Два ордена Ленина, два боевых «Красных Знамени» – хоть и сражался только с безоружными.

Конвоиры опустили Ахметова на стул, стоящий у Двери, и вышли.

Для лейтенанта Ахметов был одним из многих арестованных, он относился к нему с полным безразличием. Шумский же приходил сюда не по долгу службы – можно было полностью передоверить дело лейтенанту – он приходил потому, что ненавидел Николая Дмитриевича. Ненавидел за человеческое достоинство, которое сохранял даже теперь полуживой Ахметов. Ненавидел за то, что Николай Дмитриевич был чист и ему не надо было двоиться и лицемерно убеждать себя в том, что твоя ежедневная подлость чем-то там исторически оправдана. Он ненавидел Ахметова потому, что понимал, какой это истинный коммунист, неизмеримо выше самого Шумского.

На этот раз профессор был вежлив.

– Присаживайтесь сюда, – сказал он, указывая место у стола.

Ахметов сделал усилие, но подняться со стула не смог. Подошел лейтенант и, взяв его под руки, перевел к столу.

– Может быть, кончим ломать комедию? – спросил лейтенант, усаживаясь на место.

– Мне не в чем признаваться, – глухим, утомленным голосом в стотысячный раз ответил Ахметов.

Лейтенант нажал кнопку звонка. Заглянул старшина.

– Пустите.

И Ахметов увидел, как вошел в кабинет следователя Тишка Головин, Тимофей Васильевич Головин – председатель Краснохолмского исполкома.

Тридцать пять лет дружбы – почти вся жизнь. Женаты на сестрах – свояки.

Головин опустился на второй стул, против Ахметова.

Худой, худой, небритый Тишка. Под глазами круги. Что было с ним?

И вдруг, не успев еще осознать причину, Николай Дмитриевич почувствовал, что холодеет от ужаса.

В следующее мгновение до сознания дошло: на руке Тимофея часы… потом заметил галстук… значит, не арестован?

Сердце сжалось и остро заболело. Николай Дмитриевич съежился, боясь вдохнуть воздух.

– Знаете этого гражданина? – обратился к Тимофею лейтенант.

Тимофей посмотрел на Ахметова. Их взгляды столкнулись…

Если бы пришлось отобрать одну-единственную деталь из миллионов, которая бы точнее всего, вернее всего выразила пережитое нами в те годы, это была бы такая встреча глаз близких людей.

– Да. Знаю. Это Николай Ахметов.

– А вы?

– Головин Тимофей Васильевич.

– Между вами никаких ссор, раздоров, вражды не было?

– Нет.

– Что вы можете показать, товарищ Головин, о контрреволюционной деятельности Ахметова?

Молчание.

Лейтенант взял ручку. Приготовился записывать.

Тимофей не смотрел на Николая и молчал.

– Я слушаю, – сказал лейтенант.

Профессор Шумский повернулся к Головину.

– Вы, Головин, отбросьте всякие эти мещанские неловкости. Перед вами труп. Можете не стесняться.

Головин откашлялся в кулак, но все еще молчал.

– Давайте, давайте, а то ведь можно прочесть ваши вчерашние показания. Так как? Был Ахметов членом вражеской организации?

– Был, – глухо произнес Головин.

– Откуда вам это известно? Он сам вам в этом признался?

– Да. Сам.

Неожиданно Николай Дмитриевич понял, что успокоился и не слушает ни вопросов следователя, ни ответов Тимофея. Ему казалось, что он вернулся с работы, лежит дома на их широком диване и обе малышки ползают по нему, возятся, хохочут и он для них просто место, на котором они затеяли игру.

Но вот снова становятся слышны голоса.

– Ахметов готовил террористический акт – это вы тоже можете подтвердить?

Полковник Шумский, которому было видно лицо Тимофея Головина, налил из графина воду в стакан и поднес ему.

– Выпейте. Выпейте.

Слышны стали гулкие, судорожные глотки, постукивание зубов о стекло.

– Да, – сказал наконец Головин.

– Ну, что вы теперь скажете, Николай Дмитриевич, уважаемый? Можете идти, – кивнул полковник Головину.

Тимофею надо встать и пройти мимо Ахметова. Уйти мимо Николая, оставить его здесь.

Ахметов не поднимал глаз. Ему казалось: если посмотрит на Тимофея – тот упадет. И Николай Дмитриевич рассматривал его чиненые ботинки – не очень ловко положил сапожник латку. Конечно, небогато они с Саней живут. Четверо ребят. Слепая старуха. Хоть и председатель исполкома и ему там положены какие-то блага, все равно…

Вот видно по ногам, что Тимофей поднимается, поднялся… Башмаки еще постояли ровно – носками к Николаю Дмитриевичу, потом задвигались, повернулись и вот – шаг, второй, мгновенная задержка, третий шаг отсюда, четвертый…

Теперь был виден только паркетный пол, уложенный елочкой в одну и в другую сторону.

А шаги еще слышны.

– Проводите. Вот пропуск.

…Смертный приговор был узенькой полоской плохой бумаги. «Выписка из протокола заседания Особого совещания» от такого-то числа. Слева: «Слушали», справа: «Постановили». Слушали дело гражданина Ахметова Эн Дэ по статьям 58-1-а, 58-6, 58-8, 58–10 и 11. Постановили – гражданина Ахметова Эн Дэ приговорить к высшей мере наказания – расстрелу.