– Нет, этого не скажешь.
– Тут добрый кюре несколько смутился.

– Будет ли грех грехом, если он совершен неумышленно?

Отец Фронт воздел руки к небу и воскликнул:

– Да, дитя мое, я был не прав, я это теперь вижу!
– И он привлек ее к себе и обнял за плечи, пытаясь помириться с ней, но она так негодовала, что не могла сразу успокоиться. Она спрятала голову у него на груди, заплакала и сказала:

– Значит, лесовички не согрешили: они ведь не желали этого и не знали, что их кто-то видит; но они маленькие, они не могли за себя постоять и объяснить, что наказывать надо за злой умысел, а не за невольный проступок; у них не нашлось друга, чтобы сказать эту простую вещь в их защиту, - и вот их навеки изгнали из родных мест, и это было злое, злое дело!

Добрый старик крепче обнял ее и сказал:

– Устами младенцев обличаются безрассудные, Видит Бог, я хотел бы вернуть крошек ради тебя. И ради себя также, ибо я поступил несправедливо. Перестань плакать. Твой старый друг жалеет о случившемся больше всех. Перестань же, душенька.

– Я не могу перестать сразу, мне надо выплакаться. Ведь это не пустяк - то, что вы сделали. И разве сожалеть - это уже все равно что искупить свою вину?

Отец Фронт отвернулся, скрывая улыбку, которая могла бы обидеть ее, и сказал:

– Нет, мой суровый, но справедливый обвинитель, этого недостаточно. Я надену власяницу и посыплю главу пеплом. Довольно с тебя этого?

Рыдания Жанны стали стихать; она взглянула на старика сквозь слезы и сказала со своей обычной прямотой:

– Да, довольно, если это очистит вас.

Отец Фронт снова готов был рассмеяться, но вовремя вспомнил, что уговор есть уговор, хоть и неприятный, и его надо выполнять. Он встал и направился к очагу, а Жанна внимательно следила за ним. Он зачерпнул полный совок остывшей золы и уже готовился осыпать ею свою седую голову, но тут его осенила счастливая мысль, и он сказал:

– Не поможешь ли ты мне, дитя мое?

– Как, отец мой?

Он опустился на колени, низко нагнул голову и сказал:

– Возьми золы и сама посыпь ею мою голову.

Разумеется, на том дело и кончилось. Кюре сумел вывернуться. Можно представить себе, каким кощунством это должно было показаться Жанне, как и любому из деревенских детей.

Она бросилась на колени рядом с ним, восклицая:

– О, это ужасно! Я не знала, что значит "посыпать главу пеплом". Встаньте, отец мой, прошу вас!

– Не могу, покуда ты не простишь меня. А ты прощаешь?

– Я? О отец мой, мне вы ничего дурного не сделали. Это вы у себя должны просить прощения за то, что обидели бедных крошек. Встаньте, прошу вас!

– Ну, теперь мое дело совсем плохо. Я считал, что должен заслужить прощение у тебя, а если у себя самого - тут я не могу оказывать никакого снисхождения. Это мне не пристало. Что же делать? Укажи мне выход, мудрая головка.

Кюре все еще не подымался с колен, несмотря на мольбы Жанны. Она готова была снова заплакать, но тут ее осенило: она схватила совок, щедро осыпала золою свою собственную голову и проговорила, заикаясь и захлебываясь:

– Ну вот, теперь дело сделано! О, встаньте, отец мой, встаньте!

Старику было смешно, но в то же время он был тронут. Он обнял ее и сказал:

– Ах ты удивительное дитя! Пусть это не настоящее мученичество и не столь живописно выглядело бы на картине, но тут был истинный дух подвижничества, это я могу засвидетельствовать.

Он вычесал золу из ее волос, помог ей вымыть лицо и шею. Он снова повеселел и готовился продолжать диспут. Он уселся, опять привлек к себе Жанну и спросил:

– Жанна, верно ли, что ты и другие дети завивали венки под Волшебным Деревом?

Вот так он всегда начинал и со мной, когда хотел на чем-нибудь поймать: ласково и словно невзначай. Так легче всего одурачить человека: он и не увидит, куда ступает, пока капкан не захлопнется. Отец Фронт любил это проделывать. Я понял, что он расставил Жанне ловушку. Она ответила:

– Да, отец мой.

– Ты их вешала на Дерево?

– Нет, отец мой.

– Нет, говоришь?

– Нет.

– А почему нет?

– Не хотела.

– Вот как? Не хотела?

– Нет, отец мой, не хотела.

– Что же ты делала с ними?

– Я их вешала в церкви.

– А почему не на Дерево?

– Потому что нам сказали, будто лесовички родня нечистому, и почитать их грешно.

– Ты так и считала, что грешно?

– Да, я думала, что это дурно.

– Ну, раз почитать их грешно и они - родня нечистому, то они могли научить детей худому, не так ли?

– Выходит, что так.