеря. Врезался спиной в стеклянную дверь. Или его врезали. Был в одних трусах. Спина - как бифштекс.

– Понятно. Если понадоблюсь, вызовешь.

Иванов вошел в ординаторскую и поднял трубку:

– Дежурный хирург Иванов, - машинально отбарабанил он.

– Из трубки донесся знакомый глухой голос шефа с обычными ироническими интонациями. В хирургии он был легендарной фигурой, а противошоковое отделение было его детищем. Старик был резок на язык, но зла на него не держали - за отходчивый характер и простоту.

– Что там у тебя стряслось, черт побери? Почему директор мне спать не дает? Есть же договоренность о предоставлении доноров... Почему я в 4 часа ночи должен выслушивать от него всякую галиматью?