Он не видел величин, показаний датчиков, чьи значения становились очевидными после долгих вычислений. То есть числа были повсюду, но и сейчас он замечал их не более, чем собственный скелет. Эрик не смотрел снаружи, не делал наблюдений — он был здесь.

Это было все равно что видеть, чувствовать, слушать, путешествовать, и одновременно нечто совсем другое; переживаемое выходило за рамки того, что способно ощутить и пережить человеческое создание; ощутить и пережить.

Клетка жила. Пульсации цветовой дрожью пробегали по мембране, делая клетку радужным шаром, пульсирующим в сложном потоке жидкости, которая нежила ее в восхитительных, обильных потоках энергий, лившихся на нее вдоль вечно переменяющихся градиентов. Зеленые расстояния превращались в золотистую бесконечность. Внутри каждого нового наполнения обитал покой. Клетка жила в своем космосе — пляшущей Нирване.

А теперь внутрь, сквозь радугу, во внутренний океан. Здесь был мальстрем… вкусов. Здесь правила колоссальная скрытая целенаправленность; внутри клетки шла вечная работа, определяемая законами столь всеобъемлющими, что назначить их мог только сам Господь и Творец. Дрейфующие органеллы, как будто бы напевая, сплетали молекулы, создавая живое вещество.

Когда масштаб его зрения сделался более тонким, Эрик заметил, как они складывают готические узоры, полные тайн и музыки. Перед ним ядро клетки из острова молекулярных лесов превращалось в галактическое созвездие атомов, чьи силовые поля сияли подобно несущимся ветром облакам.

Эрик вошел в него, описав двойную спираль, пронизав ряд за рядом ошеломляющих своей абсолютной гармонией лабиринтов, он был рядом с Джоэль, когда она воспламенила огонь и перестроила часть храма, который отнюдь не сделался от этого менее прекрасным. Здесь, в сердце жизни, он разделил гордость Джоэль и ее смирение.

Загадочный голос ее доносился откуда-то издалека, словно во сне: «Следуй за мной». Он вынырнул из клетки и через пространство и время со скоростью света понесся над незримыми прериями, — в бури, ярившиеся в огромном ускорителе частиц. Он сделался одной из них, наполненной устремленной вперед чистой скоростью, и помчался к мишени, как на встречу с любовницей.

Мир этот превосходил материю. Эрик опустился в комету, в которую превратился мезон, вместе с тем являвшийся волной, смешивающейся с триллионом других волн, — подобно гребню, который пересекает море, чтобы подняться у берега и разбиться наконец в пронизанную солнцем белую пену и грохот; впрочем, эти волны были безгранично более изящны и трепетно переменны; они текли вместе, чтобы создать единство, в невозмутимой ясности пылавшее и грохотавшее вокруг. «Бах мог бы нам кое-что рассказать об этом», — мелькнула мысль, ведь рассудок его не отключился, посреди всего величия — он один из людей знал правду, и то не всю.

Атом ожидал его. Ядро, в котором гнездились энергии, явило величие, превосходящее всякое слово. Сперва мерцающие таинственными огнями, электронные оболочки скрывали ядро от него.

Эрик нырнул внутрь, несчетные силы ласкали его, ядро светилось спереди, — само в себе истинное творение, — он пронзил внешние барьеры, ощущая трепет, нырнул глубже и глубже.

Ядро взорвалось. Это была катастрофа и открытие сразу. Атом охватил Эрика, раскрылся, всем существом человек реагировал на каждый бурный порыв, познавая материю. Свет брызнул извне. Утренние звезды запели, и все сыны Господни вскричали от счастья.

— Космология, — сказала всемогущая Джоэль. Он на ощупь попытался разыскать ее в сгустившейся тьме. Джоэль обхватила его, и вместе, по лазерному лучу, они полетели через космическую релейную станцию к обсерватории, спрятавшейся позади Луны.

На миг он как бы увидел звезды своими глазами, незамутненные никаким небом. Их было множество: иссиня-стальные, белые как иней, закатно-золотые, угольно-красные, изгонявшие ночь с небес. Млечный Путь тек серебром, светились туманности, рождались новые планеты и солнца, сестра-галактика светилась слабым блеском за Гиннунгагапом. Но он уже объединился с приборами, устремленными к пределам пространства и времени.

Сперва Эрик ощутил оптический спектр, лучи несли ему весть о мечущихся и клубящихся газах, о приливах в телах солнц — более подобных живой клетке, чем он мог вообразить прежде — и об их раскаленных недрах, где атомы приобретали новый элементарный облик, рождая фотоны, немедленно устремлявшиеся в космос. Эрик прикоснулся к игре Брахмы. А потом ощутил дуновение солнечного ветра, впитывал богатый и колкий его запах, познавая тысячелетнюю тонкость. Позже он отдался радиоспектру, космическим лучам, магнитным полям, нейтринным потокам, релятивистике, описывавшей работу Звездных ворот и сулившей путешествие во времени в зависимости от изгиба континуума.

В Великом каньоне, прорытом рекой Колорадо, можно увидеть слои, отложившиеся миллиарды лет назад, а рядом с ними корявый можжевельник, так познаешь и кое-что о Земле. Теперь Эрик узнал это и о глубинах пространства-времени. Первородный огненный шар сделался более реальным для него, чем муки собственного рождения, а вопрос о причинах великого взрыва сделался еще более увлекающим. Обежав спиральные рукава галактики и молекулу ДНК, потратив энергию, которая никогда не вернется к нему, Эрик увидел, как вселенная старится, созревая, — как вы и я, — подчиняясь Единому закону. Он прожил жизнь звезд; сколь многочисленны были волны, формировавшие их, сколь сильны были связи со всем бытием! Среди массивных голубых гигантов и черных дыр он нашел место, подходящее для ковки планет, на которых могут расти кристаллы и цветы. Он понял неизведанное — со всей полнотой, ныне и навсегда, — понял, как Джоэль стремилась продолжить исследования.