– Сестрице со вчерашнего дня неможется, – сказал он, только и поднялась с постели, чтобы тебя достойно принять, братанич дорогой! Да вот, видать, от жары сомлела.

– Ну, стоило ли, – пробормотал Василий, который за всем этим начал чувствовать что-то неладное, – я ведь человек свой…

– Ты уж извини ее, Василей Пантелеич, – деревянным голосом сказал каязь Тит. – Мы уж тогда сами, без хозяйки… Сделай милость, выпей да закуси с дороги, а о Делах после потолкуем.

Слуги наполнили кубки, однако никто не пил, ожидая слова хозяина. Ему следовало поднять здравицу за Василия Пантелеймоновича, как за старшего из князей, но ввиду предстоящего разговора Тит Мстиславич не находил в себе силы на подобное лицемерие и мрачно молчал.

– Ну, что ж, выпьем за дорогих гостей, – наконец выдавил он, – за то, чтобы все дела промеж пас решались миром и цвела бы наша родная земля.

Услышав эту здравицу, карачевцы недоуменно переглянулись, а лицо Василия сразу нахмурилось. Но он сейчас же взял себя в руки и первым осушил свой кубок. Все остальные последовали его примеру. Слуги снова наполняли чарки, но беседа не налаживалась и к закускам почти никто не притрагивался.

– Что ж, давайте говорить о делах, – сказал наконец Василий, которому надоело это томление. – Времени у насмало, я хочу засветло в обрат выехать.

Карачевцы ожидали, что Тит Мстиславич станет уговаривать их князя остаться на ночлег, но в нарушение всех обычаев гостеприимства он этого не сделал, а лишь сказал, ни на кого не глядя:

– Ну, коли так, можно и о делах… – и приказал слугам убрать со стола и больше не возвращаться.

Вскоре в трапезной, кроме Василия и четверых его дворян, остались князья Мстиславичи, человек шесть их приближенных, звенигородский архимандрит Зосима и пятеро княжичей. Из последних выделялся саженным ростом и богатырским сложением двадцатилетний Федор Звенигородский. Младший брат его, Иван, совсем еще юноша, тоже был высок и крепок, тогда как из троих козельских княжичей только младший, Федор, обладал вышесредним ростом и приятной внешностью.

За стол сели все старшие, остальные разместились на боковых лавках, а кто и стоя. Никита, давно понявший, что здесь назревает что-то весьма серьезное, стал, вместе с Софоновым, за спиной Василия, по бокам которого сидели боярин Тютин и воевода Гринев, а прямо напротив, через стол, – князь Андрей Мстиславич.

– Ну, начнем, – сказал Василии, после того как все заняли свои места и архимандрит прочел краткую молитву. – Коли я правильно понял, наиболее всего тебя, Тит Мстиславич, и тебя, Андрей Мстиславич, заботит судьба молодших сынов ваших. Всем ведомо, что, по обычаю, каждый удельный князь сам печется о детях своих и устраивает их, как может, на землях своего княжества. А посему мог бы я вам сказать, что не моя это печаль и не мое дело. Однако думаю и скажу иное: желая быть вам добрым родичем, а такоже блюдя волю деда моего, завещавшего нам жить меж собою дружно и без раздоров, – готов я от себя выделить младший княжичам вашим добрые вотчины, дабы всякий из них володел своим городом. Ивану твоему, Тит Мстяславич, полагаю дать город Серпейск с уездом, а Ивану Звенигородскому – город Кроны. Вотчичи ваши по отцам наследуют Козельск в Звеиигород, стало быть, из возрастных остается Федор Козельский. И его не забуду. Жду, что невдолго будут у меня новые земли, а коли то не сбудется, – дам ему город Лихвин. С тем каждый из сынов ваших будет не простым вотчинником, а князем, как подобает всякому отпрыску высокого рода нашего. Однако же, как разумеется из духовной грамоты князя Мстислава Михайловича, которая для нас всех есть нерушимый закон, – все эти новые Княжества остаются частями единой Карачевской земли, и их князья не выходят из воли общего государя – великого князя Карачевского. Мыслю, что такое решение всем вам будет по сердцу и закрепит промеж нас доброе согласие. А ежели имеются у вас еще какие пожелания, – готов их выслушать.

Можно было ожидать, что беспримерная щедрость Василия вызовет со стороны молодых князей и их отцов поток благодарностей. Однако, вместо них, последовало гробовое молчание. Тит Мстиславич, совершенно уничтоженный царским великодушием преданного им племянника, сидел растерянный и бледный. Но вес глаза были устремлены на него, а среди приближенных Василия все явственнее слышался ропот возмущения. Молчать дальше было невозможно, и князь Тит, с таким чувством, словно бросается в бездонную пропасть, забормотал:

– На добром слове тебе спасибо, Василей Пантелеич. Нам бы, вестимо, лучшего и желать нечего… Только, видишь ты, какое тут дело… Все, брат, по-иному теперь оборачивается. Кабы раньше Я о тебе правильно понимал, не бывать бы этому… Ну, а теперь уже дело сделано, и хоть и сам не рад…

– Какое дело, Тит Мстиславич? – недоуменно спросил Василий. – О чем говоришь ты, Христос с тобой?

– Воля хана Узбека… Сам разумеешь, Василей Пантелеич, супротив его воли не пойдешь…

– При чем здесь хан Узбек? – начиная догадываться, крикнул Василий. – Что за околесицу плетешь ты, Тит Мстиславнч? Сказывай все толком!

– Принеси сюда ярлык, Святослав, – упавшим голосом сказал князь Тит.

Княжич Святослав быстро вышел в соседнюю горницу и сейчас же возвратившись, со злорадной улыбкой положил на стол, перед Василием, развернутый пергамент с ханской тамгой.

*Вотчич – старший сын, наследник.

**Тамга – печать.

Бледный, но сохраняющий полное самообладание Василий внимательно прочел документ с начала до конца, потом встал и с презрением взглянул на сжавшегося в комок козельского князя.

Знал я твое естество, Тит Мстиславич, – медленно чтобы подавать бушевавшее в груди бешенство, сказал он, – но не думал все же, что жадность да зависть доведут тебя до такого… Торг совершил ты важный: и меня, и совесть свою продал татарам, стяжав за то ханскую милость, а заодно и отцово проклятье!

Не бывать тому! – крикнул Никита, становясь рядом с Василием. – Вся земля наша за тебя встанет, Василей Пантелеич! Мы тебя в обиду никому не дадим!

– В том сумнения не имею, – сказал Василий, – но кровью народной не хочу я приправлять кашу, которую князья заварили! В деле этом есть и иные пути. Но, допрежь всего, желаю я знать, кто здесь изменник мне, а кто друг. Что скажешь ты, Андрей Мстиславич?