Последнее время мысль о нем все чаще тревожила Ахметова. Он перебирал день за днем годы их дружбы и минуту за минутой последнее свидание. Откуда это предательство? Разве были какие-нибудь признаки раньше? Нет, ничего, решительно ничего. А что за странная история с поддержкой Нины? Что за этим скрыто? Жалость? Раскаяние предателя?

…Ахметов принял шахту 11–12 и сразу попал в привычную атмосферу строительства. Незаметно возвращались старые навыки. Никто из вольнонаемных теперь не позволял себе ни малейшей грубости с заключенными.

Начальник строительства приходил на работу вместе со всеми зеками, по пять в ряд, взявшись под руки, под общим конвоем.

Этого не мог изменить даже Дальцев. Расконвоировать заключенного особорежимного лагеря было невозможно.

По поводу приписки в деле Ахметова состоялся серьезный разговор между полковником и майором Тугариновым – начальником оперчекистского отдела.

Закончилась эта неприятная беседа тем, что майор, поднявшись, сказал:

– Обязан предупредить вас, товарищ полковник, я напишу рапорт в Москву. Не имею права не написать.

– Пиши, брат, пиши, – махнул рукой Дальцев, – такое твое дело. Пиши. А Ахметов будет начальником стройки. Давай, пиши.

Через месяц Дальцеву было присвоено генеральское звание. На рапорт майора не последовало ответа. Слишком важны были успехи комбината, слишком нужен был Дальцев. Бог с ним, пусть делает как хочет. И Ахметов вел строительство. Заключенные теперь чувствовали, что они не зеки, а рабочие, мастера, люди одного коллектива. Получено было разрешение платить им небольшие суммы. Для тех, кто ничего не получал из дому, а их было большинство, эти деньги имели громадное значение. Открыли в зоне лавку, где можно было купить на заработанные деньги масло, консервы, хлеб.

По требованию Ахметова отстранили от работы двух надзирателей – писклявого карлика, который обжимал заключенных, отнимая продукты из посылок, и Бондарчука, ударившего по лицу лебедчика шахты.

Остальные надзиратели присмирели, стали вежливыми.

Не только на шахте, но и в жилой зоне – в ОЛПе установился порядок. Прекратились очереди в столовой, воровство на кухне, не стали запирать на ночь бараки и ставить параши. Выдали одежду первого срока.

Стройка шахты 11–12 почти вдвое перевыполняла план. В кабинет начальника строительства входили с опаской – он был одинаково требователен и сух по отношению к подчиненным ему по работе вольнонаемным и заключенным. Он никого не наказывал, но не могло быть и речи о том, чтобы его распоряжение не исполнить тотчас же. Поначалу он все проверял, затем, когда установилась дисциплина, надобность в проверке отпала. Во всем чувствовался общий рабочий ритм, все было осмыслено, подчинено понятной цели.

Однажды не вышел на работу машинист подъема главного ствола. Его задержал в зоне оперуполномоченный – понадобилось допросить по какому-то поводу.

Ахметов снял трубку, вызвал майора Тугаринова. Через час машинист был доставлен, оперуполномоченный получил взыскание, и ему было разъяснено, что он должен укладываться со своими делами в нерабочее время. Больше он никогда никого не задерживал и только затаил злобу против Ахметова. Никогда еще зек не смел идти против него.

…Когда в шахте произошел обвал, Ахметов осматривал новое оборудование – два горных комбайна, распластанные на платформах.

По лицу бегущего от конторы дневального Николай Дмитриевич сразу все понял.

Неторопливой походкой пошел к главному стволу. И это спокойствие начальника, которому верили, сразу утихомирило мечущихся у ствола людей.

Пять суток велись спасательные работы. Комбинат бросил на помощь шахте технику, людей.

Генерал Дальцев приезжал по два и по три раза в день, сидел в кабинете Ахметова в углу, не мешая Николаю Дмитриевичу, и только подходил к телефону и звонил в Управление, если нужно было чем-нибудь помочь.

А когда Ахметов спускался в шахту, генерал садился на его место.

На третий день Дальцева неожиданно вызвали в Москву. Вместо него на шахту приехал подполковник Баранов.

Он уселся в кабинете Ахметова, вытирая складки вспотевшего затылка и широко расставив толстые бесформенные ноги в сапогах с мягкими голенищами. Он стал сразу во все вмешиваться, кричать начальственным голосом и отдавать распоряжения.

Николая Дмитриевича не было – вот уже десять часов, как он не поднимался на поверхность. Дежурный сидел у телефона и записывал приказы, которые Ахметов давал снизу – по аппарату, установленному у ствола.

Это был особый аппарат, защищенный от сырости, от постоянно льющейся сверху грязной бурой воды.

– …Почему аммонал не спускают? – кричал в трубку Николай Дмитриевич, – вы слышите меня, Ключников, где аммонал?

Потоки воды лились на Ахметова, он стоял, наклонившись вперед, защищая собой трубку, соединенную бронированным кабелем с огромным стальным, защитного цвета аппаратом.

– …Что? Кто не разрешил? Какой еще к черту Баранов? Хорошо, я сейчас поднимусь.

В мокрой, грязной спецовке вошел Ахметов в свой кабинет, швырнул каску и аккумулятор на стол, за которым сидел подполковник, и негромко сказал: