– Чай будешь пить? – спросила мать у Гурского.

– Поскольку все остальное мы п-прикончили за обедом, придется пить чай. Став кап-питаном, я п-попытался под это дело выставить редактора на сто грамм коньяку, который, по моим сведениям, у него имеется, но он объяснил мне, что его коньяк д-достоит до моего возвращения.

Лопатин ожидал, что Берта Борисовна спросит сына, куда он собрался, но, она не спросила и стала наливать чай.

– Куда и на сколько едешь? – спросил вместо нее Лопатин.

– Пока п-предписание на неделю, место назначения – Ленинград, средство п-передвижения – довоенное: поезд «Красная стрела», отходящий, – Гурский взглянул на часы, – через пятьдесят две минуты. Известный тебе мастер фотоэт-тюдов на фронтовые темы, Виктор Брагин, находится внизу в «виллисе». Завезет меня на вокзал, а сам будет жать до Ленинграда своим ходом.

– Почему ты не пригласил его выпить чаю? – спросила у Гурского мать.

– П-приглашал, но, узнав, что у нас с тобой, кроме од-деколона, который я уп-потребляю только по п-прямому назначению, других спиртных напитков нет, он предпочел не тратить времени зря. П-пожалуйста, мама, собери мне тот маленький чемоданчик, с которым я приезжал к тебе в Барнаул. И кроме того, что я уже п-просил, положи ботинки, костюм, сорочку и галстук. Я схожу там, в Ленинграде, в т-театр. Я мог бы, конечно, уложить чемодан сам, но хочу доставить тебе уд-доводьствие! – Он повернулся к Лопатину. – Не ожидал тебя здесь увидеть. Но все понял. П-прибыла твоя бывшая супруга, не так ли?

– Понял правильно.

– На том ст-тою. П-примитивная логика плюс метод исключения. И надолго она п-прибыла?

– На несколько дней.

– Мама, пока я буду в Ленинграде, пожалуйста, обрати свои материнские заботы на Лоп-па-тина. Он поживет у нас, забота о нем за тобой, а забота о харчах, насколько я его знаю, за ним. Он вполне п-порядочный, и от него можно ничего не зап-пирать. К нему на квартиру явилась его бывшая жена, и если он не намерен снова жениться на ней, ему надо где-то п-перебиться, пока она тут. Д-договорились?

– О чем ты спрашиваешь, Боря, – сказала из другой комнаты Берта Борисовна. – Конечно. Но у тебя тут столько галстуков, я даже не знаю…

– Положи один по своему выбору. И три п-пары носков. И учти, что мне п-пора.

Он повернулся к Лопатину.

– Я тебя провожу на вокзал, – сказал Лопатин.

Гурский кивнул. Он этого и ожидал. Прощаясь, Гурский поцеловал мать. И в ответ на вопрос – когда его примерно ждать? – поставил чемодан, который уже был у него в руке, и еще раз обнял ее.

– Т-ты у меня умница. Другая на твоем месте зад-душила бы меня вопросами. Три п-пары носков обычно хватает мне на неделю.

– Куда ты едешь? – спросил Лопатин, когда они спускались по лестнице.

– Как уже сказано, в Ленинград. Но поскольку так срочно и без объяснения причин, думаю, что мне удастся открыть там военные д-действия. И не вооб-бражай, что моя мама считает, что я еду в Ленинград, чтобы ходить по т-театрам, как бы не так! Она воспитанная женщина и знает, в каких случаях можно удовлетворять свое природное любопытство и задавать по три воп-проса в минуту и в каких – не следует задавать их вообще. Берта Борисовна не так п-проста, как кажется, и в мое отсутствие может дать тебе разумные советы по любым вопросам, даже по такому, как разведка боем, которую предприняла твоя бывшая суп-пруга.

И Лопатин почувствовал, как в темноте на лестнице Гурский усмехнулся собственному звериному чутью.

– А что мне посоветует твоя мама, если это действительно разведка боем?

– Насколько я понимаю, моя мама считает, что один и т-тот же мужчина не должен по два раза жениться на одной и т-той же женщине.

Они сели в «виллис» и до вокзала уже не говорили на эту тему. На переднем сиденье, рядом с водителем, как обычно, рылся в своем вещевом мешке, пересчитывая на ощупь, сколько он взял с собой кассет, напарник Гурского в этой поездке Витька Брагин, тот самый, который прошлой весной отвозил письмо Лопатина в Ташкент. Продолжать при нем начатый на лестнице разговор не хотелось… Он шуровал в своем мешке, а Лопатин с Гурским ехали сзади и молчали.

– Давно не видел вас, Василий Николаевич, – сказал Брагин, когда Лопатин с Гурским уже вылезали из «виллиса» у вокзала. – Как у вас с Ташкентом, порядок? Не зря я тогда старался?

Лопатин ничего не ответил, сделал вид, что пропустил мимо ушей. Обычно с горечью говорим, что на душе остался осадок, словно это и есть самое плохое. Но куда хуже, когда этот осадок, вот так, как сейчас, взболтают и поднимут со дна души.

– Что означало в его п-простодушных устах прекрасное в своей универсальности понятие «п-по-рядок»? – когда они уже вышли на перрон, ревниво спросил Гурский, не любивший, чтобы кто-то знал что-то, чего не знал он сам.

– Ничего особенного. В свое время посылал с ним в Ташкент письмо, только и всего.

Гурский мог стать единственным человеком, с которым он, вернувшись прошлой весной в Москву, поделился бы тем, что было на душе, но как раз тогда Гурский был на фронте. А когда вернулся, все было отрезано, и задним числом не захотелось говорить даже с ним.

– Интересно, как там твой бывший друг? Ксения не рассказывала? – спросил Гурский о Вячеславе, о котором они уже не раз спорили. Эпитет «бывший» был отголоском этих споров: можно или нельзя ставить крест на таком человеке? При всей привязанности к Гурскому Лопатин не любил в нем этой ревнивой жестокости.