Шрифт:
– А ежели хан о Василее спросит?
– Спросит аль не спросит, ты ему сам скажи: Василий шалый и желторотый хлопец и татарам наипервейший тому же недоброхот. А наипаче напирай на то, что ты есть, после князя Пантелеймона, старший в роде; что ты сын родной первого карачевского государя, а Василей ему токмо внук.
– А ты что скажешь, брат Андрей?
Андрей Мствславич минутку подумал, потом ответил – Мыслю я, что Иван Андреич дело говорит. Все мы тебя старшим почитаем и после Пантелеймона тебя хотим большим князем. Но только ехать тебе самому в Орду никак негоже: тотчас об отъезде твоем всем станет ведомо, и Карачев всполошится. Небось и дети малые догадаются, почто ты к хану поехал, как раз теперь, когда большой князь при смерти.
– Кто ж тогда поедет? – подозрительно покосился на брата Тит Мстиславич. – Ты, что ли?
– Зачем я? Мне ехать тоже не след. Мое родство с Гедимином может все дело испортить: хан, чего доброго, подумает, что мы для Литвы стараемся. А пошли ты в Орду вот хотя бы Святослава.
– Меня? – удивление спросил молчавший до сих пор княжич Святослав Титович.
– Ну, тебя же! Ты зрелый муж, и голова у тебя разумная. Дело это не хуже кого другого обделаешь, а о том, что ты и хану поехал, – в Карачеве никому и вдомек не станет.
– То истина! – обрадованно воскликнул князь Тит, которому не очень хотелось самому тащиться в Орду и унижаться перед ханом. – Собирайся в путь, Святослав, тебе вверяем мы судьбы наша!
– Чту волю твою, батюшка, и клянусь, что доверие твое и дяди Андрея оправдаю, – вставая и кланяясь, ответил польщенный княжич.
Андрей Мстиславич благосклонно улыбнулся племяннику и ласково похлопал его по плечу. Он знал, что дело попало теперь в надежные руки. Тит Мстиславич был простоват и по-своему честен. Невзрачный на вид Святослав был, наоборот, далеко не глуп, хитер и упорен. Он завидовал Василию и ненавидел его, как только человек, обиженный природой и судьбой, может ненавидеть их общего баловня. Возможность собственными руками сокрушить Василия наполняла его восторгом, не говоря уж о том, что, удачно выполнив возложенную на него задачу, он, как старшой сын Тита Мстиславича, и себе самому обеспечивал в будущем большое княжение.
«Этот будет стараться не за страх, а за совесть, – удовлетворенно подумал Андреи Мстиславич, глядя на сияющего племянника, – и от Василея он меня избавит. А от иных я и сам избавиться сумею».
– Ну, добро, – сказал Тит Метислаеич, – в Карачеве, стало быть, я сяду. Ты, Андрей, из Звенигорода, вестимо, перейдешь в Козельск. А с Василием все же мы как сделаем? Оставить его вовсе без удела, по мне, негоже, да и хан на это едва ли согласится…
– Да что на него смотреть, на Ваську скаженного? – воскликнул Шестак, – Пускай ладится куда хочет! А хану его ложно так расписать, что не токмо без удела, – без головы его оставит!
– Ну, это ты позабудь, боярин! Я такого греха на душу не приму, да и другим не позволю. Помни, что в Василее тоже течет кровь черниговских князей, и не пристало нам пускать его по миру! Как мыслишь ты, князь Андрей, не дать ли ему Звенигород?
– Звенигород, брат дорогой, я хотел бы тоже за собой оставить. Сам ведаешь, двое сынов у меня. Федору, по смерти моей, Козельск бы остался, а Ивану Звенигород.
Скупой Тит Мстиславич при этих словах сильно помрачнел, но понял, что при сложившейся обстановке отказать брату нельзя, и потому, скрипя сердцем, сказал:
– А Василсю, в таком разе, что же мы выделим?
– Василею можно Елец отдать.
– Вишь, твоим сыновьям два лучших удела, а моим что же останется, коли Елец Василею отдадим?
– Как что останется? Побойся Бога, брат! Святослав по тебе Карачев наследует, Ивану дашь Волхов, Федору – Мосальск.
– А Роману что?
– Да ведь Роману-то и десяти годов нету! Дашь ему Кромы, когда подрастет. Только и Елец, без сумнения, твоим будет, ибо Василей, по гордыне своей, навряд ля согласится на что иное, опричь большого княжения. Скорее всего, набуянит он тут, и придется ему уносить от ханского гнева ноги куда подале.
– Ну, ин ладно, на том и порешим. Только вот я о чем думаю: что, ежели помрет брат Пантелеймон прежде, чем ярлык у нас будет? Ведь тогда Василей заступит на карачевскйй стол, и мы тому помешать никак не сможем.
– Зачем мешать? Пускай его заступает. А когда вернется Святослав с ярлыком, – попросим его честью из Карачева. Не станет же он с царем Узбеком воевать! Оно так, да все ж лучше бы по-хорошему сделать, без драки. Василей-то больно горяч.
– Обойдется! Время есть, еще что-нибудь надумаем, вестимо, лучше бы пожил Пантелей Мстиславич до возвращения Святослава. Тогда дело куда проще бы сделалось.
– Не пришлось бы еще нам Василею крест целовать!
– Коли о том речь зайдет, отказываться покуда нельзя, но и целовать негоже. Будем чем ни есть отговариваться
– Ну, ладно, значит, на том и стали! Наливай, Святослав, кубка. Выпьем за удачу дела нашего, и да поможем нам Господь!
Собеседники еще долго сидели в трапезной, обсуждая второстепенные вопросы, стараясь предусмотреть все а наставляя Святослава Титовича, как вести дело с ханом и что ему говорить. Наконец, когда во дворе пропели вторые петухи, все встали.