Однако утешение не приходило. Лишиться поддержки и совета Дуна — вот что больше всего страшило Язона. К добру или ко злу. Дун был его опорой в жизни; с тех самых пор, как Дун нашел его, Язон знал, что ничего непоправимого в его судьбе не случится — Дун был всегда рядом.

А теперь кто поддержит его, когда он оступится? И все-таки, понял Язон, это означало свободу, потому что с этого момента никто не убережет его от последствий собственных поступков. "Не такой свободы я жаждал. Мне хотелось детства, а Дун не дал мне его; все эти годы он заменял мне отца, а сейчас гонит прочь из родного дома amp;.

— Я никогда не прощу тебе этого, — сказал Язон.

— Ну так что ж, — пожал плечами Дун. — Я вовсе и не ждал, что кто-то меня полюбит.

Затем он как-то странно улыбнулся, и Язон понял, что вся его бодрость была напускной.

— Зато я тебя люблю, — произнес Дун.

— Я так похож на тебя, что любить меня — это чистой воды нарциссизм. — Язон не старался смягчить свои слова.

— Я люблю в тебе именно то, что от меня не зависит, — ответил Дун. — Где я разрушаю, ты вновь отстраиваешь. Я создал для тебя хаос, мир утративший форму. Ты тот свет, которому суждено пролиться на тьму.

— Не терплю заученные фразы.

— Прощай, Язон. Тебя ждут колонисты — послезавтра они примут сомек, и вы отправитесь в путь.

Лэрд отложил перо и посыпал песком пергамент, чтобы чернила быстрее высохли.

— Теперь я понимаю, почему мне так хочется, чтобы ты никогда не появлялся в моей жизни, — сказал он.

Язон лишь вздохнул в ответ.

— Ты верно тогда сказал. Самые сильные мои воспоминания принадлежат тебе.

— Я был не прав, — возразил Язон. — То, что ты помнишь мои слова, еще не означает, что они были правдой. Как не означает, что я и сейчас верю в то, во что верил тогда.

— Иногда я забываюсь и пытаюсь проникнуть взглядом в мысли людей, но не могу, хотя знаю, как это делается. Такое ощущение, будто кто-то отрубил мне руку. Или заткнул уши, или вырвал язык.

— И все-таки, — перебил его Язон, кивнув на выструганное им топорище, — хоть я и режу дерево, как пожелаю, его сила, его форма определяется, когда оно лишь зарождается в семени. Ты можешь делиться с людьми воспоминаниями, можешь перенимать у них опыт, однако не память делает тебя. В структуре нашего мозга присутствует что-то незримое. Это было доказано, еще когда в мозг человека попытались скачать чужие воспоминания. Его жизненный опыт, его прошлое — ведь мозг, просыпающийся после сомека, пуст, не так ли? Однако новые воспоминания почему-то не приживались. Человек знал только одно, искусственно вживленное прошлое, он искренне ВЕРИЛ, что раньше был другим, но воспоминания эти были невыносимы для него. Они не соответствовали его внутреннему "я".

— И что с ним случалось дальше?

— Они… вообще-то таких людей было несколько. Все они сошли с ума. Их прошлое было не правильным, как здесь сохранить рассудок?

— А я тоже сойду с ума?

— Нет.

— Почему ты так в этом уверен?

— Потому что, сколько бы моих воспоминаний ты в себе ни хранил, где-то в глубине твоего разума есть место, где таится особая частичка тебя, где ты — это только ты, где твои воспоминания находят отклик.

— Но твои воспоминания что-то изменяют во мне самом.

— Я тоже изменяюсь, — пожал плечами Язон. — Неужели ты думаешь, что я остался прежним, обладая даром познавать внутренние стороны человеческой жизни?

— Нет. Но ты в своем уме — или нет?

Лицо Язона на мгновение изумленно вытянулось, но потом он громко расхохотался.

— Конечно, нет, — вымолвил наконец он. — Боже, спаси и сохрани, ну и вопросики ты задаешь! Юстиция была тысячу раз права, когда выбрала тебя, у тебя ум как бритва. Да, я не в своем уме, я абсолютно свихнувшийся человек, но мое безумие — это производная от воспоминаний всех тех людей, что я когда-либо знал. Иногда мне кажется, что я успел познакомиться со всеми людьми на свете — во всяком случае, мне известны все типы человеческого сознания, которые только можно представить.

И так он ликовал, так радовался возможности оставаться собой, что Лэрд не выдержал и улыбнулся:

— Но как же твой ум удерживает столько разных воспоминаний?

Язон в очередной раз продемонстрировал ему недоделанное топорище:

— Точно так же топорище удерживает топор. Всегда найдется местечко, чтобы вбить клин или два. Всегда можно чуточку ужаться, чтобы крепче держалось.

Первого снегопада все не было и не было.

— Плохой знак, — проворчал медник. — Небо, стало быть, что-то нам готовит.

Он вскарабкался на крышу, снял жестяную дымовую трубу, немножко подправил ее, чтобы она не протекала, и приладил обратно.

— Проверьте окна и двери — убедитесь, что ставни крепко сидят на петлях, а двери закрываются плотно, и заткните все щели в стенах.

Услышав слова медника, отец вышел на улицу, посмотрел на ярко-синее холодное небо и во всеуслышание объявил, что ни за какую другую работу не возьмется, пока не укрепит дом против грядущих холодов. Вся деревня позабыла о домашних делах — все принялись готовиться к лютой зиме. Самые маленькие дети обмазывали глиной трещины в стенах, те, что поближе к земле; двери обрабатывали рубанком, чтобы они лучше закрывались; ставни были подновлены. И в этой круговерти Язону и Лэрду снова пришлось отложить на время пергамент и перо. На их долю выпало навесить ставни на верхние окна. Язон всегда осторожно поднимался по лестнице, но Лэрд, который лазил, как кошка, никогда не смотрел под ноги. Вот и сейчас, взлетев по перекладинам, он уселся на балки, едва выступающие из стены дома. Страх высоты у него отсутствовал полностью.