Вот издалека, со стороны старой лесной просеки, раздался гул двигателя... Выбежали собаки...

"Едут сюда! Сюда!" - несколько раз пролаял сторожевой пес.

Вот уже выбежал, столпился лесной собачий народ. Вперед вышел король и королева. Король повел головой, понюхал воздух - несколько раз негромко, но твердо пролаял.

Тут в собачьем городе начались сборы - отнесли, спрятали в чаще щенков; туда же отвели и старых псов...

Наконец, король подбежал к Джою и Томасу, вильнул хвостом:

"Друзья. Теперь вы можете уходить."

Двигатель надрывался где-то совсем уж близко.

Томас согласен был бежать - он и не видел причин задерживаться. Однако, Джой, взглядом, отвечал:

"Посмотрим, кто это, а потом - побежим."

И вот собаки залегли за теми деревьями, которые окружали поляну...

Мотор пронзительно взвыл - машина - это был иностранный грузовичок с закрытом кузовом - вырвался на поляну, да и остановился возле ствола дуба.

Распахнулись двери - тут же и полянка и озеро были пронзены человечьей музыкой, а из машины стали выходить люди.

Кажется, то была одна семья с несколькими своими приятелями.

Среди всех выделялся высокий мужчина, с широченной грудью, и несмотря на то, что он был коротко стрижен, напоминал он медведя - передвигался неуклюже, несколько раз спотыкался о корни и тогда начинал браниться сипловатым, ко всякой ругани привыкшем голосом:

– Я говорил - надо ближе к берегу! Нет - под деревом, под деревом! Что тут - спотыкаться ходить, что ли?! А?!

Тут из грузовичка вышел мальчик лет семи, огляделся и направился к лесенке, которая вела на навес, где незадолго до того резвились щенки.

Мальчик стал забираться по мшистым ступенькам и тут его нагнал измученный женский окрик:

– Сашка! Да куда ж ты?! Слезь, обвалиться! Ты смотри - развалюха какая!

"Медведь" же захрипел ругательства, бросился к своему сыну - при этом он споткнулся - весь побагровел...

Мальчик уже спрыгнул на землю и, привыкший уж, видно, к таким сценам, выставил свои тоненькие ручки, вздрогнул, простонал:

– Папа... Не надо! Я больше не буду! Пожалуйста!

Затрещина - от которой многие, притаившиеся в кустах собаки вздрогнули, а тот двухметровый дог, который пытался когда-то напасть на Томаса, обнажил клыки, зарычал негромко, но с настоящей яростью.

Щека мальчика заплыла красным; он стоял, потупивши голову, тихонько плакал. "Медведь" схватил его за руку и, судя по тому, как исказилось лицо мальчика, сильно ее сжал.

– Ты у меня смотри! Еще раз такое устроишь - отделаю тебя так, что мамаша не узнает! Ты понял меня!

– Слышь, Кирюха, да иди ты сюда! Давай костер разводить!
– окрикнул "медведя" один из его дружков.

Что же касается матери мальчика, то она, привыкшая к таким сценам - едва заметно вздрогнула, когда "медведь" ударил мальчика, но вот подавила в себе что-то, отвернулась - затараторила о чем-то со своей подружкой...

В лесу, почувствовав боль мальчика, и клубящееся вокруг "медведя" напряжение, заскулили щенки - однако, тут же и замолчали - повинуясь своей няньке старушки-колли.

На поляне, тем временем, "медведь" распыляясь все больше, грызся со своей женой:

– Говорил - надо было к берегу! Здесь же тень! Ты слепая совсем, что ли?!

– А чего нам на солнце печься?!
– в тон ему, визжащим голосом, надрывалась жена.
– Хочешь загорать?! Ну и иди!

– Да иди ты сама загорай!...
– ну и так далее.

"Медведь" не воспринимал, да и не хотел воспринимать леса, неба - всего этого, открывающегося к нежному златистому сиянию. Так же мог ругаться он и дома, и на какой-нибудь далекой планете - окружающее его нисколько не трогало. Он был погружен в своей мир болезненной раздражительности. Он постоянно накапливал в себе боль, потом выплескивал ее в приступах безудержного гнева (уж сын его знал, что это). И все то ему казалось, либо враждебным, либо каким-то однобоким - так или относящимся к нему...

Однако теперь, рядом были приятели - они поторапливали его:

– Давай, выгребаем запасы! Слышь, Кирюх, помоги, а?..

Из грузовичка вынесли скатерти; затем - большие пакеты с едою.

А двое удальцов, взявши пилы, забрались по стволу дуба, и усевшись на древесных развилках принялись пилить две самые большие ветви.

Листья старого дерева зашумели печально, и все лежавшие на земле собаки услышали горестный стон, который, передаваясь от корней дуба, дошел и до них.

"Вжжих - ввжжих!" - пронзительно врезались в живую плоть пилы, и дерево шумело, стонало, перекатывалось лиственными волнами уж непрестанно - но никто, кроме мальчика, не замечал этого - ведь, дул довольно сильный ветер.