Бегущие французы услыхали звуки труб и оглянулись; видя, что знамя Девы удаляется уже в другом направлении, а враг беспорядочно отступает перед ним, они ободрились и присоединились к нам. Услышал трубы и Ла Гир и поспешно повел свой отряд в наступление, догнав нас, когда мы снова водружали наше знамя перед бастионом Августинцев. Теперь нас было много. Перед нами была трудная задача, но мы справились с ней до темноты; Жанна не давала нам передохнуть. Она и Ла Гир твердили нам, что мы можем и должны взять этот бастион.

Англичане дрались как... как англичане, - этим все сказано. Мы много раз бросались на приступ в дыму и пламени, среди оглушительного грохота пушек и наконец, на закате, взяли бастион сильным ударом и водрузили наше знамя на его стенах.

Бастион Августинцев был наш. Если мы хотели освободить мост и снять осаду Орлеана, надо было взять также и Турель. Первое важное дело удалось нам; Жанна решила выполнить и второе. Мы должны были переночевать тут же, не выпуская из рук оружия, и быть наутро готовыми к новым боям. Жанна не хотела допустить грабежей и разгула, она велела сжечь бастион Августинцев со всеми припасами, кроме орудий и амуниции.

Все устали после долгого и тяжелого дня, и Жанна, конечно, тоже; но она все же хотела остаться ночевать вместе с войском перед крепостью Турель, чтобы с утра идти на штурм. Генералы долго спорили с ней и убедили ее вернуться домой и отдохнуть перед решающим днем, а также показать врачам рану в ступне, полученную ею в тот день. Мы, то есть свита, переправились вместе с нею.

Как и всегда при нашем появлении, город бурно ликовал и звонил во все колокола, люди восторженно кричали; попадались и пьяные. Мы всякий раз приносили с собой основательный повод для подобных бурь восторга, и буря неизменно разражалась. У орлеанцев целых семь месяцев не было ни малейшей причины ликовать, и теперь они делали это особенно охотно.

Глава XXI. Жанна мягко укоряет свою подругу

Желая избавиться от обычной толпы посетителей и отдохнуть, Жанна прошла с Катрин прямо в комнату, которую они занимали вместе. Там они поужинали, и там Жанне перевязали рану. После этого, несмотря на усталость и уговоры Катрин, Жанна послала Карлика за мной.

Она сказала, что ей не дает покоя одна мысль, и она непременно должна послать гонца в Домреми с письмом к старому отцу Фронту, чтобы тот прочел его матери. Я пришел, и она принялась диктовать. После нежных слов привета матери и всей семье, она велела написать:

"Я пишу прежде всего затем, чтобы успокоить тебя и просить не тревожиться, когда услышишь про мою рану, и не верить, если кто будет говорить, что она опасна".

Она хотела продолжать, но тут Катрин заметила:

– Эти слова как раз и встревожат ее. Вычеркни их, Жанна. Подожди денек, много - два, а тогда уж напиши, что была ранена в ногу, но теперь рана зажила, - ведь она к тому времени наверняка . почти заживет. Не пугай ее, Жанна, послушай меня.

В ответ Жанна залилась беззаботным, непринужденным смехом, звонким, как колокольчик, а потом сказала:

– Нога? Зачем бы я стала писать о такой пустячной царапине? Я о ней и не думала, мое сердечко.

– Неужели ты ранена еще куда-нибудь, опаснее этого, и скрываешь от нас? Ну как можно!..

Катрин в тревоге вскочила, чтобы догнать врача и вернуть его, но Жанна удержала ее за руку и заставила снова сесть, говоря:

– Не пугайся, никакой другой раны еще нет, - я пишу о той, которую получу при завтрашнем штурме,

У Катрин был вид человека, безуспешно пытающегося решить трудную задачу. Она сказала растерянно;

– Которую ты получишь? Но к чему, к чему тревожить мать, когда этого, может быть, и не будет?

– Как не будет? Будет.

Задача оказалась не под силу. Катрин сказала все так же растерянно:

– Будет... Это очень страшное слово. Я что-то не могу взять в толк. О Жанна, какое страшное предчувствие! Оно может лишить тебя мужества! Гони его прочь! Гони! Оно не даст тебе спать ночью, а к чему? Будем надеяться...

– Это не предчувствие - я знаю наверняка. А раз так, чего же тревожиться? Нас тревожит неизвестность.

– Жанна, ты наверняка знаешь, что так будет?

– Да, знаю. Так сказали мне Голоса.

– Ну, тогда, - сказала Катрин, смиряясь, - тогда конечно... Но точно ли это были они?

– Да, они. И значит, все сбудется непременно,

– О, это ужасно! И давно ты это знаешь?

– Да, уже несколько недель...
– Жанна обернулась ко мне.
– Ты, верно, помнишь, Луи, когда это было?

– Ваша светлость впервые сказали об этом королю в Шиноне, - ответил я, - этому уж будет семь недель. А еще вы упомянули об этом двадцатого апреля и снова - двадцать второго, то есть две недели назад, как видно из моих записей.