–  Ось так бы лэжав, лэжав и лэжав бы...

–  Ты бы "лэжав", а кто-то за тебя воевал бы, - вставляя Бикташев.

–  Та ни хай бы и уси лэжалы, - кротко отвечал Пехота, уже задремывая одним глазом.

Медлительный, ленивый, всегда чистый, когда нам приходилось работать, укрепляя оборону, он часто останавливался, разглаживал свои пшеничные усы, опирался на лопату и впадал в долгую задумчивость.

–  Опять мечтаете, товарищ Пехота! О чем? - взбадривал его командир взвода младший лейтенант Комар.

–  Товарищ младший лейтенант, или вы не знаете, о чем мечтает хохол? Сало ив, на сали спав бы, салом укрывався, - посмеиваясь, говорил Чернецкий.

Однако Пехота был неисправим. Когда командование распорядилось, чтобы мы на ночь выставляли пост, хоть и с неохотой, но пришлось распоряжение выполнять. Все мы были молодые, здоровые, наработавшись за день, вечером укладывались на свои шинели и не поднимались до утра. Но вот когда на посту был Пехота, командир взвода ночью выходил во двор, побродивши и не обнаружив часового, он начинал кричать:

–  Часовой! Пехота!

–  А?! Я слухаю, товарищ лейтенант, - отвечал тот откуда-нибудь с веранды, из темного угла и умышленно пропуская в звании слово "младший".

–  Вы спите,товарищ Пехота?!

–  Та ни! Я тики трохи схоронывсь. Я же усих бачу, а меня нихто. То шоб нэ пидстрелилы.

–  Нет, вы спали, товарищ Пехота!

–  Та ни! Я ж бачу, шо цэ вы, товарищ лейтенант. А колы б хто шэ, я б гукнув: стой хто идэ...

–  Вот стойте здесь, товарищ Пехота, -указывал младший лейтенант на середину двора перед крыльцом и уходил в дом.

–  Эге, шоб меня уси бачилы, а я никого, - ворчал Пехота и, немного подождав, пока утихнут шаги взводного, снова забирался в свою конуру.

Я не помню, куда он от нас делся, но вскоре от нас он исчез. Скорее всего, устроился где-то в тылу.

Однако наша дачная жизнь продолжалась не долго. Почти каждый день прилетали немецкие самолеты и бомбили село. У нас потерь пока не было, так как во время бомбежек мы укрывались в щелях, вырытых рядом с домом. Однако командование распорядилось эвакуироваться из села и строить себе блиндажи рядом с наблюдательным пунктом, на КП дивизиона. Дней десять работали, вырыли и перекрыли еще три блиндажа рядом с блиндажом командира дивизиона. Для начальства с перекрытием в четыре-пять накатов, а для себя - в два.

Однако стояли мы здесь не долго. В конце июня - начале июля нас сняли с этого участка фронта и перебросили километров за пятьдесят вправо по фронту.

Стоя на старом месте, наша дивизия хоть не могла причинить большого вреда немцам, засевшим в огромных, бетонных дотах, однако и не давала немцам спать спокойно. Разведка часто уходила в ночной поиск за языком. Саперы делали подкопы - штольни, пробиваясь под доты, закладывали взрывчатку и подрывали заряды. Только однажды взрыв был удачным, остальные получались в стороне от дотов (слабо было маркшейдерское обеспечение), однако это нагоняло страх на немцев, и они активизировали свою артиллерию.

На участке же, куда нас перебрасывали, как рассказывали солдаты, установилась слишком тихая жизнь. Почти без выстрелов. Говорили, что и наши, и немцы ходили в сады деревеньки, стоявшей на нейтральной полосе, за яблоками и грушами, соблюдая негласное перемирие, и не беспокоили друг друга. Вскоре мы и сами убедились в том,что немцы перед нами какие-то сонные, пока мы не расшевелили их осиное гнездо.

Прибыли мы на новый участок рано утром. Розовели вершины гор, верхушки деревьев, крыши домов опустевшего румынского села. Стояла благостная тишина и от мира она отличалась какой-то бездонностью. Не кричали петухи, не шумело стадо скота, обычное в селе в эту пору суток, не бренчали ведрами хозяйки, нигде ни одна труба над крышей не курилась дымом. Поэтому как-то особенно резко прозвучала чья-то команда: "Воздух!", - когда в небе послышался тонкий, звенящий гул мессера. Солдаты укрылись в тени домов и деревьев. Сделав круг над селом на большой высоте, мессер отвалил на запад...

Последовала команда тыловым подразделениям размещаться в селе. Командир дивизиона со взводом управления, скрываясь, где за складками местности, где по прорытым ходам сообщения, ушли принимать наблюдательный пункт.

Наше отделение несколько на отшибе от старшины и штаба дивизиона заняло еще не разрушенный дом, окруженный фруктовыми деревьями. К вечеру мы получили задание привязать батареи, развить геодезическую сеть вплоть до передовой, организовать пункты сопряженного наблюдения, позволявшие засекать передний край противника, огневые точки и его батареи по вспышкам выстрелов в ночное время. Началась кропотливая работа. Уже к концу второго дня мы с точек, определенных накануне и расположенных на скатах высот, обращенных к противнику, начали засекать его передний край во всех подробностях. Этому способствовало то, что наши предшественники "приручили" немцев на этом участке, и они вели себя совершенно смирно. Мы целый день стояли на открытой сопке, расставив мензулу, и работали, даже прикрывшись зонтом от солнца. Часа в четыре дня, направляясь по ходу сообщения в траншеи переднего края, заскочили в лесок на наш дивизионный наблюдательный пункт. Вышедший из блиндажа командир дивизиона капитан Комаров, наблюдавший в течение дня всю нашу работу метрах в четырехстах правее нашего НП, беззлобно отчитал нас:

–  Вы что, мать вашу, ... совсем уже в открытую стали работать? Болтаетесь тут... Не демаскируйте мне наблюдательный пункт!

Мы попили водички, переждали, когда улетит появившаяся "рама" немецкий самолет-разведчик, и пошли к пехотной траншее. Там я тоже вылез из пехотной траншеи наверх, расставил мензулу и начал засекать передний край противника.

Было жарковато, припекало солнце, стояла тишина. Внизу, в траншее, сделав навесик от солнца из плащ-палатки, сидел старый солдат, а рядом совсем еще мальчик - молоденький солдатик, разувшись, нежился на солнце.