Через полчаса стреноженные кони уже паслись на низкой прибрежной луговине, а их хозяева, помывшись, сидели вокруг костра, поджаривая на вертеле жирного гуся, застреленного по пути Никитой.

Над почерневшей рекой быстро сгущались сумраки ночи. В наливающихся тьмою и тайной болотах блаженно стонали мириады лягушек, да через равные промежутки времени, перекрывая лягушечьи голоса, где-то поблизости утробно ревела выпь. В небе, одна за другою, зажигались далекие звезды и, казалось, мерцая спускались на землю: вон сколько их уже носится быстрыми светлячками над утонувшей во мраке низиной! Неслышными, неторопливыми шагами приближалась величавая, но скромная красавица – русская ночь и вот уже подошла к усталым путникам вплотную…

Некоторое время у костра все сидели в задумчивости. Лаврушка, менее других чувствительный к чарам природы, первым нарушил молчание:

– А что, Никита Гаврилыч, – спросил он, не решаясь обратиться к князю, – долог ли будет путь наш по Мещерской стороне?

– Коли возьмем отсюда прямо на Муром, – ответил Никита, – за один день ее минуем. До реки Гуся тут будет верст пятьдесят, да там, вверх по Колпи, до муромского рубежа набежит еще тридцать. Ночевать завтра будем уже на Муромской земле,

– Стало быть, невелика она, эта Мещера?

– Не столь она и мала, да мы лишь самый уголок ее захватим. Потерявши день, могли бы ее и вовсе стороной объехать, да ни к чему нам это: мещеряки народ смирный.

– А кто они такие, энти мещеряки? Намедни я видел двоих в Пронске: по обличью будто на татар похожи, а говорят промеж собою по-нашему.

– Они, как и мордва, – народ чудского корня, но, спокон веку живя в соседстве с русскими, и сами совсем было обрусели. Однако со времен Батыева нашествия их земли позахватывали татарские князья, и мещеряки помалу стали перенимать татарский обычай.

– А какой они веры?

– Да кто в какую горазд. Много есть среди православных христиан, иные от татар ислам приняли, акое-кто еще пребывает в древнем своем язычестве. Поганства у них и досе немало. К примеру, покойников своих они в гробы не ложат, а закапывают сидячими. Баб и девок, при этом, к похоронам и поминкам не допускают. Жен каждый норовит иметь побольше, в этом не отстают от прочих и православные: эти на одной бабе женятся у нашего попа, а на других у своего шамана. Им иначе нельзя: народ они землеробный, а обычай у них таков, что мужику работать в поле зазорно. Вот, значит, жены у них вроде батраков. У кого побольше земли, тому, знамо дело, и жен надобно иметь много.

– Ну, а мужики что же у них робят? Али на боку полеживают?

– Нет, не скажи. Народ работящий. В поле-то мещеряк только указывает да на баб покрикивает, ну, а топором, к примеру, орудует ловко и в домашнем хозяйстве делает все, что требуется. Избы и деревни у них очень даже справные.

– А ты отколе все это знаешь, Никита Гаврилыч? Нешто бывал в ихних краях?

– Случилось. Еще когда служил я брянскому князю Дмитрию Святославичу, однова посылал он меня гонцом в Мещерский Городец, к главному князю ихнему, Бахмету Гусейновичу.

– Пошто имя-то у него басурманское? Татарин он, что ли?

– Из татар. У мещеряков прежде были свои князья, но татарские мурзы и беки их поперебили и после того долго резались промеж собою за Мещерский край. Лет сорок тому назад всех одолел ширинский князь Бахмет и крепко сел в Мещерском Городце. Вот к нему-то я и ездил.

– Неужто и посейчас он жив?

– Нет, умер давно. Ныне над Мещерою княжит сын его Беклемиш.

– Он уже не Беклемиш, а Михайло, – вставил князь, до сих пор не принимавший участия в разговоре. – Муромский владыка Василии уговорил его принять православную веру. Сам князь Василий Ярославич крестным отцом был. Оженился же тот Беклемиш – Михайло на княжне Стародубской, так что вскорости род князей Мещерских станет русским. Да а всех соседей своих чужеплеменных вберет в себя помаленьку матушка-Русь, как многих уже вобрала. Вот, к примеру, в этих местах прежде обитали народы: меря, весь, мурома, голядь и иные. Пришедь сюда, славяне, предки наши, никого из них не убивали и слишком не утесняли, как то делали, да и поныне делают немцы в литовских и в славянских землях. А где теперь все эти народы? Без насильности понуждения все целиком растворилась в русском море, уже и память о них забывается. Тако же само невдолге будет с мещерою и с мордвой.

*Мещерский Городец – столица Мещерского края, позже город Касимов

– Ну, мордва-то больше к татарам клонится, – заметил Никита.

– Не сама она клонится, а гнет татарский ее клонит. Мордовские земли лежат по самому краю Дикого Поля, всего ближе к Орде, ну татарские князья и понарезали там себе улусов.

– Стало быть, у мордвы тоже своих каязей нет? – спросил Лаврушка.

– Не у всей. Мордва делится на два племени: те, что живут ближе к нам, зовутся эрзя, а ближе к Орде, – то мокша. У каждого из тех племен свой язык и свои обычаи. По виду эрзяка от русского, почитай, и не отличишь, ну, а мокша уже иная: ей, видать, половцы да татары изрядно своей крови подбавили. И у эрзи досе есть свои князья, а мокшу еще в прошлом веке покорил ордынский князь Елортай Темиров, и с той поры ею правят его потомки. Мокша, вестимо, отатарилась. Бабы у них, к примеру, ходят в штанах и в чалмах, мужики тоже одеваются по-татарски. А эрзя не то: они больше от нас перенимает, нежели от татар.

– А вера у эрзи тоже наша?

– Есть среди них православные, но не столь много, как у Мещеры. Мордва еще крепка в своем язычестве. Богов у них много, но выше всех они почитают одного, который будто бы живет под землею и посылает людям урожай. Как зовется тот бог, я запамятовал, но один чернец, долго живший среда мордвы, мне сказывал, что перед посевами яровых в озимых каждый мордовский хозяин выносит в поле какую-либо снедь и закапывает ее в землю, чтобы этого урожайного бога задобрить.